— На сайте Латвийской академии культуры написано, что вы профессор. Хотя, если честно, вид у вас ужасно непрофессорский. Скорее студенческий. Сколько лет вы носите это почетное звание?
— Два года.
— И у вас не только режиссерское образование, но и педагогическое. Вы чувствовали в себе учительское начало уже в юности? Или просто хотели знать, как лучше общаться и обращаться с этими вечными детьми — актерами?
— Ой, у меня история банальная:
я никуда не поступил, и последнее, что оставалось — факультет педагогики и психологии в университете.
(Смеется.) Я начал учиться — и, знаете, мне понравилось! Я понял, что это мое. И потом семь лет работал с детьми. Присматривал за ними после уроков, преподавал театр, преподавал латышский… Я все мог преподавать, если надо было какую-то учительницу замещать! (Смеется.)
— А набирать свой первый актёрский курс не страшно было?
— Ответственность, конечно, была очень большая. Но — нет, не страшно. Наверное, было бы страшно, я б не взялся… А я как-то осознал, что стал уже довольно взрослым, что у меня есть опыт… Я долго сидел рядом с [режиссером и профессором] Марой Кимеле, смотрел, как она учит, и однажды Мара сказала — ну всё, Элмар, тебе надо уже свой курс вести… Да, это сложная задача.
Студенты вообще народ ранимый, но те, кто актерской профессией занимается, так особенно.
Им же приходится со своими комплексами работать, со своим внутренним миром. Все на эмоциях. И нужно с ними очень много говорить. Иногда да полуночи, до двух часов ночи. Чувствуешь себя то педагогом, то папой, то психологом.
— Расскажите, пожалуйста, про ваших нынешних студентов. Были ведь разговоры, что их будут воспитывать специально для Рижского русского театра имени Михаила Чехова, что руководителя курса — мастера — там не будет, обучение пойдет по западной системе… И в итоге все поменялось. Мастер — вы, учатся все вперемешку, а курс называется странным словом «интернациональный».
— «Интернациональный» — не знаю, может, и ошибочно было его так называть. Но
нам важно было, чтобы они учились вместе: русскоязычные студенты и те, для кого латышский язык родной.
Конечно, конкурс среди русскоязычных не был настолько велик, как у латышей, то ли рекламы не хватило, то ли побоялись поступать... Поэтому у нас только пять русскоязычных ребят, которые, правда, уже сотрудничают с Рижским русским театром имени Михаила Чехова, ходят туда на практику, играют в «Робине Гуде»… Курс у меня открытый, там и Мара Кимеле преподает, и Индра Рога, и много кто еще. Для меня принципиально, чтобы ребята набирались опыта от очень классных и очень разных мастеров, я же не буду целый век с ними работать. Ну да, им трудно, они спрашивают: а как правильно, один педагог так говорит, а другой так. Знаете, говорю, в искусстве одной-единственной правды нет. Ищите свою собственную. Найти себя за эти четыре года учебы — самое главное.
— Хорошо это или плохо — растить вольных художников? Которых в театрах, может, не особо и ждут?
— Я думаю, ждут. Даже очень ждут. В театрах сейчас как раз молодых актеров и не хватает — в Новом Рижском их осталось мало, в Национальном почти нет, в том же Театре Михаила Чехова недобор, «Дайлес» свой курс набирает… Так что они нужны, да. У них будет очень много шансов найти работу. Но, конечно, всё зависит от того, насколько они будут интересны. Я всегда студентом говорю: вам надо понять, что такого вы можете предложить, когда станете профессионалами, чтобы я принёс деньги в кассу. И жду я от них в первую очередь нового. Они же родились в 2000 году! Росли не так, как мы, жили совсем иначе… Другое поколение, другие мысли, другое восприятие мира. Конечно, какие-то вещи в мире не меняются, но меняется то, как мы о них говорим. Мы даже о любви говорим по-разному! Суть не меняется, форма — да.
Я то же самое режиссерам будущим повторяю: не надо нас копировать.
Давайте мы вас будем по возможности вдохновлять, но ваша задача — сделать нечто такое, чтобы я посмотрел и сказал: а знаете, я бы так не смог.
— Они не зазнаются, ваши молодые? Из-за того, что на них повышенный спрос?
— А вот это уже их проблемы. (Смеется.) Знаете, педагог — довольно ужасная профессия. Когда твои ученики вырастают, становятся самостоятельными и хотят жить своей жизнью, надо их отпускать. Хотя отпускать очень-очень больно всегда. Четыре года вместе — это много. Вдумайтесь: четыре года жизни! Конечно, я их люблю. Конечно, эта любовь никуда не девается, и я буду рад встретиться с ними когда-нибудь и поработать. Но после их ухода будет новый курс. И потом еще один. И опять новые дети. Очень сильно привыкать к ним не надо.
— Может, это старомодный взгляд, но мне кажется, что лучшие театры возникают там, где режиссёры сами воспитывают для себя актёров. Когда видишь спектакль Индры Роги «Паоло и Франческа» в Валмиерском театре и чувствуешь абсолютное единение постановщика и ее бывших учеников, это очень впечатляет.
— В Латвии с этим очень трудно, потому что Латвия маленькая. Вот если бы в каждом уголке были театральные площадки, как в странах побольше… Но у нас площадок нет. У нас театры, крупные театры. Про Валмиеру согласен: молодые актеры дали огромную энергию театру, я очень этому рад. Это действительно важное событие — когда курс целиком вливается в труппу. Мы думали, что и в Национальном такое, возможно, произойдёт. Но не произошло. Что поделаешь? В этой реальности надо существовать дальше, быть эластичным, двигаться вперед.
