Алвис — это, конечно, хорошо, одно имя уже является гарантией полных залов. Но он же еще и худрук. Так что в его обязанности входит много функций, в том числе и поиск новых режиссеров. Даром, что ли, в названии его труппы слово «Новый». Он лично или кто-то из его знакомых нашел Кристину Витолу, которая нашей театральной общественности незнакома? Согласно ее биографии в Фейсбуке, девушка работала сперва в... NASA. То есть в аэрокосмическом агентстве США. Но это явно шутка. Интересно другое — она трудилась во вроде бы реально существующем где-то в узких улочках Старой Риги Visjaunākais Rīgas teātris/BESTEST theatre, то есть в «Новейшем Рижском театре». Так что будем считать, что встреча юного дарования и мэтра была неумолима и обусловлена теми самыми космическими силами.
Для эксперимента (а новый неизвестный режиссер — всегда эксперимент) выбрали малый зал, там всего-то 80 зрителей. Экс-премьер Марис Гайлис, философ Улдис Тиронс, сценограф Кристине Юрьяне и сам Алвис во втором ряду — все в сборе. В общем, если вдруг провал постановки, то не так страшно — зал-то малый, свидетелей немного, да и то все свои. «Дело-то семейное, а вы в мантии!» — как говорил граф Альмавива в «Безумном дне, или Женитьбе Фигаро».
Хотя провалы в подобных экспериментах закономерны, и бывало такое еще в 1997-м. Отлично помню, что как раз во дворике тогда еще не реконструированного НРТ было внутри еще одно здание, а в нем камерный зал. И тогда поставил там аж «Саломею» Оскара Уайльда молодой и неизвестный тогда режиссер Регнар Вайварс.
Не скажу, что это было ужасно. Помню, исполнительница роли Саломеи стояла, задрав ногу и тупо улыбаясь — это и был танец семи покрывал.
Подполковник Советской армии, быстро переквалифицировавшийся в театральные критики, написал потом в латвийской бизнес-газете, что это гениально, и вот он открыл посредством публикации нам новый талант. Но Алвис не прислушался к мнению. Он посмотрел премьеру и решил, что это «ужас-ужас». И, как гласит театральная легенда, чуть ли не в прямом смысле слова прогнал режиссера со двора и вообще из театра.
А молодой режиссер не пропал, он потом стал более-менее известным, что-то ставил в Национальном и в «Дайлес», номинирован на приз «Ночь игроков» за спектакль в Лиепайском театре
Памятуя историю более чем четвертьвековой давности, в малый зал сейчас шел с опаской. Учитывая, что опять же — молодой и неизвестный режиссер. Который опять же покусился на классику — предварительно сообщалось, что спектакль основан на романе Иоганна Вольфганга фон Гете «Страдания юного Вертера». Как справедливо добавляет театр, «Гете написал «Вертера», когда ему было 24 года, под влиянием безответной любви. В это время, сломленный любовью, он ненадолго задумался о самоубийстве и затем преобразовал эту мысль в свой первый роман «Страдания юного Вертера», который в 1774 году принес ему широчайшую известность».
Спектакль идет более трех часов (с антрактом), и для среднестатистической латвийской публики это уже вызов! Ну, не в силах среднестатистический латвийский зритель просидеть спокойно столько времени в театре — у нас же сейчас все скоро происходит.
Поначалу «предчувствия его не обманули». Перед зрителем — комнатка с диваном и со складным столом-книжкой советских времен. Правда, в углу секретер зачем-то стоит. И главный герой в исполнении Ивара Крастса потом появляется с ноутбуком. Но при этом стоит телефон девяностых годов прошлого века. В общем, время тут понятие относительное и растяжимое.
И начало может показаться кому-то весьма затянутым. Потому что текста, по сути нет — ни гётевского, никакого. Герой Крастса, правда, поднимает трубку телефона, а там его мама спрашивает, как дела, собирается ли он поехать в Данию и вообще, как чувствует себя сынок? Сынок явно инфантильный. Что-то бормочет, затем ходит по комнате, открывает двери на балкон, а там нечто похожее на зимний сад. Начинаются несколько странные вещи — то ли герой по имени Вертер (эх, ну зачем его мать так назвала?) говорит с цветами, стоя в нижнем белье спиной к залу, то ли цветы с ним.
Да, а в центре еще большой современный телевизор, на который проецируется море. Действие происходит действительно у моря, но не в сезон. В Лиепае, где, кстати, и появилась на свет Кристине Витола, ставшая не только режиссером постановки, но и ее сценографом и художницей по костюмам. И явно автором текста, в котором от Гете, в принципе, нет ничего, кроме имени главного героя и настроения. Но, впрочем, как и у гения немецкой литературы, у героя есть девушка, зовут ее Шарлотта (актриса Сабине Тикмане).
Сперва он ее замечает на пляже, катающейся на велосипеде, и под прекрасную музыку Френсиса Лея из «Мужчины и женщины» Клода Лелюша она въезжает на том велосипеде в комнату героя — въезжает, уезжает за кулисы, опять въезжает в комнату. И так — четыре круга. Она потом приходит в гости, но ничего в смысле секса у них не происходит.
Парень какой-то ненастойчивый, но когда наконец осмеливается девушку поцеловать, получает слабенькую пощечину. Девушка уходит, Вертер печально ходит по сцене. Шарлотта возвращается. Говорит тихо: «Прости». И вновь уходит.
Неужто перед нами история юного девственника? Не спешите с выводами, уважаемый зритель — вообще в театре не надо спешить...
