ПЕРСОНА
Евгений Сливкин — поэт и исследователь русской литературы XIX и XX веков, автор многих поэтических книг и публикаций. Родился в Ленинграде, окончил там машиностроительный институт и Литературный институт имени А. М. Горького в Москве. В 1993 году переехал в США, защитил докторскую диссертацию по русской литературе в Иллинойском университете, сейчас преподает на кафедре современных и классических языков и литератур Вирджинского политехнического института и университета.
— В Даугавпилсе вы не первый раз и, как мне известно, связаны с нашим городом родовыми корнями. Поделитесь историей семьи.
— Я в советское время бывал в Риге, проезжал в машине мимо Даугавпилса, но никогда в нем не был. Я петербуржец во втором поколении, потому что мой отец родился в Петрограде, но мои дед, прадед и прапрадед — они все из Динабурга — Двинска — Даугавпилса. Я всё это знал, но… как-то не интересовался этой частью семейной истории.
Но, наверное, так было написано на роду: после защиты диссертации в Иллинойском университете я стал преподавать в разных университетах и в конце концов осел в Вирджинском политехническом институте и государственном университете. Там оказалась хорошо отлаженная программа сотрудничества с программой Learn Russian in the European Union, которой руководит даугавпилчанин Сергей Симонов, сотрудничающий с Даугавпилсским университетом.
Судьба — круг замкнулся, и я оказался в Даугавпилсе.
Я был очарован: Даугавпилс из советской провинции превращается в европейский город, сейчас идет такой переходный период. Я встретил здесь замечательных людей — и ученых-славистов, и художников, и артистов местного драматического театра.
Если говорить о семейных связях, то мой дед Шевель Сливкин, бывший от Бога золотых дел мастером, перебрался, не знаю, в каком году, в Петербург-Петроград, и у него был свой магазин на углу Невского и улицы Марата. Когда стал заканчиваться НЭП, дед понял, что жизни больше не будет, и решил вернуться в Латвию. Он приехал в 1926 году, моя же бабушка с маленьким ребенком, моим отцом, должна была ждать, когда дед устроится, и воссоединиться с ним. Но — границу закрыли, однако остались окна, и бабушка с моим отцом и своим братом пошли лесом, чтобы попасть в Латвию. Наткнулись на красный патруль, раздался крик «Стой!». Бабушкин брат рванул в сторону и был убит на месте, бабушку арестовали на 90 дней. Отдам должное советской власти: ее освободили без всяких последствий, но мужа своего она больше никогда не увидела.
Дед, по-видимому, обладал каким-то особым чутьем и незадолго до прихода советской власти уехал из Латвии в Англию,
а потом и подальше — в ЮАР, в Кейптаун, на английском пароходе. В ЮАР он и умер в 1960 году, когда мне было пять лет.
После войны возобновилась переписка, он присылал посылки, помогал семье. После смерти помогали его друзья и душеприказчики.
Такая вот связь с Даугавпилсом. Я знаю место, где были дома Сливкиных, там сейчас автовокзал. Студенты, приезжающие в Даугавпилс, занимаются в помещениях, расположенных рядом с местом бывшей хоральной синагоги, куда ходили мои предки.
— Изменилось ли после известных событий отношение американских студентов к русской культуре?
— После начала войны резко, практически в два раза, сократилось число студентов, записывающихся в русские классы… Сейчас всё начинает постепенно восстанавливаться, но очень медленно, я даже не знаю, что нас ждет в сентябре.
Нынешнее поколение американцев очень прагматично. В год у меня бывает один-два студента, влюбленных в русскую литературу, историю, культуру вообще. Кстати, один такой мальчик пару лет назад приезжал в Даугавпилс, увидел напротив здания университета бюст Райниса, принял Райниса за … Дзержинского и побежал на рынок за цветами. Купил красные гвоздики и возложил… Потом имя прочел… Он увлекался советским периодом, сейчас пишет диссертацию по литературе этого периода, и за его будущее можно не волноваться. Таким ребятам душу отдаешь.
