На одной чаше весов — Серджу Челибидаке, который его заметил и благословил, Хопкинсон Смит, который его учил, Андреас Шолль, Рене Флеминг, Hesperion XX, L'Arpeggiata и Hilliard Ensemble, с которыми он музицировал, Кшиштоф Пендерецкий и Арво Пярт, которые посвящали ему свои сочинения; от этих имен зайдется сердце у всех, кто любит классическую музыку, а остальные пусть посмотрят на другую чашу весов, ибо там — Стинг. Со Стингом Эдин Карамазов записал культовые «Песни из лабиринта» и сыграл множество концертов.
— Когда вы только начинали учиться музыке и играли на классической гитаре, у вас были какие-то цели? Стать в будущем рок-звездой, например?
— Я не хотел быть рокером даже в детстве.
Где Шуберт, а где Rolling Stones?! Дело вкуса, конечно, но я всегда был на стороне Шуберта.
Там все было наполнено жизнью, радостью, прекрасными мелодиями и гармониями, восторгом. Рок-музыка восторга не вызывала и близко, так что выбор был очевиден. Только классическая музыка для меня проходит по разряду искусства.
— Что она дает вам, музыка? Что, быть может, отнимает?
— Как бы выразиться поточнее. Для меня — да, наверное,
для каждого, кто занимается музыкой всерьез — это как еда. Жизненная необходимость.
Дальше я уже не про других скажу, а про себя. Музыка — это моя жизнь. Я просыпаюсь по утрам — в моей голове звучит музыка. Я куда-нибудь иду — и музыка снова со мной. Я ей дышу, как воздухом, понимаете? И это доставляет невероятное удовольствие.
Что музыка отнимает? Всю жизнь. Целиком. Такова оборотная сторона медали: хочешь быть музыкантом — посвяти музыке всего себя, иначе ничего не выйдет. Музыка жестока и эгоистична, как бывают жестоки и эгоистичны маленькие дети — им нет дела до твоих желаний, важны только собственные. Если повезет, ты будешь вознагражден за свое служение. Если не повезет, увы, не будешь. Но это мое решение — служить.
— Вы долго странствовали по миру со своими лютнями и гитарами, переезжали из Хорватии в Германию, из Швейцарии во Францию... Что вы искали в этих путешествиях? Что нашли?
— Боюсь, мы возвращаемся к предыдущему вопросу. Это опять про музыку. Которая, как совершенно очевидно, не является человеческим изобретением. Человечество изобрело математику, человечество изобрело машины, я не знаю, шоколад, вообще все на свете… но только не музыку. Абсолютная загадка — вот что такое музыка для меня. И если я хочу чему-то научиться, мне нужно разыскать в разных уголках земли таких же одержимых людей, как я сам, и определенное время провести рядом с ними. В какой-то момент понимаешь две вещи. Во-первых, что наш мир очень-очень маленький. Во-вторых — что
музыка всюду и никому не принадлежит.
Ни Баху, ни вам, ни мне, ни Моцарту, ни Rolling Stones. Она отправляет музыкантов в путешествия, но все, что удается в них раздобыть, каждый звук, каждое новое знание, оставляет себе навеки.
— «Настало время домашних тапочек», сказали вы несколько лет назад, осев в Хорватии. В чем прелесть этого времени для вас?
— В том, что я наконец обрел свой дом. Каждый человек мечтает об этом, правда? А к моему возрасту накапливается немного усталости. Теперь вокруг меня море. Я живу на маленьком острове, вдали от больших городов, и я счастлив дома — один.
— Вы любите строить планы и следовать им? Есть ли в вашей жизни место спонтанности?
— Конечно! Причем я умудряюсь совмещать одно с другим. Как всем музыкантам, мне надо сидеть дома, заниматься и еще раз заниматься, обдумывать и оттачивать все до мелочей, чтобы быть уверенным в каждой ноте. Ноль спонтанности, сплошная рутина. Но на концерте — на концерте я в первые же секунды забываю все, что так тщательно подготовил и спланировал! На концерте я сама спонтанность! А когда работаю — нет.
— Для вас все музыканты равны — академические, джазовые, популярные? Или с кем-то все-таки проще находить общий язык?
— Для меня равны все музыканты, которые отдаются игре целиком, как дети — а уж что они играют, классику, рок, джаз, фолк, это неважно. Ты любишь свое дело? Ты честен по отношению к нему? Ты чувствуешь восторг от того, что музыка рождается здесь и сейчас, в тот момент, когда ты на сцене? Тогда ты знаешь все, что нужно, и мне совершенно безразлично, есть у тебя консерватория за плечами или нет. Мы с тобой музыканты и всегда поймем друг друга.
— Ваши коллаборации с певцами удивительны и прекрасны. Вам нравится звук человеческого голоса? Или просто лютня и вокал созданы друг для друга?
