— Что ты думаешь по поводу рождественского переполоха в латвийских театрах? Это же просто зимний праздник песни и танца какой-то. Ты вообще когда-нибудь смотрел эти музыкальные представления?
— Я даже рецензии на них писал. Не каждый год, но иногда руки доходят, да.
Думаю, что это интересная традиция именно латвийского театра. Потому что, сколько я могу судить, ни в Эстонии, ни в Литве, не говоря уже о странах более далеких, ничего специально на Рождество, Новый год и 27 марта — День театра — в таких количествах не делают. Но в каждом государстве свои привычки. В Литве, например, 31 декабря почти во всех театрах играют драматические спектакли: и в Национальном, и в Молодежном, и в Русском, который сейчас называется Старым, и в Клайпеде, и в Каунасе… Они начинают в пять вечера, потом можно пойти домой и съесть свой салат оливье.
— И в Опере у них не «Щелкунчик» и гала-концерт на Новый год, а «Веселая вдова».
— Ну, тут они не оригинальны, «Веселая вдова» и в Вене, и во многих других местах в праздники идет.
— А у нас [литовский дирижер, бывший музыкальный руководитель Латвийской национальной оперы Модестас] Питренас пытался это протащить, но не прижилось.
— А у нас вот это множество концертов в драматических театрах. И они очень зависят от сценария, от идеи, потому что
не петь же из года в год одни и те же рождественские песни. Все пытаются придумывать новые программы, пародии на новогодние телешоу, еще что-то. Это очень трудно.
В Национальном нашли выход — зимой играют детский спектакль «Серебряные коньки», а концерт у них на День театра.
— Понятно, что в стране, где нет театра оперетты и мюзикловых трупп, петь и танцевать начинают в драматических театрах. Но тебе не кажется иногда, что с музыкой в этом сезоне перебор?
— Нет, не кажется. Например, в двух последних больших спектаклях Театра Чехова песни выполняют функции зонгов, и они туда хорошо вписываются — и в «Калигулу», и в «Визит старой дамы», потому что режиссеры знают, как с ними работать. Это очень важно.
— В Театре Чехова сейчас много новых актеров. Тебе со стороны заметно, что они все из разных школ — в отличие от латышских коллективов?
— В нашей русской труппе люди из разных школ были всегда. Мы помним, как в свое время в театре вдруг появились актеры из Петрозаводска, Александр Маликов, например. Дана Бйорк училась у Михаила Груздова и Индры Роги в студии театра «Дайлес». Были те, кто учились в Москве, Санкт-Петербурге и так далее, они приезжали из России, из других стран, некоторые оставались, некоторые возвращались домой, другие приезжали вместо них — и никогда те, кого готовили тут, на месте, не были единственными. Но [режиссер Театра им. Чехова] Сергей Голомазов очень верно заметил, что на сегодняшний день
это очень сплоченная труппа, и мне, и как зрителю, и как критику, абсолютно безразлично, из-за чего это — из-за войны, из-за дружбы, из-за обстоятельств жизни или из-за чего-то еще. Энергетика сейчас у Театра Чехова очень хорошая, очень-очень творческая.
Как Индра Рога перед премьерой «Визита старой дамы» сказала: это театр, в котором актеры приходят на репетиции со своими идеями, их не надо стимулировать, их надо только в единое русло направлять, чтобы не разлетелись во все стороны.
— Очень хотела спросить. В Национальном театре недавно объявили, что решили пополнить афишу классикой, причем в традиционном прочтении: Эдмунд Фрейбергс будет ставить «Гедду Габлер» Ибсена. Ты когда в последний раз видел, чтобы классическую пьесу ставили по тексту и в костюмах?
— Надо подумать. Где мы проведем черту классики? Теннесси Уильямс —классик или нет? Потому что Фрейбергс так ставил «Трамвай «Желание» в Валмиере.
— Классик, конечно. Но для чистоты эксперимента давай все-таки возьмем литературу постарше. Костюмные-то спектакли возникают, в той же Валмиере идет прекрасно одетый «Я не пианист» об Эмиле Дарзиньше, однако это новая пьеса.
— Тогда да, давно уже не видел. Но вот смотри: сейчас Малкович сделал [в театре «Дайлес»] «Леопольдштадт» Стоппарда, все сходили и сказали — так у нас уже никто не ставит. Там какой-то особой режиссуры нет, есть декорации и мизансцены.
— И текст.
