«Мама простила, а брат — нет». Истории даугавпилчанок, сосланных в Сибирь 25 марта 1949 года

Накануне скорбной даты 25 марта Rus.LSM.lv побывал в Даугавпилсском клубе политрепрессированных и записал два рассказа. 

Первой своей историей поделилась Амалия Кейране.

«Нас забрали с Гривы (до 1953 года — город-спутник, а с 1953-го — район Даугавпилса — Л.В.) — маму и троих детей. В тот момент мы ничего о судьбе отца не знали, а позже нам только сообщили, что он погиб. Брат и сестра ходили в польскую школу (после войны в Даугавпилсе еще несколько лет работала школа, где изучали польский язык, остальные предметы преподавались на латышском — Л.В,). Ему 13 лет было, ей — девять, а мне только шесть полных — меня дома запирали и всё. Мама нас одна тянула, мы очень бедно жили — комнатушку на Гриве снимали, ни денег, ни земли у нас не было.

Мама взяла с собой только большущее одеяло, нас в него закутала. Родственники успели ведро дать — как детям в дороге в туалет сходить?

Привезли в поселок Тамбовка, это Омская область, Саргатский район. Всех в бараках поселили, брата на работу отправили, сестру — в школу, из четвертого класса в первый, она ж по-русски ни слова не знала. Меня в сентябре в школу не взяли — я худая такая была, маленького росточка… Через год пошла.

Тамбовка, май 1949 года. А. Кейране в первом ряду, вторая справа — с бантом.
Тамбовка, май 1949 года. А. Кейране в первом ряду, вторая справа — с бантом.

Вот тут на фотографии все наши — из Латвии. Это май 1949 года. В центре наш военный сидит, его к нам приставили, чтобы опекал. Очень душевный парень был, вскоре его от нас забрали…

Местные дети нас не обижали. Допекали немного высланные из Украины, их называли “бандеровцами”… Они очень шустрые были, всех гоняли…

Со временем нам дали кусок земли, можно было картошки посадить много, сколько хочешь. А вначале голодно было —

мама с работы зерно в карманах приносила, молола — вот и вся наша еда. Жмых ели. Помню, что 1949 год очень тяжелым выдался, засуха летом страшная стояла, скот погибал.

Из местной природной глины мы делали саманы — кирпичи такие. Белая глина плюс солома — вот и саман. Из таких кирпичей мы построили маленький дом — одна комната и кухня.

Амалия Кейране с матерью.
Амалия Кейране с матерью.

После смерти Сталина детям стали разрешать возвращаться в Латвию. Мама сестру отправила — в Тамбовке только семилетняя школа была, дальше надо ездить, деньги нужны… А откуда у мамы деньги? После отъезда сестры мы стали всякие прошения писать, у нас там один умный человек был, с высшим образованием, разбирался в бумагах…

В 1956 году в сентябре мы получили разрешение вернуться. Продали дом, много картошки — собрали деньги на билет. На ноябрьские праздники уже дома были…

А. Кейране (вторая справа во втором ряду) с одноклассниками и учителями.
А. Кейране (вторая справа во втором ряду) с одноклассниками и учителями.

У бабушки жили, она нам комнату выделила. В седьмой класс я уже в Даугавпилсе пошла — на Гриве работала 8-я средняя школа (ныне давно закрытая — Л.В,). Мама и брат с трудом на работу устроились — нам часто напоминали, что мы “враги народа”. Ну, жизнь как-то дальше пошла…

Я в Риге училась в Политехническом институте, но из-за травмы не закончила. Потом текстильный техникум окончила, в Даугавпилсе всю жизнь проработала. Сестра за военного замуж вышла и уехала с ним на Дальний Восток. Там и похоронена, а дети ее вернулись и в Даугавпилсе живут.

В клубе политрепрессированных я с первого дня. Помню, как много людей вначале было (клуб создан 25 марта 1990 года, в тот момент в нем было 787 человек, сейчас 239 — Л.В.), все о своей боли говорили…

В советское время мы не рассказывали о сибирской ссылке — пока тут была Россия, не принято было об этом говорить. Потом, в 90-х годах, всё перевернулось, стали говорить. Мама не любила вспоминать. Она там здоровье серьезно подорвала — в лесу работала, балки на быках возила, сучья обрубала, пилила деревья… Если мы иногда какой-то разговор начинали, мама сразу пресекала. Боялись люди говорить, долго боялись…

Я о другом хочу сказать. Почему нас вывезли? Жил на Гриве один человек, я не буду его имя называть, он уже умер, и Бог с ним. Он был ярым коммунистом, чекистом. Вы спрашиваете — русский ли он? Почему русский? Нет, поляк, как и мы. Составлял списки по Гриве, искал “виноватых”. Ему приказ дали, он выполнял…

