Худрук Нового Рижского театра Алвис Херманис — один из тех людей, которых при подготовке документального фильма о Вии Артмане интервьюировали режиссер Агита Цане-Киле и сценаристка Дайра Аболиня. И недаром выбор пал на него: именно в НРТ Вия Артмане сыграла свои последние две роли, обе — в постановках Херманиса. В 1998-м это была Графиня в «Пиковой даме», а в 1999-м Артмане играла Стендаля в «Трактате о любви».
- Сюрреальная картинка – Артмане и актеры НРТ
- Зрелость профессиональная и и человеческая. И одиночество
- Прямой контакт с Богом на сцене Смильгиса
- Стендаль на склоне лет, резинка порвалась, веселые истории с Артмане
- Большие переживания и несбывшиеся надежды вокруг «Индранов»
- Артмане — на сцене «настоящий зверь»
- Уход актрисы, пропаганда и оправдания от имени народа
- Зрителям никогда не понять связи пространства с конкретным видом игры
- Ее энергии хватило бы еще на 15 актрис
- Козырь против молодого латвийского государства
Сюрреалистическая картинка – Артмане и актеры НРТ
«Артмане в конце своей карьеры изъявила желание стать актрисой Нового Рижского театра. Она хотела вернуться к своему столику в своей гримерке, и это произошло в буквальном смысле. Она сказала: да, именно в этом месте, в этой комнате я бы хотела, так сказать, завершить дело».
«В самом конце была такая сюрреалистическая картинка: труппа НРТ с какими-то 15 молодыми людьми и — Вия Артмане. Она была штатной актрисой Нового Рижского театра.
Свои последние роли она сыграла у меня. Чем я основательно горжусь теперь, конечно».
«Пиковая дама, значит. Да, видишь, тут рассказ о старой графине, которой известна некая мистическая великая тайна, и потом еще офицер Германн, который пытается разузнать у нее эту тайну. (..) Я потом в своей карьере работал с разными, так сказать, суперстарами и примадоннами, и премьерами, я чрезвычайно много работал за границей с очень пожилыми актерами. Так что мне есть с чем сравнить. И
это был тот идеальный случай, когда актриса, находящаяся на олимпе своей карьеры и жизни, на репетициях ведет себя абсолютно как студентка. Это тогда было довольно шокирующим.
Я в один прекрасный момент понял, что с ней я смею и импровизировать, и чуть ли не этюды играть, и тогда она там с Вилисом Даудзиньшем вертелась на полу по-всякому — Вилис Германна играл. Ну, это было весьма, весьма интересно! Да».
Зрелость профессиональная и человеческая. И одиночество
«Если говорить о состоянии ее здоровья в тот момент — да, там были эти инсульты, но единственная, так сказать, техническая, чисто профессиональная проблема — это что паузы порой бывали подозрительно долгими. Но — ну вот то всё остальное, что она делала, это стократ возмещало. Потому что, конечно, такой актрисы в истории латвийского театра не было и, может статься, какое-то время не будет. Это было ненормально впечатляюще».
«Я ведь знал ее амплитуды и тому подобное! И
она действительно достигла такой и профессиональной, и человеческой зрелости, что она просто была абсолютно свободной! Она была как птица в небе!
Как она репетировала, как она с нами говорила — она нам рассказывала такие вещи, которые я вообще не посмел бы публиковать. Очень многое я узнал о ее опыте, о временах Смильгиса, и тому подобное. Ну, например, она сказала, что уже в самом начале, где-то на второй сезон, когда Смильгис взял ее в труппу, она оказалась в таком абсолютном одиночестве и изоляции... Контекст был таков. Смильгис неизвестно почему — я не знаю, почему, — но он всегда ставил на одну актрису. Это было, так сказать, время, когда была примадонна в хорошем смысле этого слова — когда в театре одна примадонна, которая играет всё. Следовательно — всех молодых героинь, как в этих пьесах обычно бывает. Десятилетиями это была Лилита Берзиня. И Смильгис никак не мог подобрать ей замену. Годы шли, и раз он не мог найти эту следующую Лилиту Берзиню, первой Лилите Берзине приходилось идти по второму кругу и в 50 лет по-прежнему играть чуть ли не джульетт. Тогда появилась Артмане. И вот, как я уже говорил, на второй сезон,
когда до всей труппы дошло, что с этого момента и в ближайшие как минимум 20 лет все главные роли в театре Дайлес будет играть Вия Артмане, и для всех остальных актрис их карьера кончилась, не начавшись...