— И текст. Хорошо это или плохо? Всегда ли это хорошо и всегда ли плохо? Актеры вроде бы достойно справляются, но если они сами признают, что режиссер им говорил только две вещи, «хорошо» и «очень хорошо», то растут ли они в таких обстоятельствах?.. Наверное, и в наши дни можно делать классику в классических декорациях и костюмах, — хотя это трудно…
— Трудно, дорого и непривычно.
— Но главный вопрос, я думаю, — есть ли живой нерв в спектакле. Потому что одно дело оформление, а другое — актерские работы, в которых должно происходить что-то новое… «Гедду Габлер» ведь уже ставили в Национальном театре, в конце 80-х-начале 90-х, ну, мрачновато это было, как бы хороший спектакль, только немножко затянутый, насколько я помню. Но это я тогда был очень молодым зрителем (смеется). Мне хотелось чего-то более динамичного.
— Я вообще не представляю себе сейчас Ибсена ни в исторических костюмах, ни в современных. Ты помнишь «Врага народа» в Новом Рижском, где действие происходило в наши дни? Играли в офисном помещении, в шаге от публики, все выглядело абсолютно документальным — но именно это и смазывало впечатление, в остатке была чистая публицистика…
— Из «Врага народа» очень многие делают публицистические вещи как бы про наши дни. Я в Польше такой спектакль видел. А у [немецкого режиссера Томаса] Остермейера [в берлинском театра «Шаубюне»] была даже такая вставка: приглашался из зала кто-то, кто готов выступить с речью.
Я смотрел этого «Врага народа» в Грузии, на сцену действительно поднялся местный человек, на грузинском языке минут десять проговорил и пошел обратно на свое место. Те, кто его знали, сказали, да, это такой оппозиционер.
Не знаю, он попал туда нечаянно или его специально пригласили… Но «Гедда Габлер» — хитрая вещь, психологически очень интересная, ее можно и через традиционное прочтение ставить. И там заявлен интригующий состав. Почти все актеры — те, что ушли из Национального театра в последние годы и вот сейчас с этим спектаклем возвращаются. Это такой немножко рекламный трюк. В общем, посмотрим, что из этого выйдет.
— Да, с Национальным театром все очень непредсказуемо и не очень понятно.
— Насколько я могу судить, с Национальным театром все очень просто. Они сейчас пытаются выплывать из финансовой ситуации, которая у них не очень радостная. И поэтому в планах появляется не только «Гедда Габлер», появляется концерт ко Дню театра, появляются «Бесстыжие старики», пьеса Аншлава Эглитиса, которая в начале 90-х уже шла в этом театре и была очень популярна. Я, правда, не представляю, кто сейчас там будет стариков играть. Но
пьеса беспроигрышная для латышской аудитории, она нравится людям, и если будут хорошие актерские работы, то все будет хорошо.
Это, конечно, поворот с достаточно радикальной программы [бывшего художественного руководителя Национального театра] Элмара Сенькова в сторону более традиционную, мы можем это осуждать, мы можем говорить, что это шаг назад, и это, может быть, нехорошо, но это шаг театра к своей прежней публике. Вот Сергей Голомазов говорит, что в Театре Чехова публика меняется, молодеет. Но я очень хорошо помню — когда Элмар Сеньков поставил там в свое время «Дачников» Горького, люди писали на домашней странице театра: это не русский театр. И сейчас в Facebook пишут: это больше не наш театр, это больше не наши актеры. То есть
смена эстетики — она всегда ведет к смене аудитории.
Есть такой скандальный спектакль в Национальном театре, Suņu ciema Nelaimes lācis по «Догвиллю» фон Триера, который, наверное, снимут с репертуара…
— На него сейчас так повысились продажи!
— Да, из-за скандала зал очень хорошо стал заполняться. Ну, посмотрим, останется он или нет, реакция на него очень неоднозначная. Но на этот спектакль, например, пришла молодая пара, которая в фойе спрашивала, а где тут большой зал. То есть они никогда не были в Национальном! И все же возникает вопрос: на одну семью, которая никогда не была в театре, сколько семей, которые не пойдут на этот спектакль? И это очень щекотливый вопрос. В Театре Чехова, например, в начале сезона появился «Робин Гуд» — как бы спектакль для всей семьи, но скажем честно: спектакль для любителей традиционных постановок.
Он веселый, немножко грустный, есть о чем подумать, есть над чем посмеяться, музыка хорошая и так далее. Зритель пришел и отдохнул. Это очень хорошо, что такие спектакли есть.