Когда мы вернулись, он чувствовал свою вину, пришел к маме и просил прощения. Мама — она мама, простила… А брат — не простил. Он показал свои мозолистые руки — всё время с деревом работал, выучился в Сибири на столяра — его один латыш выучил — и сказал: “Я бы мог стать музыкантом или художником… А теперь что?” Брат хорошо играл на аккордеоне, рисовал тоже хорошо… Он не простил. Этот же человек пошел в гривский костел, исповедался, о своем страшном грехе рассказал и потом до самой смерти прислуживал в костеле — помогал, чем мог. Чувствовал вину. Время такое было — страшное…»

«Стаканчик молока большая радость…»

Ядвига Раснача в Даугавпилсе незадолго до высылки.Foto: семейный архив Ядвиги Расначи
Ядвига Раснача в Даугавпилсе незадолго до высылки.
Foto: семейный архив Ядвиги Расначи

В марте 1949 года Ядвиге Расначе было десять лет: «Как у всех — пришли, дали 20 минут на сборы. Сказали — едем на вечное поселение, ничего с собой брать не нужно… Дальше — товарные вагоны, все плачут… У нас была земля — 25 гектаров, мы были “богатые”, работали на земле с самого детства. Я еще до школы коров пасла, помогала. Вывезли маму, папу и меня с сестрой; самые старшие брат и сестра в Риге учились.

Ехали долго — это такой путь на Голгофу был…

Полуголодные спали на соломе.

Приехали — нас разобрали по колхозам, мне кажется, там некоторые колхозы только создавались, были такие коммуны. Маму взяли поваром работать — варила на улице в большом котле всем какую-то баланду, работники с поля приходили, она их кормила. На окраине жила местная семья, у них корова была — одна на всю деревню. Случалось, им с поля неудобно было за едой идти, потом до дома долго добираться, и тогда мама складывала для них еду в крынку и меня отправляла отнести. Они мне стаканчик молока наливали. Я очень радовалась.

Дали нам потом жилье — одно на две семьи, эта вторая семья тоже была из Латвии. Мы купили корову, как-то легче стало… Отец работал вначале в поле, позже дали лошадиную ферму, он стал ухаживать за лошадьми. Маму беременную вывезли, в сентябре она девочку родила…

Мы польская семья, в Латвии с XVIII века живем, когда Речь Посполитая была. Дома разговаривали по-польски, на улице — по-русски, я русский язык хорошо знала. Без труда в Сибири пошла в школу, только далеко она находилась — семь километров в одну сторону. И это семилетка, дальше — в поселок ехать надо, забираясь на крышу поезда. В школе был интернат, я в нем жить стала.

Мама хлеб пекла, на неделю булку давала, луковицу еще какую… Ничего, я выжила…

Мы все вернулись в Латвию в 1957 году. Отец здесь полдома купил за 300 рублей, это большие деньги были. Мама через год умерла от рака. Старший брат, который в Риге учился, в Даугавпилс не вернулся, он в той Латвии жил, а сестра после медицинского училища приехала в Даугавпилс, всю жизнь акушеркой в роддоме проработала.

Отец и мать Ядвиги Расначи с младшей сестрой, родившейся в Сибири.
Отец и мать Ядвиги Расначи с младшей сестрой, родившейся в Сибири.

Я уехала в Ригу учиться — в техникум пищевой промышленности, и после окончания меня направили в Украину работать. В Риге со мной училась Алла Мищенко из Украины, у нее в Латвии родственники какие-то были. Потом она в Мариуполь уехала, я к ней в гости ездила. Про сына она часто говорила — Саша Мищенко, он в армии служил…

Несколько лет я в Украине отработала, вернулась в Даугавпилс. И

недавно увидела Сашу Мищенко по телевизору: посол Украины в Латвии!

(А. Мищенко завершил командировку в феврале этого года, руководил диппредставительством Украины в Латвии с 2019 года — Л.В.) Он так на маму похож… Не получилось у меня с ним встретиться…

Я хорошо помню Донецк, Мариуполь — такие красивые города, роз много…

Я сейчас очень переживаю, очень. Мне так жалко украинцев, они очень хорошие люди.

Помню — иду с работы, меня соседи за стол зовут. И всегда говорили — “насыпь борща”: не налей, а насыпь. Мне так страшно сейчас от того, что там происходит…

Я работала на молочном заводе в Даугавпилсе, закончила заочно институт в Ленинграде. Чувствовала к себе определенное отношение как к “врагу народа”, были люди, которые к репрессированным плохо относились… Я со своим высшим образованием долго была простой рабочей в цеху. Добровольно-принудительно вступила в партию, хотя год сопротивлялась… Потом из партии вышла… Пенсию мне насчитали в 17 латов…

В семье мы о прошлом мало говорили, родственники разъехались, отец после смерти мамы женился повторно, у него ребенок родился… Я считаю, помнить надо и с молодежью делиться».

Заметили ошибку? Сообщите нам о ней!

Пожалуйста, выделите в тексте соответствующий фрагмент и нажмите Ctrl+Enter.

Пожалуйста, выделите в тексте соответствующий фрагмент и нажмите Сообщить об ошибке.

По теме

Еще видео

Еще

Самое важное