Ну — все поняли, что они так и останутся в тени Артмане и впредь. И тогда она оказалась в полном одиночестве».
«Я потом много раз переживал и в других странах, в других театрах или в оперном контексте, как актер небывало огромного масштаба, актриса оказывается в таком вот полном одиночестве, на этакой вершине, вокруг которой воздух разрежен настолько, что там живут только они».
Прямой контакт с Богом на сцене Смильгиса
«Если я правильно помню, мы связывались с ее докторами, и тогда снова — если правильно помню, доктор сказал, что если она продолжит играть в театре и подвергать себя этому стрессу, этой нагрузке, она погибнет. Но если ее уберут из театра, если у нее отнимут театр — она тоже погибнет. Я всегда и молодым актерам говорю, как она волновалась. Ее волнение при выходе на сцену было даже таким, что она буквально вцеплялась в кулисы, она боялась идти на сцену. Для нее это был чрезвычайный стресс. Но когда она была на сцене — тогда она, конечно, улетала куда-то в стратосферу».
«Я даже помню, что когда были эти первые репетиции на сцене в «старом Дайлес», на старой сцене Смильгиса, я ей сказал — ну, тут нужно выйти на просцениум, вперить взгляд в прожектора на балконе, и тут этот монолог пойдет. И
я внезапно понял этот вид игры Смильгиса — он как бы романтический, приподнятый, с пафосом, — но я понял, что именно на этой сцене так это и происходило, что актеры «играли балкону»... наверх... И там был такой, как говорится, прямой контакт с Богом, если можно так выразиться. И это отнюдь не было старомодно и нанафталинено! Я понял, какая мощь у этого способа игры.
Но это конечно, было связано с конкретной архитектоникой, с конкретной сценой старого театра Дайлес».
Стендаль на склоне лет, резинка порвалась — веселые истории с Артмане
«Я стилями начал играть довольно рано. Разными стилями. Нет, нет, у нас не какой-то такой свой стиль. Всё же. И тогда была та вторая роль, она играла мужскую роль — ее последней ролью был мужчина, Стендаль. Она играла Стендаля в возрасте. По мемуарам Стендаля «Трактат о любви». Там был один забавный случай, я помню, было одно представление...»
«Она играла Стендаля, и я с балкона смотрел это представление. И вот оно окончилось, и никто не аплодирует. Вообще никто не аплодирует.
Открывается занавес — нет аплодисментов. Я думаю: что за черт?! Смотрю вниз — и понимаю.
Просто — это было представление, куда билеты продавали коллективам. Там были все рижские, типа, школы моделей. В то время на каждом углу в Риге были школы манекенщиц и моделей, ну и весь зал был полон этими 500 моделями, им всем было велено с цветами прийти. И они просто не могли аплодировать с цветами-то в руках! И тогда началось самое забавное: они встали в очередь, чтобы цветы преподнести. И это длилось около часа, пока все не вручили Артмане свои флоксы или тюльпаны, все ждали».
«И вот копились эти цветы, копились, копились... Их было некуда девать, такие горы, выглядело это всё уже как большой могильный холм, и тут случилось самое абсурдное. У нее костюм был — брючный, и в какой-то момент лопнула резинка, когда она принимала цветы, и эти брюки заскользили вниз. Тогда Вилис Даудзиньш и Андрис Кейш их быстро придержали ей сзади, пока она цветы принимала. У нее, между прочим, было отменное чувство юмора! Думаю, в конце жизни она была кем-то вроде латышской Фаины Раневской.
Мы все время смеялись, и все время с нею было весело. Необычайно весело с нею было всегда.
