— Глеб, помню год назад, после первой чрезвычайной ситуации у тебя было очень печальное настроение. За этот год что-то изменилось (надеюсь, в лучшую сторону)?
— Как бы сказать поделикатнее... Пропустит ли это ваша печать? Но из песни слов ведь не выкинешь: «Одно дерьмо уходит — другое приходит». Извините. Ну, и у латышей есть такое выражение «Старое дерьмо забывается, и вот новое приходит». Так что что-то изменилось в лучшую, а что-то в худшую.
В худшую — сейчас
с 1 июля у нас, художников и скульпторов, новая и опять неприятная ситуация с налогами будет. Нас долго водили за нос и часто вводили в заблуждение — и вот сейчас оказывается, что мы должны стать плательщиками налога на добавленную стоимость, вдобавок ко всему. Рубят нашу профессию на корню!
Может, я опять завожу старую песню, но для скульпторов, от которых требуют стать плательщиками этого налога, в результате будут суровые ограничения. И это смертоносно для тех, кто работает в больших форматах. Ведь многое зависит от оборота, объема работы...
— То есть невыгодно становится много работать?
ПЕРСОНА
Глеб Пантелеев родился в Риге в 1965 году. В 1991 году окончил отделение скульптуры Латвийской академии художеств (руководитель курса — профессор Игорь Васильев). Является ассоциированным профессором ЛАХ. Персональные выставки в Латвии, России, Норвегии, участие в выставках в Белоруссии, Японии, Великобритании, Франции, Дании, Чехии, Эстонии, Швеции, Мексике, Кипре, Германии.
Работы находятся в коллекциях Латвийского Национального Художественного музея, Юрмальского городского музея, Банка Латвии, Латвийской Национальной оперы, Swedbank... Его скульптуры украшают Вентспилс, Юрмалу, Ауце, Елгаву. В Риге им установлен памятник полковнику Оскару Калпаксу в Риге на Эспланаде, ландшафтная скульптура «Черный порог» у бывшего здания КГБ, памятный знак Кришьянису Валдемару.
Обладатель Награды года в области архитектуры в номинации «Самый успешный ландшафтный дизайн» и приза «Спидола». Обладатель памятного Знака участника баррикад 1991 года, офицер Креста Признания.
— Абсолютно. В последнее время у меня вообще крутится такая тема: может, вообще уйти в подполье? Потому что сейчас непонятно — заключишь договор какой-нибудь, а по новому закону окажется, что ты еще и доплатить должен будешь. Может быть, подождать, потому что это же тоже не вечно — законы, коалиция...
— А что означает для большого в прямом и переносном смысле слова скульптора «уйти в подполье»?
— Заниматься маленькими работами и не лезть в большие заказы. Я так и понимаю, что это сделано для того, чтобы отвадить нас от больших форматов. Как бы говорят: «Ребята, занимайтесь “дерьмоклюйством” — разрабатывайте идейки, проводите выставки, делайте маленькие работки какие-то... Но ведь так и есть: если ты барьер в 40 тысяч евро в год оборота преодолеешь, что для искусства большого формата привычно, то тебя пожизненно сделают плательщиком НДС.
— Вроде такая же ситуация, как и с Паулсом, который работает, как стахановец?
— Нет, у него там «пассивные права», музыканты как-то выторговали себе это. У нас иначе.
— Как видишь свой ближайший творческий год?
— Выставок сейчас не планирую. Сегодня для меня задача номер один и даже цель жизни в данный момент: сделать и открыть в этом году памятник борцу за независимость Латвии Гунару Астре. Для меня это главный приоритет, обо всем остальном буду думать потом. Памятник установят в сквере у Рижского окружного суда, рядом с тем зданием, где его в свое время судили. Гунару Астре в этом году исполнилось бы девяносто лет, и мы хотим как раз на его юбилей 22 октября открыть. И второй вариант — в двадцатых числах декабря, прямо перед Рождеством, когда будет годовщина суда, во время которого он произнес свою знаменитую речь.
— Можешь раскрыть секрет, как монумент будет выглядеть?
— За основу взята его самая известная фотография, где он в робе советского заключенного, незадолго до освобождения. Фотография разделена на две части: отдельно руки, которые скрещены у него впереди и отдельно — портрет. И все это помещено на два тектонических элемента: потрет — на вертикальном, руки — на горизонтальном, что символизирует два измерения, одно — духовное, другое — наша земная жизнь.
В латышском языке слово varoņdarbs дословно переводится, как «работа героя». В русском это «подвиг», а вот в данном случае — герой делает свою работу. Это не просто некое спонтанное действо — взял и в экзальтации кинулся и закрыл что-то собой, нет — делает работу! И это и есть концепция памятника.
Есть духовный императив (вертикальный) и конкретные дела. Он боролся реально и был несгибаем. Их было мало таких: Гунар Астра и здравствующая и сегодня Лидия Доронина-Ласмане. Несгибаемые. Потому что давить пытались на всех, а на этих — бесполезно, чекисты так и говорили. И вот когда я это все пытаюсь визуализировать, представить объемно, понимаю, что эти две составляющие и надо показать прежде всего: вертикаль духа и реальная работа с реальными результатами.
