Штрих, ещё штрих. Контур. Силуэт. Юные художники рисуют преподавательницу Марианну. Картина. На картине женщина. Подол платья охвачен пламенем. Это вы нарисовали? Да, я. Марианна смотрит вдаль. Мы возвращаемся назад.
Марианна плывёт на лодке и роняет за борт ящик с инструментами. Гребцов человек восемь, но хоть бы один мерзавец пошевелился. Приходится прыгать в воду самой. Марианне нужны её холсты, краски и кисти: она едет писать портрет обитательницы дома, спрятавшегося на острове. По приезду выясняется, что рисовать придётся тайком: молодая хозяйка не рвётся замуж, а готовый портрет должен дать зелёный свет её отъезду в Милан к жениху-незнакомцу.
Во-первых — но не по значению — это красиво. И не просто красиво, а очень. Селин Сьямма будто маскирует под мизансцены своей картины готовые полотна бретонских художников-реалистов XVIII века. «Обнажённая с трубкой у камина, обрамлённого холстами», «Селянка с вином, хлебом, сыром и деревянным столом», «В профиль и в затылок у клавесина», «Три девицы за столом ля кюзине сампль» и мечта мариниста — девушка в волнении и в зелёном платье среди скал у волнующегося моря. Платье, разумеется, тоже волнами. И это только самое очевидное — так-то в фильме десятки сцен, скриншоты которых могли бы украсить любую выставку двухсотлетней давности. А поймать и уложить на холст крупный план Элоиз, смотрящей на ветреное море, по-моему, не под силу даже гению.
Селин — мастер света и цвета. Холодную, замешанную на голубом дневную палитру мастерской сменяют жёлто-коричневые сумеречные тона, смягчая резковатые черты лица Марианны и обещая воплотить накопленные за день фантазии. Хорошо было в XVIII веке: камин, свечи и трепетание теней — обыденность. Включил вечерком отопление и освещение — вот тебе двойная романтика. Море — это компромисс, море — это всё в одном: яркую слепящую синь обрамляют глубокие тёмные берега, в недрах которых рождается первый поцелуй, от которого у внимательного и доверчивого зрителя непременно побегут мурашки.
История одета в лучшие наряды безупречного стиля и изысканного вкуса, но что же внутри? А внутри — любовь, страсть, рвущаяся наружу из тщательно зашнурованного корсета мнений, законов, традиций и догм. Долгое время кажется, что героини слишком закрыты, слишком бессловесны, но в этом и особенность того чопорного времени, и особенность метода Селин, позволяющая зрителю потихоньку зарыться очень глубоко и оттуда ждать эмпатического прилива. Первая полуулыбка фильма появляется на исходе получаса. Эмоции не как мгновенное фото, они как картины Марианны: штрих углём, ещё штрих, контур, силуэт, тёплый прозрачный тон для мочки уха, руки, взгляд, ещё взгляд, ещё руки, и только потом — взрыв всех цветов радуги. Хорошо было в XVIII веке — можно долго смотреть друг на друга с расстояния намного ближе двух метров.
— Ну ладно, ладно, всё понятно, давайте переходить к главному, — перебьют самые нетерпеливые из вас. — Секс будет или нет?
Да, конечно, будет. Но, во-первых, в таком случае вы ничего не поняли и можете попробовать посмотреть фильм с начала, но не знаю, поможет ли. Во-вторых, секс в этом фильме прекрасен в контексте, но если вы собираетесь перемотать сразу на постельные сцены, то можете и разочароваться. Не буду вдаваться в детали, скажу лишь, что до изобретения электричества ещё много-много лет. И скажу это не ради истины, а ради правды, на этот раз исторической. А против исторической правды я ничего не имею даже в постельных сценах.
Этот фильм, разумеется, не просто о сексе, он даже не просто драма. Селин Сьямма накладывает на историю Марианны и Элоиз ещё один культурный слой, рифмуя её с историей Орфея и Эвридики. Но если Орфей оказался просто свиньёй (синонимы: «передумал», «сделал выбор поэта»), то у наших девушек просто не было вариантов остаться вместе, разве что выбрать гораздо более уединённый остров, перейти на охоту и собирательство, отказавшись от любой другой жизни. Плохо было в XVIII веке — каминов много, а камин-аутов нет совсем.
Вот что я вам скажу, мальчики и девочки.
Драма — это не обязательно мальчики и девочки. И даже мелодрама — это не обязательно мальчики и девочки. Драма — это люди.
И если тебе удалось проникновенно рассказать историю о людях, в концовке не обязательно заражать героиню раком или бросать её в пруд, чтобы у зрителей внутри всё свернулось, потом развернулось, а потом защемило. Достаточно усадить её на театральный балкон и включить «Времена года» Антонио Вивальди.
Элоиз искала равенства в Ордене бенедиктинцев, исполнительница её роли Адель Энель неравнодушна к справедливости для женщин в реальном мире. Мужчина появится в фильме ещё один раз, на уровне «Мальчик, ты нам портретик заверни. Мы в Милан едем». Так что даже не знаю, кто меня зомбировал — ЛГБТ-лобби, фем-лобби или оба сразу. И если ЛГБТ-зомби и фем-зомби распространяются на таком уровне кинематографа — что ж, лоббируйте меня полностью.
Фото: Lilies Films
