Художник Дмитрий Ачкасов: «Принцесса Диана разрезала ленточку во время моей экспозиции»

Обратите внимание: материал опубликован 4 года назад

Дмитрий Ачкасов родом с Украины, работал в Америке и на родине, выставляется в ведущих галереях мира, и при этом живет вновь в Киеве, его самом историческом центре. На пару дней художник, который в художественном мире признан, как один из ведущих мастеров акварельной живописи, приезжал в Ригу. И вернется к нам совсем скоро, чтобы в ноябре открыть в Grand Hotel Kempinsky свою персональную выставку под патронажем экс-президента Латвии Раймонда Вейониса.

Работы мастера эскпонируются и находятся в коллекциях Третьяковской галереи, музея современного искусства Колорадо, галерее, аккредитованной при Лувре (Париж), в Steeve Fineman Fine Arts Gallery (Сохо в Нью-Йорке) и других престижнейших галереях и музеях мира.

— Дмитрий, о Бродском сегодня не говорит разве что только ленивый интеллектуал, но у вас, смотрю, особое к нему отношение, по-настоящему глубокое?

— Я же был с ним знаком. Дело в том, что более десяти лет преподавал акварельную живопись для архитектурного факультета в государственном университете Колорадо, и во время долгой творческой и преподавательской деятельности за океаном и повстречался с Бродским. С Осей (можно его так называть?) мы были тепло знакомы и не раз делали общие благотворительные акции, одну из них совместно с Мишей Шемякиным. К тому же у нас к концу 80-х — началу 90-х был общий весьма сближающий круг давнишних для каждого из нас близких знакомых. Знакомых даже не то слово — друзей.

КОНТЕКСТ

Дмитрий Ачкасов. Живописец, профессор государственного университета  Колорадо (США). Работает в технике акварельной живописи. Единственный из акварелистов современности, пишущих в классической академической манере на полотнах до двух метров в длину с беспрецедентной для этого формата изысканностью и высочайшей культурой и степенью детализации. Живет и работает в США, Венеции, на Украине.

В частности, Лев Ламинаго, с середины-конца 60-х вхожий в близкий круг друг питерских друзей Иосифа — увы, как и нобелевский лауреат по литературе, ныне почивший. На тот же момент — ведущий иконописец, живший в Денвере, столице Колорадо, который с Иосифом Александровичем провел все детство в Питере (оба прыгали по крышам с фотоаппаратами в руках). И Мишка Шемякин был на то счастливое для всех нас время в этом узком кругу.  Как и Сережа Довлатов, от которого я жил в пешеходной доступности в пору моего временного проживания в Нью-Йорке.  

А что до Бродского, то это было начало девяностых, когда в Аспене (горнолыжный курорт в высокогорье Колорадо) мы делали благотворительную акцию — свою живопись привез Шемякин, выставил свою живопись я, Иосиф декламировал. Речь шла о сборе средств в поддержку Льва Ламинаго, разбитого к тому времени рассеянным склерозом. Увы, парализующее заболевание.

Фотографии? Ну, они, несомненно, на старых пленках где-то в домашнем архиве есть, я профильтрую, но тогда об этом реально даже не думали – это не сейчас, когда у всех в руках гаджеты и мобильные телефоны. Как он писал, «в те годы, когда мы играли в чха на панели возле кинотеатра, кто мог бы подумать о расстоянии больше зябнущей пятерни, растопыренной между орлом и решкой?»

— Расскажите о своей работе «Лондонская мистика»…

— Она посвящена Бродскому. В каждой моей работе существует некий внутренний диалог, и при создании этой вещи у меня в голове крутились строки из  любимого поэта — «Я проснулся от криков чаек в Дублине…» И пусть это не Дублин, а Лондон, но стихи настойчиво пульсировали в голове. «…На рассвете их голоса звучали как души, которые так загублены, что не испытывают печали».

