Римас Туминас выстраивал свой спектакль в том числе и на ассоциациях — отсылал то к собственным работам, то просто к любимым, намекал на лучшее, из чего его мир состоял раньше, и подводил черту под тем, что было, чтобы жить снова. Спектакль по пьесе Жана Ануя «Эвридика», абсолютно туминасовский — по настроению, по эстетике, по тому, как обрастает мелочами любая сцена, — явил нам прежнего Туминаса. Того, которого мы знали и любим до сих пор. Мы оглянулись на него.
Вспомним хотя бы его «Евгения Онегина»: снежок на сцене, танцующий зайчик — красота невозможная, чистота, доброта... даже тишина — не звенящая, а говорящая, продолжающая повествование... выверенность, заполненность действием каждой паузы, каждой фразы и одновременно тоска по несбыточным мечтам и красивым людям, по жизни — такой, чтобы она была достойна высокой литературы… Романтик и мудрец Римас Туминас — еще совсем недавно обожаемый всеми худрук Московского театра имени Евгения Вахтангова, а ныне изгнанник, — подарил нам новую работу, может быть, для него еще более личную, чем прежние. Менее поэтичным его театр не стал — просто теперь он о другом: оглянулись — и хватит! Что было — то минуло, живем дальше, кто где. Забудем плохое — и заодно хорошее, потому что его — проверенного, пережитого — больше нет и не будет.
А вдруг будет?
Отец и сын, оба музыканты, бродяжничают и то и дело вспоминают жену и мать, а когда сын знакомится с девушкой, нас словно погружают в прошлое, когда влюблялся не он, а отец. Мы видим, какой была мама паренька — ныне молоденькая Эвридика, и даже узнаем, каким стал ее витальный ад: мужчины, предательства, роли, борьба снов с явью... Героя, как полагается, зовут Орфей — он пойдет в Царство мертвых за своей Эвридикой, чтобы перекроить известную историю, чтобы не оглядываться, и тогда его любимая, его мама останется жива.
А вдруг увидеть в своей девушке маму — это и есть оглянуться?
А быть известным актером Анатолием Белым и кувыркаться в компании с юным коллегой — это оглянуться или нестись вперед?
Спектакль — о том, как и в каких вариантах повторяется людское существование: есть ходы литературные, есть сценические, а есть такие, когда вымысел вплотную подходит к действительности и все же выигрывает у нее, потому что красивее, четче, звонче, знакомее. По сути, повторы свидетельствуют о бесконечности жизни, упакованной в несколько главных литературно-сценических сюжетов, а значит, и о несокрушимости искусства. В зале каждый вспоминает свое — кто «Чайку» Чехова, кто «Снежное шоу» Полунина, кто «Балаганчик» Блока, — и все готовы истекать клюквенным соком, потому что по большому счету это — тоже кровь.
И это тоже Туминас: мы зареклись оглядываться. Мы покинули дом и стараемся забыть то, что нас грело. Мы толпимся на перроне, мы при чемоданах — спешим, надеемся все изменить, перестать быть похожими на литературных героев, на схемы, на кукол, на маски, которые вживила в наши лица мировая культура… и повторяемся, повторяемся, говорим уже кем-то сказанное, сорим последними золотыми, как Раневская, которая все теряет и теряет свой вишневый сад...
Римас Туминас лишил спектакль топкой ануевской многослойности, ушел от отвлеченных сцен и придумал свои — когда люди стремятся попасть на поезд, а тот все грозит остановиться, всех собрать — и обманывает, все прокручивает свое колесо, все изображает судьбу, все мчит и мчит мимо. Оказалось — к добру: пролетел — уж в который раз — и вдруг вдали громыхнуло. Толпа актеров спаслась, а значит, искусство продолжит окликать нас из книг и с подмостков, из песенок, из всеобщих человеческих снов. Кажется, мы обречены оглядываться. Но Орфей сказал: он так больше не будет!
Мы выжили. А вдруг мы справимся и окажется жива еще и Эвридика?
Вы поняли, почему история Орфея и Эвридики цитирует саму себя? И почему спектакль не получил от режиссера окончательного аккорда, той концовки, без которой вымысел становится похожим на жизнь? Потому что что будет — не знаем, нам об этом еще не написали. Улыбаемся, любуемся неожиданностями, которых всегда полным-полна сценическая коробочка, надеемся увидеть еще и еще, смотрим вперед. Или назад?
У Ануя все очень сценично и носит накладные усы: «Вот они проходят перед нами, все действующие лица моей жизни…» Оглянуться — это в том числе и прийти в театр. На древнегреческий миф, на Вергилия и Овидия. На Ануя, Орфей которого уже не оглядывается, а вглядывается в любимые глаза, чтобы увидеть в собственной выдумке правду. И на Туминаса, к которому Ануй обратился практически напрямую: «Забудь, Орфей, забудь даже самое имя Эвридики… Ты еще можешь пожить в свое удовольствие на этом свете».
А что если мы догадались, как зовут сегодняшнего Орфея и какое имя на самом деле у его предательницы Эвридики?