В основном же студенты хотят в меру своих сил и способностей выучить русский язык, чтобы получить работу в Государственном департаменте, в армии, разных разведывательных организациях,
которых в США много, это не только ЦРУ. Повторюсь, ребята очень прагматичны. К тому же американская система образования построена так, что ты не преподаешь только филологам, там абсолютно сборная солянка. Например, биологи; те, кто изучают бизнес, инженерное дело — да всё, что угодно. Они совершенно не начитанные, преподавать им литературу довольно сложно. Надо всё время находиться в таком состоянии полу-игры.
К примеру, я вел курс по русскому роману XIX века и дал задание в классе — составить правительство Российской Федерации из героев этих романов. С удовольствием это делали. Были весьма толковые назначения. Министр сельского хозяйства — Константин Лёвин, премьер-министр — Штольц, министр внутренних дел — Порфирий Петрович. А вот кто президентом будет?
— Вы перехватили мой вопрос…
— Тут огромная проблема возникла. Кто-то предложил Пугачева из «Капитанской дочки», но я возразил. Во-первых, сопьется, как Ельцин; во-вторых, это ж будет телефонное право: еще была жива Новодворская, он ее увидит, услышит, снимет трубку и скажет: «Унять старую ведьму»! Тогда студенты спросили, кого я предлагаю. Я задумался и ни одного литературного героя из XIX века не нашел. Вот в другом веке — Святополк Окаянный из «Сказания о Борисе и Глебе» (памятник древнерусской литературы XI века — Л.В.), вполне подходящий президент. Такие вот приемы работы, если преподаешь литературу нефилологам.
Негатива к русской культуре нет, но и повышенного интереса не наблюдается.
— У вас были прочные связи с Россией, там выходили ваши книги. Что сейчас?
— Некоторые связи оборвались, потому что люди придерживаются абсолютно других взглядов, нежели я, на то, что происходит. Какие-то связи не оборвались, но, скажем так, натянулись, как струны на струнном инструменте. При этом остался большой круг друзей и приятелей, с которыми всё осталось по-прежнему.
Я был в России после начала войны, зимой 2023-го, презентовал свою поэтическую книгу на поэтическом вечере в Петербурге. Было 53 человека — это очень много, полный зал. Но потом после моего отъезда разразился скандал в соцсетях — по мнению одной организации, не стоило меня вообще пускать. Я считаю, это хорошо, вечер удался. С тех пор
я больше в России не бывал. Ситуация значительно ухудшилась, я просто не знаю, что может произойти на границе…
Хотя, может быть, зимой я снова поеду…
— Два года назад, в июне 2022-го, в Даугавпилсе был профессор Колумбийского университета Марк Липовецкий. Он прочитал лекцию «Культурные истоки рашизма» и в разговорах после нее высказал мысль о том, что Латвия может стать своеобразным хабом оппозиционной русской культуры. Вы согласны?
— Я не знаю, сможет ли Рига стать таким хабом… В данном случае Рига — это Латвия, если такой хаб и будет формироваться, то в столице. Выселение из Риги телеканала «Дождь» сильно уменьшило ее шансы. Из заметных культурных фигур в Риге находится Антон Долин, но он там редко находится, он в основном ездит по Европе. В Риге он какие-то считанные недели проводит, я дружу с Вероникой Долиной, поэтому знаю. Кто еще? Чулпан Хаматова… Она уже на латышском играет…
Честно — я не вижу оснований для этой мысли Марка Липовецкого.
Сейчас вторая российская культурная столица — это Берлин,
я туда и отправляюсь после Даугавпилса.
— Вы наверняка знаете о курсе на дерусификацию Латвии. Что думаете об этом?
— Я думаю, что это прискорбно неразумная позиция латышской власти, потому что власть своими руками создает мощную русскоязычную «пятую колонну».
У России была мифология, что их будут с цветами встречать в Украине, ничего такого там не произошло, а вот в Латвии, не дай Бог, может
— из-за глупой и жестокой в чём-то, особенно по отношению к пожилому населению, позиции.
