В тогдашних координатах моя беготня, помнится, выглядела так: угол ул. Ленина и ул. Револуцияс, потом ул. Ф.Энгельса, ул.Сарканармияс и К.Маркса. От довоенных родственников я давно знал, что Ленина на самом-то деле — Свободы, Маркса — Гертрудинская, а Револуцияс — Матвеевская, как базар, который на ней. Остальные названия тогда еще приходилось каждый раз вспоминать. Сегодня так c советскими — и, к счастью, уже не все удается вспомнить, приходится искать в Гугле.
Тогда в моем, как нынче бы сказали, пузыре, вопрос «поддерживать или нет» не возникал. Помимо семьи, пузырь состоял из такого же, как я, недорезанного полухипья и корешей по Рижскому рок-клубу. Ну, и приятелей-студентов и старших коллег, технарей из академического НИИ. (Совсем недавно я, вроде как уже привыкший ничему особо не удивляться, узнал, у скольких моих со-трудников, со-курсников и со-бутыльников были агентские карточки в доме на углу Ленина и Энгельса.)
Да, не все поддерживали безоговорочно. Но да, поддерживали все. Союз—совдеп—совок был безусловной достачей. С ним надо было что-то делать.
Сама постановка вопроса — что ты можешь что-то сделать с системой, а не только она с тобой — еще за пару лет до того была немыслимой. В начале горбачевского времени дозволялось уйти во внутреннюю эмиграцию или уехать в настоящую. В первой уже не трогали, во вторую уже выпускали. Всё.
К Балтийскому пути говорить с системой на равных стало необходимостью.
После Балтийского пути стало понятно: с системой говорить не нужно вообще.
С ней не о чем говорить.