А вот «Гондолы в снегу» — одна из знаковых моих работ венецианской коллекции, она весьма крупного для акварели формата, метр с «хвостом» в «одежде» (обрамление) ручной работы, багеты феррарского производства, работали итальянские мастера. И опять же, при её создании звучали строчки Бродского – «Эх, метет, метёт... пеленая глушь в полотнище цвета прощенных душ». И, знаете, все задумывался, что это за цвет такой, прощенных душ? И я наощупь искал эту гамму, пытаясь ее реализовать именно в этой композиции – взглядом от площади Сан-Марко на Сант-Джорджию, на самую любимую в мире лагуну.

— Расскажите о жанре акварельной живописи? Это не масло, но выглядит будто истинная вневременная и, сказал бы, надмирная живопись…

— По сути, всю свою жизнь я посвятил выплескиванию себя средствами акварельной живописи. «И только небо на панель выплескивает акварель», как метко подметил ещё один отечественный эмигрант, поэт и культуролог, изумительный представитель отечественной изящной словесности Валерий Петроченков, профессор Джорждтаунского университета Вашингтона, друг матери Эрнста Неизвестного, поэтессы Беллы Дижур. Почему именно акварельной ? А скажу вам, мгновенно вспоминается цветаевский рефрен: «Души и ветрености смесь». С моей точки зрения, это именно та техника, которая апеллирует — как, не сомневаюсь, и вы то ощущаете — к тончайшим стрункам души. Техника, которая с моей точки зрения позволяет истончать душевную организацию зрителя куда в большей степени, чем какие другие техники живописи. Неимоверно прозрачная, эмоциональная и, в отличие от довлеющего на холсте масла, не столь гравитирующая на всех нас, как в случае станковой масляной живописи, что таки зачастую склонна подмять человека своей тяжеловесностью.

В своём арсенале я использую как лессировочную технику, так и подход итальянских мастеров «а ля прима», но всегда и неизменно — лишь акварель, что при классическом подходе к работе с материальными объектами со стороны, как вы это точно заметили, выглядит как реалистичнейшая корпусная живопись. В её более антропоморфной с точки зрения человеческого восприятия, эмоционально насыщенной и проникновеннейшей, что ли, «лайт версии» трёхмерного мира. Существует масса акварельных техник, подходов, стилей. Я выражаюсь именно в классической манере.

Это та академическая манера акварельной живописи, которая уходит корнями к эпохе прерафаэлитов, имея отсчёт своей традиции от их основателя, идейного вдохновителя и мэтра европейской живописи и культового теоретика искусства Джона Рёскина, и проходит золотой нитью сквозь всю историю западного искусства.

И что меня персонально в ней подкупает, так это то, что акварель по сути и философии своей легка и нюансна. И в ней, как ни в одной другой сфере искусства, реализуется тот принцип построения эстетики, когда она формируется не на контрасте, а на тончайших нюансах. И я сам тоже под стать ей  весь соткан из с жизненных нюансировок.

— И вот одна из этих нюансировок привела вас в Ригу?

— И сейчас скажу, почему, но сперва я опять же процитирую того самого любимого поэта – «о том, как давно топчу, видно по каблуку». Сколько у меня в мире было уже выставок и презентаций! Например, галерея Даниэля Лючетте (это два шага от площади Сан-Марко в Венеции) или галерея Stive Fine Arts (ведущая галерея в Сохо на углу того самого пресловутого Бродвея и Брум-стрит  в Манхэттене в Нью-Йорке), Галерея, аккредитованная при Лувре (Лувр Ривали), где была длительнейшая экспозиция моих работ…и можно бесконечно долго длить сей список, но, одно большое «но»: на мою беду никогда у меня не было прецедента наделить балтийскую публику контентом того, что составляет суть моей жизни, что приносит ей и радость, и горе, и есть моя Вселенная…

«В середине длинной или в конце короткой жизни спускаешься к волнам не выкупаться, но ради темно-серой бесчеловечной глади». Именно эту ассоциацию у меня вызывает Балтика и ее серебристая водная рябь, которая в моем представлении всегда созвучна с преходящестью времени и тем текучим гераклитовским состоянием всего изменчивого, выраженного в емкой «и в одну и ту же воду не войти дважды», или, переходя на язык современности, «в одну постель не ляжешь дважды, даже если прислуга не меняет белье» (И. Бродский). И поэтому я в Риге, где и хочу поделиться через свои работы тем, что являет собой для меня радость и горе, и является моим универсумом, и моей Вселенной. И думаю, что рижский зритель и ценители искусства это ощутят по моей экспозиции сполна.