На памятнике будут бронзовые рельефы, общая конструкция из нержавеющей стали, вернее — которая внешне несколько ржавеет, но ржавчина не идет глубже.
— Где создавалась монументальная работа?
— В разных местах. Отливалась в одном месте, обработка — в другом, конструкция сваривалась в третьем месте, монтаж в мастерской. Постоянная перевозка фрагментов. Технологически памятник очень сложный.
— Сравнивая автора с героем работы — ты тоже борец?
— Думаю, тут даже некорректно сравнивать, потому что давление, которое оказывали на людей типа Гунара Астры, и давление, которое оказывается со стороны кого-то на скульптора — разные вещи. Ну хорошо, в худшем случае скульптор может лишиться заказа — ну и?.. А вот у моего героя ставки были совсем иного уровня.
Работа с заказчиком может включать в себя споры и различие во взглядах. Иногда бывает, что полное совпадение и вообще никаких разногласий, но могут быть нюансы, и тогда и появляется некое давление. На меня можно давить до каких-то пор. И если это давление уже за пределами моего болевого порога, то я просто отказываюсь. У меня, в отличие от Гунара Астры, есть возможность отказаться — и тогда я ухожу, это совершенно другая ипостась, иной космос абсолютно.
— Помимо ваяния ты по прежнему преподаешь в Латвийской Академии художеств?
— Как раз накануне был выпускной, выдавали дипломы студентам прямо на улице. Был очень загруженный семестр в Академии, не в пример прошлому году. И тяжел семестр был, потому что проходил практически полностью онлайн. Но мы выходили из ситуации: прямо у памятника Райнису, по соседству с Академией, выставляли задания по лепке, автопортреты студентов в масштабе один к пяти. То есть, если у тебя рост два метра, то скульптура должна быть 40 сантиметров. Очень полезное упражнение для скульпторов — держать масштаб. И все студенты великолепно справились, на удивление — думал, будут мучиться, потому что из-за онлайна мы же с Ольгой (Ольга Шилова, супруга Глеба, тоже скульптор и педагог. — Прим. Rus.LSM.lv) в zoom смотрели работы.
Представь: сидим с Ольгой дома и смотрим в Интернет, пытаемся объяснить, хотя обычно просто показывали, прикасаясь к работе — здесь и здесь поправить. А в Интернете приходится уточнять — «там, где попа, убери чуть-чуть, а где живот, добавь». Ну, или наоборот.
Когда мы все выставили это у Райниса — было великолепно, на улице ведь не запрещено встречаться. Встретились все вместе — уже здорово, потому что не виделись вживую целый семестр. Это была концепция Ольги: показываем, что мы живы, несмотря ни на что: вот мы! И пусть и маленькие работы пока, но мы их выставляем вместе с Райнисом!
— Философский вопрос, который меня интересует и с антропологической точки зрения: люди после пандемии как-то изменятся? В какую сторону, лучшую или худшую?
— Знаешь,
мой папа Юрий Пантелеев, человек, интересующийся многими вещами, образованный и практикующий буддист, давно еще, лет двадцать назад, сказал одну вещь, от которой до сих пор не отказался, несмотря на все свои духовные открытия. И я с его мнением согласен, а именно: человек — это хищное, агрессивное и алчное животное. Это говорит буддист, а он знает, что говорит. Поэтому я не предвижу никаких изменений в лучшую, романтическую сторону.
— Через пару лет даже слово «ковид» забудут?
— Конечно, об этом «ковиде» забудут! Забыли же все страдания из-за чумы и двух мировых войн. Точнее, вспоминаются они только в контексте истории и политики, и зачастую не имеют глубинной ценности и памяти. Мы помним с тобой баррикады 1991 года, а для кого-то это уже далекое прошлое. Так что приходится вспомнить начало нашей беседы — одно, сам знаешь, что, уйдет и придет другое.
— Овидий сказал: «Искусство смягчает нравы». С высоты сегодняшнего времени согласен с этой фразой?
— Согласен отчасти, потому что знаю, что искусство можно использовать как страшное и агрессивное оружие. Искусство может быть чудовищно деструктивным. И тому масса примеров, когда искусство было на службе у дьявола, мне тут же вспоминается блестящее искусство Лени Рифеншталь, которое служило знаем кому — и, как известно, оно очень помогло «бесноватому фюреру». Но я бы хотел, чтобы искусство помогало человеку. Не хотел бы, чтобы оно совсем стало слащавым, но вот чтобы «сеять разумное, доброе, вечное» — в общем-то, да. Хотя и «разумное, доброе, вечное» может выражаться достаточно корявым, суровым и некрасивым способом.
И тут мне вспоминается главное, что у меня произошло в творческом плане за этот год — персональная выставка в галерее Maksla XO, которую я сделал сразу после первого локдауна. Могу смело сказать, что она была беспрецендентно успешная.
— Да, на входе встречали изваяния двух волков, символизирующих оскал времени...
— Вот-вот. Помню, пришла моя замечательная коллега Ина Воронцова на выставку и сказала мне: «Злой ты человек, Глебушка...» Для меня это был большой комплимент! Я не собирался что-то украсить и доставить небывалое удовольствие. Для меня это попытка объяснить мир в себе, попытаться помочь понять мир другим людям и посеять нечто, что, быть может, в результате сделает мир получше.