Я в Даугавпилсе был в гостях у одного художника, не буду называть его имя, он негражданин Латвии и не хочет сдавать экзамен на гражданство. «Кому я буду его сдавать? Я на баррикадах был в Риге, и кто будет принимать у меня экзамен? Тот, кто близко к баррикадам не подходил?!» — он говорит. У меня есть приятельница в Риге, музыкант, прекрасно говорит по-латышски, живет тоже с паспортом негражданина. Считает унизительным для себя сдавать на гражданство: «Рига — мой город, я здесь родилась, что и кому я должна доказывать»?
Нет, я понимаю, молодое государство, перегибы неизбежны, но должен победить здравый смысл.
Нельзя создавать «пятую колонну» своими руками.
— Давайте сменим тему. Я знаю, что вы встречались с Иосифом Бродским. Расскажите подробнее…
— С удовольствием. Я приехал в США в 1991 году в гости — я еще там не жил. Яков Аркадьевич Гордин, главный редактор «Звезды», попросил опустить в штатах его личное письмо Бродскому. Я же решил воспользоваться письмом, чтобы лично познакомиться, решил передать его в руки. Бродский тогда исполнял обязанности поэта-лауреата Библиотеки Конгресса в Вашингтоне, я позвонил ему вечером, довольно поздно. Он сразу ответил, предложил приехать. Я сказал, что не знаю, сколько времени понадобится, не знаю расписания автобусов. Такси я взять не мог — денег не было… Думаю, Бродский всё понял и сказал, что будет ждать. Я добрался до библиотеки, было уже совсем темно. Не мог найти кабинет Бродского, прямо идиотская ситуация… Нашел телефон, позвонил; Бродский не мог сразу понять, где я нахожусь…
Наконец, разобрались. Бродский меня встретил и повел чуть ли не на чердак — в свой маленький прокуренный кабинетик. Он плевал на все правила и курил. Прочел письмо, и оно его ко мне необыкновенно расположило — не потому, что я ему как-то особенно понравился, а потому, что в письме не было никаких просьб насчет меня. Бродский моментально расслабился, я тоже почувствовал себя с ним свободно.
Он сказал, что хочет с меня снять один страх: «Вы, переехав в Америку, русский язык не потеряете». Я ответил, что боюсь другого — выпасть из русской истории, русского социума.
Бродский откусил фильтр от сигареты, выплюнул его и произнес: «К е…й матери эти историю и социум!»
Рассказал, что, когда приехал в Америку, получил письмо от Чеслава Милоша, эмигранта со стажем. Милош писал: «Дорогой Бродский, поэты делятся на два типа: одним родные стены помогают, другие от них не зависят. И эти вторые обычно гораздо больше стоят». Я думаю, что Бродский немного бравировал, на самом деле всё не так просто ему давалось, знаю от общих знакомых.
Мы пошли гулять по ночному Вашингтону. Он меня повел в мексиканский ресторанчик, потом на такси посадил, всучив 20 долларов. Мы потом несколько раз встречались в Библиотеке Конгресса.
Бродский сказал интересную вещь. Состояние несвободы на самом деле очень плодотворно для художника,
потому что в таком состоянии художник перестает обращать внимание на окружающий мир и концентрируется на своем внутреннем мире. Перестает воспринимать реальность всерьез, а это художнику и нужно. Парадоксальная мысль, над ней стоит задуматься…
— И в чём-то очень актуальная…
— Особенно для тех, кто сейчас остается в России…
P. S. Мы совсем немного поговорили о стихах Сливкина. По мнению автора, они принадлежат неоакмеистической традиции: «Она единственно плодотворная, на мой взгляд. Нельзя рвать связь с поэтической традицией, все рвущие ее новаторы, как правило, недолго существуют в поле литературы. Важно ощущать историю в себе и себя в истории, что и было свойственно поэтам акмеистической школы». Вечером я зачиталась подаренной книгой «Сестра отчаянья», изданной в этом году в Польше, и задумалась об организации камерного поэтического вечера Евгения Сливкина в его следующий приезд в Даугавпилс.