Мы уже договорились, что выставка состоится в отеле Kempinsky с 14 ноября и до конца года, а возможно и до Старого Нового года, если в процессе экспозиции к тому возникнут благостные предпосылки. Выставка будет открываться зрителю уже с первых его шагов по отелю, начиная с лобби — и выше, в конференц-зале и т.д. Там вы сможете погрузиться в то, что, отчасти самонадеянно, но всё же, верю, не без оснований смею называть Искусством. Уповая, что на то, чтоб это оправдалось, будет воля Свыше. Ибо как вопрошал мой любимый современник, — «в чем отличие высокого искусства от беллетристики?» И отвечал: «В присутствии метафизики».  В приоткрывании возможности восприятия действительности через презумпцию иррационального и привкус внутри себя «животного, питающегося трансцендентным». Как минимум на момент соприкасания с искусством.

Надеюсь, рижане эту метафизику представляемого мной искусства выявят и ощутят сполна. Восприняв изображённые его средствами и во многом узнаваемые нами места как и свою духовную родину, и что для меня важно, именно сквозь таковую призму и  оптику духовного зрения.

— А как случилось, что выставку взял под патронаж экс-президент Вейонис?

— Судьба, именно та судьба, о которой поэт написал, что «не мы выбираем Судьбу, а Судьба выбирает нас» — каким то подспудным образом сблизила нас с первой встречи и сроднила тем духовным родством, которое приходит ниоткуда и остаётся с вами уже надолго длиной в жизнь. Приятно констатировать, что буквально с первого взгляда друг на друга воцарилось некоторое сродство душ, что впоследствии и материализовалось анонсом грядущего в ноябре события в вашем родном городе.

— Надо сказать, что действительно все признают, что экс-президент Вейонис весьма душевный человек…

— Тот случай, когда можно смело сказать, что это ощущение духовного родственника. Мы познакомились совсем недавно, в сентябре, в Киеве, где Раймонд Вейонис посетил мою мастерскую, под которую я освоил весь верхний этаж дореволюционной постройки царского дома в историческом центре украинской столицы. Там у меня и мастерская, и шоу-рум. Наверное, это самое красивое место в Киеве – неповторимая панорама из окон на булгаковские места, барочную Андреевскую церковь, творенье Растрелли, днепровские холмы с Лысой горой, куда слетались ведьмы на шабаш в «Мастере и Маргарите», гору, воспетую и Мусоргским (вспомним его «Картинки с выставки» с их «Золотыми воротами», как частью музыкальной композиции, что также в непосредственной близости от моего очага искусств).

Воистину, все всё в этом мире не случайно. Киев родной мне город. Тут я скажу стихами Ахматовой: «А я один на свете город знаю и ощупью его найду во сне». Вот Киев всегда во сне я и отыскиваю, где бы ни был.

— А в США вы жили как эмигрант?

— Об эмиграции никогда не речи не заходило. Извините, но опять Бродского припомню, который говорил, что эмиграция – это колоссальный стрессовый опыт для человека. Бродский сам это пережил, когда в качестве нового растения, точней, росточка, был насильно пересажен в новую землю.

— «Но земля везде тверда — рекомендую США!»

— Я впервые туда попал уже в годы работы над диссертацией, которую писал в университете Колорадо. Все это совпало с временем моего становления как личности, обретения имени и статуса международно признанного культурологической мировой общественностью и, хоть и недолюбливаю этого слова, — элитой, художника.

— Сколько работ вы привезете в Ригу?