Совсем не было этого ощущения, что мы тут с какой-то актрисой-инвалидом... нет, не было такого».
Большие переживания и несбывшиеся надежды вокруг «Индранов»
«Ее проблемы со здоровьем начали эскалироваться, и тогда это стало трудным. Хотя я вспоминаю, мы одно время очень боролись за одну идею совместно с Пуцитисом. Я бы срежиссировал «Индраны», где играли бы Артмане, Павулс и Пуцитис. Артмане с Павулсом сыграли бы эту пару, Индранов, и Пуцитис был бы Каукенс. Артмане и Пуцитис сильно загорелись, и оставалось лишь уговорить Павулса, который 10 лет был уже вне профессии.
Мы с Пуцитисом поехали, помню, его уговаривать. Но сдается мне... По крайней мере, мне так кажется, что жена там, так сказать, опустила шлагбаум...»
«В любом случае, это было время, когда Новый Рижский театр проходил лишь становление. Все актеры были двадцатилетними. Все актерское поколение, все, кому теперь 50. И то, что изо дня в день там, на втором этаже, в гримерке наши мальчишки и девчонки какие-то пару лет жили рядом с Вией Артмане — по-моему, это тогда для всех было большим, большим приключением.
Я думал, что и она себя чувствовала классно — ну, под конец среди молодых».
Артмане — на сцене «настоящий зверь»
«Театр в любом случае — этакое чувственное и эротическое дело. С одной стороны. Без этого ничего толком не происходит. Телесное это дело, театр. И она была очень телесная актриса — это ясно, да! Она была... она была...
она была настоящий такой зверь на сцене, да — я помню это чувство. Недаром эта Пиковая дама, эта графиня была не каким-то божьим одуванчиком, сидящим в своем кресле — нет, она там четко металась по сцене.
И я эту постановку замыслил как такую очень русскую. Такую, словом — под весьма религиозным таким соусом вся эта постановка была. Весь тот настрой был, как в русской церкви, с хоровыми песнопениями русскими церковными. И я только потом узнал, что она была православной».
Уход актрисы, пропаганда и оправдания от имени народа
«Когда она умерла, и были похороны, я в Москве ставил «Рассказы Шукшина». Мне кажется, в те дни меня пригласили на московское ТВ, на ток-шоу «Пусть говорят» (кажется, так) у Малахова. Но все это оказалось полностью политически перевернуто! Словом,
только там, на месте, я понял, что уход Артмане используют как возможность упрекнуть весь латышский народ и молодое государство в том, что мы вогнали Артмане в гроб.
И тогда все были против меня, да еще они ту передачу обрезали, и я понял, что всё это — фуфло. Они там пригласили для меня оппонентов всяких, и там был Виктор Алкснис, который одно время руководил в Латвии Интерфронтом. И он сказал: «Вы знаете, Артмане умерла несколько дней назад, и на латвийских интернет-порталах, например на Delfi, совершенно ни одного комментария!» И я был правда в шоке: как такое возможно?! «Да, латышскому народу она полностью безразлична! Вообще ни одного комментария под известием о ее смерти!»
И я совершенно онемел. Я только потом узнал, что незадолго до того была введена такая практика, что под новостями о смерти, под некрологами закрыты комментарии. Я этого не знал! Мне приходилось все время оправдываться там от имени латышского народа».
Зрителям никогда не понять связи пространства с конкретным видом игры
«У актрис, которые при переходе в следующий возрастной период не находят новых инструментов, смертельная проблема. Но для актрис, которые это могут, открываются другие двери. Я изучал CV Артмане за последние десятилетия, ведь она же играла фантастические роли — и еще как играла. (..) Я также, например, не помню, чтобы у нее была большая досада на этот театр Дайлес... Она ни о каких интригах тамошних нам не рассказывала.
Она просто хотела в конце вернуться в свою гримерку. Это было как-то очень понятно. Мне кажется, да, она поднялась над суетой».