— Оно меня очаровывает, пение. Мне кажется, с него вся музыка на планете началась, и
лучшего музыкального инструмента, чем голос, придумать невозможно.
Я гитарист, я лютнист, но для меня чистая радость — музицировать с певцами. Я в такие моменты будто сам пою. Мне каждое слово понятно, каждое дыхание. И я очень, очень стараюсь помочь певцам, когда мы вместе, в дуэте, творим музыку. Если честно, когда я остаюсь наедине с собой, я и сам пробую петь. Только не голосом, а струнами.
— Можно спросить вас о Стинге? Как вы познакомились? Переросло ли ваше сотрудничество в дружбу?
— Да, конечно. Мы друзья. И мы оба любим старинную музыку, музыку эпохи Ренессанса, поэтому посвятили проект «Песни из лабиринта» Джону Дауленду, главному песеннику елизаветинских времен. В 2003 году я записал в Париже сольную пластинку, первым номером там шла песня Дауленда Come, Heavy Sleep, собственно, весь альбом так и назывался, — а потом понял, насколько там не хватает голоса. Голоса Стинга. Но до Стинга я тогда не дозвонился. Он сам меня потом нашел — когда послушал этот диск. Мы встретились во Франкфурте, потом полгода работали над материалом в Англии и Германии — учили песни, учились играть вместе, выпустили альбом Songs from the Labyrinth, который стал золотым, поехали в турне, дали десятки концертов… и надеемся еще много интересного сделать в будущем.
— Говорят, у вас большая коллекция музыкальных инструментов. Среди них есть любимый?
— О да. У меня там чего только нет, почти музей, но
сердцу моему дороже всего арабская лютня, которую я много-много лет назад купил в Испании. Она очень старая, ее создали в XV веке в Дамаске. И она невероятно прекрасна.
Настоящее сокровище. Я трогаю ее, понимаю, что прикасаюсь к истории, и горжусь — потому что вся европейская лютневая музыка Ренессанса и Барокко, которую я исполняю, корнями уходит туда, в Дамаск, к аль-уду — арабской лютне. Так что это моя главная фаворитка.
— А какие у вас отношения с электрогитарой? Вы действительно думаете, что Бах, живи он сегодня, писал бы музыку для электрогитары, или это была шутка такая?
— Ну почему же шутка. Бах и сам был великий изобретатель, и к чужим изобретениям относился с огромным интересом. Он обожал слушать новые или усовершенствованные инструменты, которые тогда появлялись в Европе, и писать для них. Я действительно думаю, что он оценил бы электрогитару со всеми ее возможностями, к тому же она чем-то напоминает орган —в том смысле, что в баховские времена орган тоже был приводился в действие усилиями со стороны, был механическим, скажем так, и обладал огромной мощью. Я люблю играть на электрогитаре, потому что она, оставаясь гитарой, звучит совсем иначе, нежели классическая.
Я и Баха играю на электрогитаре. Уверен, что Бах бы это одобрил.
Ему бы очень понравилось электричество.
— Вы играете в лучших концертных залах мира, но, говорят, время от времени выступаете на улицах Дубровника со своей группой Fiori musicаli. Почему?
— Да потому мой инструмент — он с улицы пришел. На нем уже концерты во дворцах играли, а с улиц он все равно не исчез. Мне хочется быть частью этой традиции. Хотя бы попробовать быть ее частью. Чтобы с лютней познакомились люди, которые, может, в концертных залах отродясь не бывали. Особенно маленькие дети. Пусть видят, пусть слышат. И, в конце концов, это моя профессия — играть. Играть где угодно, а не только в концертных залах. Под открытым небом, посреди моря, в ансамбле, в одиночку. Никогда не знаешь наперед, что выберешь. Тут я свободен.
— Благодаря роману Достоевского «Братья Карамазовы» очень много людей на земле знают вашу фамилию. Как вы относитесь к этой книге?
— Никак. Вообще никак! Я ее даже не читал, простите. Потому что я человек, который не любит читать, простите еще раз. У меня настолько специфический взгляд на чтение и литературу в целом, что я даже излагать его не хочу публично. Оставим этот разговор на потом, хорошо?
— Хорошо. Тем более что вы уже совсем скоро приедет. Вы же впервые в Латвии будете гастролировать? Вам нравятся новые места, новые сцены, новые люди в зале? Или комфортней играть там, где вас уже знают и любят?
— Покажите мне человека, который не любит путешествовать и видеть новые места! Но концерты… Все они сливаются для меня в один непрекращающийся концерт, где бы я ни играл и что бы я ни играл. В один сплошной поток — как река. А до концертов и после я наслаждаюсь тем, как велико разнообразие культур и языков на земле. Это такая ценность! Быть может, глобалистам милее мир, в котором люди объединились бы в одну нацию с одним языком. Я же думаю, что в наших различиях наше богатство.