Но есть такие спектакли, как «Калигула», где все три с половиной часа в зале ты как зритель сидишь и работаешь! У тебя все время мозг включен! И так во многих театрах. Я очень рад, что в латышских театрах в этом сезоне небывалое число спектаклей по Райнису…
— Это поразительно: юбилей Райниса прошел, и тут один за другим стали появляться спектакли по его пьесам. Почему?
— Из-за содержания, наверное. Два спектакля из четырех — это библейская история про Иосифа Прекрасного, «Иосиф и его братья» в Валмиерском театре и «Вещание змеи» в театре «Дайлес», где половина текста тоже из «Иосифа». То есть вопрос мести и прощения Иосифа и его братьев именно в версии Райниса очень актуален. И вопрос пересмотра истории, над которым в спектакле «Ночь Спидолы» [в театре «Дайлес»] размышляет Виестур Кайриш.
— Блестящий спектакль, я его всем знакомым нахваливаю и советую.
— Ну вот есть люди, которые говорят: да они издеваются над Райнисом! Нет, они не издеваются. Они показывают, как Райниса пытаются подогнать то под одну, то под другую политическую доктрину.
И Сеньков в Национальном театре тоже поставил Райниса для того, чтобы во втором акте мы увидели в хозяевах ада политиков.
Его «Играл я, плясал» — во многом политический спектакль. И он тоже ставит вопрос: что делать человеку искусства в мире, где всем правят старые монстры, скажем так.
— Это еще одна тема сезона. Вспомним «Нежную силу» в Национальном: главный герой, российский режиссер, становится жертвой чужих политических игр.
— Да, это еще одна тема и еще одна тенденция: говорить напрямую о том, что происходит. Но и через классику, через Райниса — тоже можно. То, что делают Мартиньш Мейрс в Валмиере (я пока Акселя Айзкалнса, второго исполнителя роли Иосифа, не видел) и Карлис Арнольд Авотс в «Вещании змеи» с текстом Райниса, так захватывает! Ты сидишь и думаешь и о любви к ближнему, и о какой-то обиде на своих братьев и так далее. Это все звучит очень современно сейчас.
— Как тебе нынешний сезон в целом? Я понимаю, это не самый тактичный вопрос, учитывая твой председательский пост. Но мне сезон кажется очень сильным, и я предполагаю, что жюри национальной премии будет стоять перед нелегким выбором.
— Думаю, в июне, когда надо будет определяться со списком номинантов, у меня значительно прибавится седых волос, потому что в той же композиторской категории уже сейчас пять или шесть достойнейших кандидатов. Уже сейчас есть очень много интересных актерских работ. В технических номинациях — сценография, свет, видео, костюмы — есть из кого выбирать. У нас в прошлом сезоне была, например, ситуация, когда на заседании жюри дискуссия о сценографии длилась полтора часа. Потому что на пять мест было 12 претендентов. Это была жестокая схватка. Кто отступит, кто согласится переголосовать?.. Полтора часа только на одну номинацию! А их пятнадцать!
Мне вообще кажется, что
23 ноября, день вручения национальной премии, это какой-то праздник огорчений, потому что из пяти всегда побеждает один, но и за этими пятью всегда стоят десять, которые не дошли до финала.
И они, конечно, переживают. Ну вот Александр Маликов получил номинацию за «Гамлета», а Максим Бусел — нет. Конкуренция просто ужасная была на эти пять мест. Легкой жизни нам и дальше ждать не приходится. Планы на следующее полугодие очень интересные, причем буквально во всех театрах. А мы ж еще ни разу не были в этом сезоне в Даугавпилсе, мы не видели тамошнего «Макбета» на английском языке и другие спектакли не видели пока, и в Резекне, в театр «Йорик» нас еще не приглашали. Но и тут,
в Риге, я последние три недели буквально каждый вечер куда-то хожу, потому что у нас очень много независимых театров.
Например, Willa Teātris играет с Маленьким театром Цесиса, и там столько желающих посмотреть спектакль, что я еле-еле пробился. Такой у зрителя интерес — несмотря на то, что цены на билеты очень высокие. На того же [Дмитрия] Крымова в Национальном в феврале до 75 евро уже билет стоит, что ли.
— Ну, это на премьеру, дальше дешевле.
— И — тем не менее. Цены растут, а народ все-таки ходит. И это очень хорошо.