— А вы заметили — хотя что я говорю, конечно же, заметили, — что в последние два года, после пандемии, из театров стали уходить мужчины? Из Национального, из «Дайлес», из Рижского русского театра… Причем мужчины замечательного актёрского возраста, в самом цвету: 30 лет, 35, 40... С чем это связано? Им стало важно чувствовать себя свободными людьми, не куклами Карабаса-Барабаса?
— Да. Я думаю, актёры начали понимать, что они не рабы какого-то конкретного театра. А 40 лет — это, наверное, последний рубеж, когда можно что-то кардинально изменить в жизни… Одно дело, когда в 90-х ты держался за свою труппу и по сторонам даже не смотрел. Тогда актерам ничего другого не оставалось, зрители не ходили вообще, надо было просто выживать. А сейчас «Дайлес» как бы приоткрыл ворота и показал, что есть разные варианты, есть свободная конкуренция. И действительно, если сильный независимый режиссёр будет привлекать к работе лучших актёров отовсюду, это может пойти на пользу нашему искусству. А не то что режиссёр сидит 10 лет в одном театре, и актеры сидят, и все уже надоели друг другу.
10 лет в одном театре — это жесть!
В этой ситуации чему-то новому и интересному родиться очень трудно. Но я слышал и противоположное мнение — что система кастингов и контрактов в долгосрочной перспективе ничего не даст латвийскому театральному миру…
Мне кажется, проблема здесь немножко пошире. Она в том, что сейчас почти ни один наш театр не задумывается, каким он будет через 10-15 лет. Все поглощены сегодняшним днем: крутые проекты, зрелищные спектакли, зарубежные гости… Слушайте, но нам же надо работать со своими, не только с зарубежными. Кто, кроме нас, вырастит новых латвийских режиссёров? Кто даст им шанс сделать первые работы? Пусть даже не самые удачные поначалу — но ведь их нужно сделать. А как по-другому? И то же самое с актёрами. Тебе надо понять, как ты этого актёра будешь задействовать в театре 10 лет кряду, чтобы он вырос. Потому что актёры вырастают только в работе.
— Надеяться только на своих в нашей маленькой стране было бы, наверное, самонадеянно. Взять драматургов: в программе фестиваля «Осень патриарха» было два вечера читок новых пьес, но нет ведь никаких гарантий, что хоть один из авторов-студентов превратится в крупного мастера.
— Это счастье, если превратится. Но превратится-то он, только если получит такую возможность. Если у него будет театр. А об этом тоже мало кто заботится. Мы в академии — заботимся, мечтаем, устраиваем читки первых пьес. Читают актеры — а автор слышит, что в тексте работает, что не работает, понимает, что можно что-то менять… Мне было очень интересно сейчас заниматься этими читками, молодые драматурги тоже были воодушевлены… Но что с ними будет дальше, после академии? Им нужно встречаться с режиссерами и актерами, им нужна площадка. А где ее взять?
В театрах на эксперименты с молодыми ни времени, ни средств. Деньги, деньги, деньги… Всем требуются деньги…
Мне кажется, об этом тоже надо думать, в том числе Министерству культуры. И как-то помогать финансово. Иначе просто страшно представить, что мы через 10-15 лет будем делать. Я-то понятно что делать буду. А следующее поколение? Вот мы сейчас ждем новую волну режиссёров, новую волну драматургов. Но их как бы нету. Плюс ковид еще немножко испортил баланс, не дал возможности начинающим нормально развиваться, потому что все театры думали только о том, как остаться на плаву. Это был настоящий кризис.
— Я еще про кино хотела спросить. На «Осени патриарха» Национальная киношкола показывала свои короткометражки. Вы легко отпускаете своих студентов сниматься?
— Да-да-да, конечно! Я отпускаю, я даю им этот опыт, мне важно, чтобы они учились и взаимодействовать с кинорежиссерами — я действительно верю, что там растут новые кинорежиссеры, и довольно серьёзные.
— А вы сами кино интересуетесь? В смысле, не хотите снять что-то?
— Мне предлагали однажды, но я отказался. Я как-то не очень в себе уверен, потому что это всё-таки другая профессия. И я не хочу страдать три года. Два месяца я еще могу продержаться, пока ставлю спектакль, но
ждать, снимать, снова просить финансирование на фильм, снова ждать — очень долгая история. И в финале ты смотришь полтора-два часа на экран и понимаешь, что сделал какой-то бред.
Мои нервы этого не вынесут. Так что, наверное, кино я не буду заниматься. Еще какое-то время не буду. (Смеется.)
— В Лиепайском театре 13, 14 и 15 октября впервые три вечера подряд будет идти ваша трилогия — «Шекспир», «Братья Гримм» и «Греки». И вы будете три вечера встречаться с публикой после спектаклей и говорить о них. Когда всю трилогию показывают одним махом, что-то меняется?
— Думаю, да. Я хочу это увидеть сам, и я надеюсь, это будет большой праздник для меня, для моей команды, большое событие в моей творческой жизни. Я очень люблю эти три работы. Я там по-настоящему ощутил себя режиссёром, моего — субъективного — там больше, чем в других спектаклях. Конечно, это истории не про меня и не про мой мир, но я там такой, какой есть. Пусть и не всем таким нравлюсь. Я чувствую, что таким должен быть мой театр. И такой театр я люблю.