Далее начинается что-то, напоминающее сюжет Гёте. Появляется пистолет, парень показывает его девушке, что-то бормочет о самоубийстве, а она выбивает пистолет из рук и говорит, что это stulbums («тупость»). Новоявленный Вертер вроде соглашается.
То есть отдаленные мотивы вечной истории о несостоявшейся любви присутствуют. Но
после первого отделения создается впечатление, что перед нами просто современный вариант нового гончаровского Ильи Ильича Обломова, которому просто лениво что-то делать. Вот нет чтобы девушку завалить на диван! Но несуетливо развивается действо, которое, однако, не наскучивает. Внимательного зрителя оно затягивает.
Там ведь еще появляется и вторая девушка в компании Шарлотты. Новая героиня (актриса Агате Криста) с длинными волосами, в джинсах и с какими-то мужскими повадками. У зрителя появляются подозрения на лесбийские мотивы. И зритель угадывает — да, девушки, танцуя под музыку Тото Кутуньо, целуются. Уходят. Потом приходят. У них явно сексуальный дуэт. А Вертер приготовил им отличный стол, девушки угощаются. Может, вариант на троих? Ведь что вы имеете против шведской семьи?.. Тем паче, что Вертер говорит Шарлотте, указывая на море — вот там Швеция? Может, уплыть?
Во втором акте диван и стол-книжка исчезают. Вертер в старинном парике сидит за секретером, на котором бюст старинной эпохи, и вбивает в ноутбук параметры старинных картин, которые транслируется вместо исчезнувшего моря на экран. Видимо, делом занялся. С головой ушел в искусство — старинное.
Между прочим, есть и такие варианты. В начале тысячелетия было в Риге чудо — приезжал в Ригу Андрей Дрознин. Вы не знаете Дрознина? Ну, вкратце — легенда. Подробнее: окончил с отличием режиссерский факультет училища им. Б.В.Щукина при Вахтанговском театре. Ученик великого Захавы. А вообще-то аж с 1956 года он занимается проблемами сценического движения, и в этом деле был лучшим специалистом в российском театре. Кстати, был консультантом по движениям в легендарном мультфильме «Голубой щенок». Помните, как рисованный кот, поющий голосом Андрея Миронова: «Надо жить умеючи, надо жить играючи...» — элегантно скользит по экрану? Дрознин еще жив, ему 86 лет, и еще четверть века назад уехал чуть подальше, чем Швеция — в Данию. Как раз в ту страну, в которую советует Вертеру мама поехать. Гамлетовские мотивы? Совпадение? Не думаю.
Так вот, главное: когда я с Дрозниным беседовал, передо мной был человек не от мира сего. Не из XXI века. Даже не из XX. Я и спросил: в каком веке вы себя ощущаете? А Дрознин сразу очнулся и сказал, что вот XVII-XVIII века — это самое лучшее для него было бы.
Таков, судя по всему, и нынешний Вертер. Одинокий и печальный. Он смотрит в бескрайнее море, а там даже лермонтовского соратника нет — паруса, который белел бы одиноко в дымке голубой. Короче, в финале выстрел, и герой Крастса сидит долго и безмолвно в кресле, мертвый. Это финал.
При всей монотонности и как бы незатейливости постановки в ней чувствуется энергия. И чувствуется, что Кристине Витола будет, как минимум, крепким режиссером. Ей безразличны, видимо, все эти экшны на сцене, когда режиссеру требуется быстро растормошить зрителя, а то он заснет. Беда всех современных режиссеров. А Витола не спешит, она затягивает и приводит к результату.
А зрителю после этого есть что поанализировать. И под занавес я приведу вам три примера. Когда я был в возрасте героя Вертера, то чувствовал такое глобальное одиночество, что просто вспоминать не хочется. Но потом прошло. И спустя десятилетия я встретил однажды молодого артиста Андриса Булиса (лет пятнадцать назад), который в интервью мне сказал, что он, будучи совсем молодым, чувствовал такое же одиночество. Ну, потому что дело молодое.
Но есть и третий пример. В 1995 году я беседовал с Линой Мкртчян. Приходится напоминать, кто это такая. Это певица с уникальнейшим голосом. Она была звезда на стыке 1980-90-х, и сам академик Дмитрий Лихачев ею восторгался. Она имела известность в Европе. И вот на стыке тысячелетий Лина исчезла из поля зрения слушателей и критиков. И нет ее ни в Интернете, ни в реальности. Но говорят, жива. Говорят, в монастыре.
Так вот: она мне в интервью в гостинице «Ридзене» на следующий день после концерта в зале Ave Sol говорила о сути одиночества. И сидевшая рядом музыкальный критик и переводчица Ольга Петерсоне тому разговору свидетельница. Лина говорила, что есть одиночество сердца, есть одиночество души, и это две большие разницы. И это, в принципе, не столь страшно — с этим можно жить. Но есть космическое одиночество. И совладать с этим невоможно — легче застрелиться.
Хотя, конечно, это и stulbums.
Да, следует все же отметить и феноменальную работу Ивара Крастса. Дело в том, что ему уже пятый десяток. Мужчина по-прежнему весьма красивый, мужественный (он там в спектакле в плавках временами ходит и зрительницам явно нравится). Но играет-то молодого, даже юного героя! И как-то ему убедительно удается воплотить этот юный образ! То ли наклеенные усы и гример помогли, то ли все же органика артиста, которая дорогого стоит.