«Я вам так скажу: на большой сцене театра Дайлес возиться с нежностью чисто физиологически довольно-таки невозможно. Там просто такая специфика. У человека и актера имеется некое психофизиологическое ограничение — как можно работать с пространством, с публикой. (..) Мне кажется, это не первый случай, когда я слышу что-то такое про старых актеров театра Дайлес, которые вынуждены были из стен театра на Лачплеша перейти на новую сцену Дайлес. Это кардинально их меняло, заставляло изменить всю актерскую технику, инструментарий, способ действовать. Ну, есть такие кухонные дела — тогда надо отдельную передачу делать об этом. Но всё это очень взаимосвязано».
«Зрителям никогда не понять, какая связь между помещением, конкретным сценическим пространством, и видом игры.
Только Новый Рижский театр тут исключение: наши актеры за последние 15 лет играли по всему миру... Они играли на сценах, наверное, 200 различных сценах, они поняли, каким образом можно переключаться от сцены к сцене. Это так же, как мне священники рассказывали, что они всю жизнь служат в одной церкви, и потом переходят на службу в другой, а там их проповедь больше «не работает». Потому, что она всю жизнь подходила не только к одной акустике, но и к одной энергетике, пространству воздействия. И точно так же с актерами. Просто — такого вида сцена. Я хорошо понимаю, почему Смильгис и его коллеги были не слишком-то счастливы по этому новому адресу, в этом новом сценическом пространстве. Потому, что они только тогда поняли, что совершенно абсолютно необходимо менять способ игры. И это всегда связано с силой — силой, которая тратится. Там харизмы недостаточно, там нужно какие-то силы еще приложить. И это такая естественная вещь — она или есть, или нет, — которой невозможно научиться».
«Поэтому я и думаю, что в большой степени, будем честны, переход Артмане в Новый Рижский театр означал возвращение и на свою старую сцену. Потому что для театрального актера сцена — это как его одежда, продолжение его тела. Думаю, и это имело значение».
Ее энергии хватило бы еще на 15 актрис
«Для актеров «старые и больные» никакое не великое разрушение, чтобы не смочь продолжать работать. У них другие инструменты. И у них это иногда куда более мощные инструменты».
«Сейчас чудесный пример для всего мира — Пласидо Доминго, который и у меня две роли сыграл, между прочим, у которого, разумеется, давно уже не такой голос и не та сила звука, что прежде, но — он выходит на сцену, и публика просто хочет только смотреть на него и слушать».
«Сияние личности — это иррациональная вещь. Человек выходит на сцену, и всё — он просто заполняет своей энергетикой сразу всё пространство, и помещение полным-полно одним этим человеком».
«У Артмане этого было так много, что хватило бы еще на 15 актрис».
Козырь против молодого латвийского государства
«Я не знаю, осознаёте ли вы до конца, до какой степени любимой и легендарной актрисой Артмане была в России. В России ее просто обожали! Весь Советский Союз ее просто боготворил. Как мне какие-то русские мужчины еще рассказывали, что просто, ну, если и был какой-то секс-символ в 60-70-х, то это была Артмане — которая для всех латышских мальчиков в мое время была Крестной Лиените по телевизору. И так, и так — она и секс-символ для всего СССР, и актриса, которую просто обожают в России. И как раз поэтому, я думаю, когда началась независимость в Латвии и так далее,
часть русских и тут, и в России просто выдумала, что это (бедность Артмане в старости) колоссальная козырная карта, разыгрываемая против молодого латвийского государства, против латышей, и ее просто использовали как такой козырь. Она в этом точно не участвовала, поверьте.
«С внутренним варевом театра Дайлес я не знаком. Но снова повторю, она с самого начала была в полной изоляции и артистическом одиночестве. Это мне всё объясняет. У нее просто не могло быть друзей. Театр — это такой гадюшник, что там просто невозможно дружить, если у тебя нет работы, а у других главные роли».
«Это просто зависть и ревность. Театр — не какое-то благотворительное заведение или дружный коллектив. Там работают законы искусства, они точно такие же, как законы джунглей. Никакой разницы. И то, где кончается одно и начинается зависть и ревность — эту черту никто не уловит никогда».