— Это будет наиболее полное собрание моей акварельной живописи, саккумулированное с самых разных выставочных площадок мира. А общее количество представленного художественного материала будет стремиться ближе к ста пятидесяти оригиналам, к полутораста моим «детишкам».  И кроме того, за время действия экспозиции планируется провести как минимум два аукциона, с месячным интервалом между ними. В общем, искренне хочется верить, что строим такой неординарный культурный мост между нашими странами, Украиной и Латвией, осуществляя одновременно и своё призвание жизненную миссию, как её ощущаю, и большое доброе дело.

Ну и буквально пару слов о тематической канве полотен. Зрителю будет представлено несколько сюжетных серий, которые вкратце можно охарактеризовать как ретроспективные городские сюжеты (то, что американцы и британцы обычно именуют «сити-скейпс»). По правде, я вообще человек очень старомодный и вижу людей, как вневременных существ, очень склонных к состояниям ретроспекции… Визитная же карточка моего творчества – венецианский цикл работ (30-40 картин), а также цикл натюрмортов и нежнейших домашних любимцев, хвостато-усатых наших друзей — псов и котофеев.

Поскольку я сам Овен и рожден в год Огненной лошади, в моей коллекции добрый десяток полотен, посвящённых стихии лошадей. Некоторые работы до двух метров в ширину, и они зачастую играют первую скрипку в домашнем интерьере, создавая и, по сути, задавая всю его энергетику. Непарнокопытные обладают редким для мира живого динамизмом и экспрессией, они принадлежат к царству необъятного!

— Кстати, после этого интервью вы улетаете в Турцию. Если не секрет, что там?

— Жизнь свой паззл так складывает, что некоторые коллекционеры становятся и друзьями. И вот один из моих ближайших питерских коллекционеров отпраздновал свое пятидесятилетие в Санкт-Петербурге и сейчас пригласил ощутить послевкусие юбилея в его персональном доме в Кемере. Вот с такой вальяжной миссией направляю стопы туда – подпитаться витамином D и квантом тепла, которым потом захочется поделиться и с рижской публикою в том числе.

А если уж о презентациях, то можно сказать, что в начале девяностых принцесса Диана торжественно разрезала ленточку на открытии одной из моих экспозиций в Аспене, а в другом штате, уже в Калифорнии с Траволтой часто сиживали в бане по четвергам.

— С этого места поподробнее, пожалуйста…

—  А дело в том, что у меня есть давнишний и очень близкий дружочек-фотохудожник, живущий в Лос-Анджелесе. Его зовут Эдвард Гофф. Его любимая «фишка» — римские ренессансные фонтаны. Так вот он действительно очень близко дружит с Траволтой.

И вот и впрямь так: замечательная иранская баня с уютными внутренними двориками,  фонтанами, лимонными деревьями и авокадо, вокруг мозаика, звучит слегка непривычная европейскому уху музыка. В общем, изысканная в восточном духе приятнейшая аура, заходим в релакс-рум, а там вальяжно встречает улыбкой Траволта. Это и стало первым трамплином частых встреч и взаимных приязней с «Ваней», как я его давненько называю. Правда, на «Ваню» он все-таки не откликается – на «Джона» да.

На то время Траволта очень боялся располнеть (что, к слову, позже таки с ним случилось), и поэтому я как-то настоятельно стал  ему в бане рекомендовать прибегнуть к давнишней для русской бани традиции — хлестать друг друга веником. И видели бы, насколько не было в тот момент предела его удивлению и искреннейшего недоумению, местами переходившему в негодование: «Как?.. В прямом смысле бить меня, чтоб не поправился сухими березовыми ветками?! Ну, действительно, все вы там у себя, господа, отпрыски Достоевского...»  Пришлось, конечно, долго ему тогда подробно объяснять, что есть обычный банный веник в наших краях, как его готовят, как пользуют, запаривая, и что это вообще за такая славянская традиция оздоровления.

И много смеха было…

Заметили ошибку? Сообщите нам о ней!

Пожалуйста, выделите в тексте соответствующий фрагмент и нажмите Ctrl+Enter.

Пожалуйста, выделите в тексте соответствующий фрагмент и нажмите Сообщить об ошибке.

По теме

Еще видео

Еще

Самое важное