— Ной, в каком жанре ты пишешь?
— Сегодняшняя моя литература — это, пожалуй, импрессионизм. Вместо мазков — буквы, лёгкость, образность, динамичность. Свой узнаваемый стиль. И главное — каждое произведение источает свой особенный свет. Как картины Ротко. Бывали в его арт-центре в Даугавпилсе? Рекомендую!
Читаю я в экспрессивном стиле и того же добиваюсь от актёров. Вербально донести до публики — это особый жанр, это драйв. Контакт со зрителем, обмен энергией, огонь в глазах, улыбки, рукоплескания. Церемония. Ритуал. Есть в этом что то сакральное даже, каббалистическое..
Мне как автору весьма лестно, что мои произведения даже до выхода бумажной книги уже театрализованы. Этот опыт будем масштабировать в театрах. Планирую перевести на латышский, немецкий и английский языки.
Мои произведения визуальны и кинематографичны, напрашиваются сценарии для стильного глубокого фестивального короткого метра. Замысел — это приказ, тоже может получиться весьма философская короткометражка..
Интерес со стороны и режиссёров, продюсеров и актёров есть. Как поёт Цой, который всегда актуален и жив, «я ждал это время, и вот это время пришло. Дальше действовать будем мы!»
По жизни я авантюрист. Как про меня говорит воспетый моими лицейскими товарищами Гарросом и Евдокимовым в романе-бестселлере «Серая слизь» рижский скульптор Гоча Хускивадзе — «У тебя, Ной, каждый день новое яркое кино». Так и живу в моём сериале, засыпая в конце одной серии и просыпаясь в начале новой.
Мои произведения базируются на множестве таких историй. И главный среди них — пока ещё недописанный автобиографичный роман «Золотой Будда в апельсиновом раю», о том как главный герой завёз в Израиль рекордно большую группу нелегальных рабочих из Монголии, выдав их за буддистских монахов. Параллельно основному сюжету повествую в романе об истории моей семьи, о Холокосте и войне, об истории знакомства, любви и расставания родителей, о становлении моей личности, на которую сильное влияние оказали «вражеские голоса» (есть такой обычай на Руси — вечерами слушать Би-би-си), о встрече с отцом, которого не помню из детства, так как он репатриировался на историческую родину в 1979 году (а развелись родители в 1974-м, когда автору было два годика) и которого по воле судьбы встретил в возрасте 28 лет в Иерусалиме. И конечно, о моей вселенской любви к Монголии и особенно к горячим монгольским наездницам.
Роман изобилует страстными сценами, в том числе и рядом с юртой, в степи, под низким, устрашающим, аки дракон гигантский дышащий, исполненным мириадами, сонмами звёзд, неспокойным от ежеминутно падающих небесных тел, увлекающих за собой огненный шлейф, волшебным и загадочным монгольским небом.
— У тебя почти пушкинская легкость?
— Проходим как-то с моим трёхлетним сыном мимо памятника Пушкину в парке Кронвальда. Обращаю его внимание — а это, Эдьдарчик, поэт Александр Сергеевич Пушкин, классик русской литературы. Эльдарчик: «О! Как папа!» Польщённый, смутившись, я развёл руками. Ну, в общем, да.
Есть такой праздник у иудеев, Йом-Кипур. День покаяния. Раскаяния в грехах. Когда в небесной канцелярии ставят печать на приговор суда для каждой души на следующий год. В этот тяжёлый праздник нельзя ни есть, ни пить. Сухой пост. Однако, если по состоянию здоровья вам голодать запрещено, то всё разрешено. Так вот, я могу не есть и не пить, и от многого другого могу отказаться, но не самовыражаться, не писать — я, извините, никак не могу. Ведь литература — это вхождение в вечность. А как же не отлить себя, монументального, в бронзе?
— Твои тексты весьма театральны. Откуда у тебя связь с театром?
— Я из интеллигентной еврейской семьи. Моя мама певица. 15 лет пела в лучшем коллективе страны — государственном академическом хоре «Латвия». До сих пор даёт частные концерты со своим третьим мужем — флейтистом-саксофонистом в Нью-Йорке, где счастливо живёт с 1991 года.
Дедушка был в своё время (70-80-е) известным адвокатом, служил как раз рядом с сегодняшней арт-галереей МО, в юридической консультации в доме в стиле модерн со злыми усатыми дядьками на барельефах, что на углу улиц Миера и Майзницас.
В детстве мне приходилось бывать и за концертными и за судебными кулисами («Поручик, говорят, в молодости вы были членом суда? — Ах молодость!..»).
Также в бытность мою рижским лицеистом захаживал на курс театрального мастерства к Борису Сергеевичу Аханову, актёру Рижского Русского драматического им. Чехова. Кое-чему у него научился. Даже в постановке вместе участвовали. Незабываемо! В посвящении в лицеисты. Между прочим, сценарий мы писали втроём: сегодня директор Рижской Классической гимназии, а тогда наш завуч по внеклассной работе Роман Алиев, и ныне директор фонда Брауна, а тогда наш педагог по вокалу Инна Давыдова. Писали у Инны дома в Старом городе, засиживались допоздна! Дело было в 1989-м.
Ваш непокорный в роли Зевса, мэтр-Аристотель. Мы заложили тогда традицию, которой в этом году исполняется тридцать лет. И до сих пор никто не превзошёл нас. Осталась видеозапись, которую каждый год показывают юным лицеистам как недосягаемый образец для подражания. Забавно, конечно, но факт: я не просто связан с театром, а натурально классик лицейской сцены.
Не так давно был на поминках писателя Гарроса, с которым вместе учились в рижском Пушкинском лицее. Я был, да и остался старше. Его классная дама и многие девочки, с которыми не виделся с тех лет, узнали и с пиететом: «О! Как же — помним! Громовержец! Голос, призывающий поклясться...»
В прошлом театральном сезоне на междусобойчике поздравлял с дебютом актёра Александра Маликова и аккордеонистку Анну-Марию Ивану. У них на площадке «Квартирник» в Русском театре в творческих муках родился «Аморальный блюз». Сидим, пьём. Поём. Дай, думаю, осмотрюсь. Встал, сделал пару шагов к двери, ведущей в театральную столовку. А в коридоре висит винтажный плакат с празднования 100-летия театра. Главный режиссёр Кац толкает речь, а среди актёров, в самом центре, на расслабоне, широко улыбаясь и радуясь жизни, развалился, облокотившись на левую руку, мой педагог — Борис Сергеевич Аханов.
Вспомнил в тот момент, как мы по контрамаркам бегали смотреть его в пьесе по Горькому «На дне». Очень выразительно играл там главного бомжа. Затем с женой и дочерью переехал в Израиль, служил в театре «Гешер» вместе с Леонидом Каневским (майор Томин из «Следствие ведут знатоки»).
Так что с театром, как и со Святой землёй, мы связаны неразрывно и навсегда.
— Ной, а каковы твои литературные вкусы?
— Моим первым запоминающимся произведением было школьное сочинение на тему «Ваше лето». Эпиграф к нему был: «Не грех упасть, грех не подняться».
