Художница Марина Капилова: «Убьют так убьют, а нет — унесу новые впечатления»

— Вас что-нибудь связывает с Латвией? Выставки, пленэры, друзья, воспоминания юности?

— Вообще я обычно ездила в Литву. Мне очень нравятся белый песок, Балтийское море и холод. Сыро, серо и очень гармонично, такое пространство, которое дает простор для размышлений и воображения.

— А почему Литва, не Латвия?

— Потому что ближе. Я к Прибалтике всегда относилась с особым пиететом, в Союзе прибалты были иностранцами.

Весь Союз был какой-то понятный, Прибалтика — абсолютно непонятной.

В студенческие годы мы сбегали с занятий и по студенческому билету ездили на выставки — за один день туда и обратно. Приезжали такие счастливые и наполненные чем-то иным. У нас такого не было. Мы были тогда таким заповедником. И до сих пор им остаемся, хотя у нас есть милые черты, за которыми люди приезжают издалека. А у вас — запах Запада.

— В Даугавпилсе впервые?

— Летом прошлого года, когда проходил фестиваль уличных театров и клоунады, мы приехали в Даугавпилс. Вообще-то ехали в Прейли покупать кукол у очень хорошей художницы Гули Алексеевой. Остановились в Даугавпилсе, отправились в Прейли, купили, вернулись — и увидели этот фестиваль. Очень хороший, такая волшебная фантасмагория. Мы ничего не планировали, но мне предложили сделать выставку в Арт-центре имени Марка Ротко. И я, конечно же, согласилась, я о таком даже не мечтала.

Полгода длится мой бурный роман с центром Ротко.

— Как сложилась концепция выставки? Она называется «Сад расходящихся тропок», как и рассказ Борхеса. Я правильно понимаю — речь идет о выборе не одной возможности, а всех вариантов сразу? Ну, как там в сказке: налево пойдешь — одно будет, направо — другое, прямо — третье. И всегда неизбежен выбор. Можно ли все варианты разом выбрать? Об этом ваша выставка?

— Да, у меня можно не только везде пойти, но еще и подскочить, и провалиться. Разные эпохи, разные культуры, разные точки зрения на разные точки зрения. Вот так. Я не претендую на то, чтобы охватить всё, что есть в мире, но хотелось взрыхлить слои, показать, что жизнь намного больше того, чем может показаться. Очень многое часто остается за кадром, потому что, делая что-то одно, мы вынуждены отказаться от другого. Борхес — писатель-библиотекарь, а я книжный художник. Не иллюстратор, я о другом. Когда читаешь, то открываются разные пространства, позволяющие многое оттуда тащить. Тут такие … реминисценции. Расширяются границы, оттуда идет свежий воздух, и хочется работать в разных стилях и техниках.

Всё время хочется что-то новое делать, потому что кажется — старого недостаточно, я, как Дон Жуан, сразу охладеваю к сделанному.

Сделанное хорошо первые пять минут, а потом уже не так. Пока у меня хватает скорости двигаться дальше, я очень боюсь, что потом начнется инерция, надо хотя бы разогнаться так, чтобы инерция была долгой, чтобы долго несло по камням, когда я остановлюсь.

— Марк Ротко важный для вас художник?

— Я видела его фигуративную живопись, она мне всегда очень нравилась. Более поздние работы знаю по иллюстрациям.

Я не могу сказать, что я большая поклонница абстрактного искусства. Я очень долго и упорно училась рисовать, чтобы этим пренебречь.

Я еще не наигралась, не могу отказаться от презренной изобразительности, люблю ее.

— Назовите бесспорно гениальных художников.

— Бесспорно гениальные художники Гольбейн, Выспяньский, Серов. Бёрдслей, что тут говорить. Эдуар Вюйар (Édouard Vuillard) убийственно прекрасен, хотя его немногие знают, из импрессионистов наиболее известны Ренуар и Моне. Вюйар — стопроцентный гений и в графике, и в живописи, просто безукоризненный художник. Мальчевский еще гений. Много гениев. Есть те, кто известен, везунчики. А есть те, кто на задворках.

Не всегда известность и гениальность совпадают, слава Богу, что хоть иногда.

— Накануне интервью я прочитала, что в детстве вы хотели стать пиратом, а стали художником. Есть ли что-то общее в этих видах деятельности?

— Честно говоря, это практически одно и то же. Можно с нахальством и дерзостью совершать набеги на неизведанные территории. Почему бы не попробовать?

Убьют так убьют, если нет — унесу новые впечатления.

Оказалось, что физически перемещаться я не очень люблю, любовь же к виртуальным и фантазийным перемещениям у меня очень велика. В своей голове я могу унестись в такие дали, куда ни один транспорт не увезет.

— На ваших работах рядом с подписью или вместо нее изображена рыба. Почему? 

— Я изобрела себе такое клеймо, такой знак. Это курочка-рыба, она на ножках ходит. В рыбу вписана буква М, это я. И рыба тоже я — по гороскопу. Христианского смысла тут нет, скорее, наоборот, языческий.

— У вас в творчестве очень богато представлены животные. Их мир совершенен? Почему вы их так любите?

— Я очень люблю насекомых. При подробном рассмотрении это совершенно космические существа. Сейчас в фантастике всякие инопланетные обитатели очень похожи на увеличенных жуков, богомолов, кузнечиков и прочих тварей. Насекомые сложнее и красивее нас, при этом они незаметны и их очень много. У меня такое ощущение, что это какая-то отдельная цивилизация, и мы к ней имеем весьма косвенное отношение. Знаем, может быть, тысячную часть того, что есть, и уж точно ничего не понимаем. Хочется к этому прикоснуться хотя бы внешне. Как объяснить, что ты понимаешь?

Когда ты начинаешь правильно копировать жесты, значит, ты понимаешь того, кто говорит с тобой на незнакомом языке.

Эту мысль я услышала у Лотмана, которого люблю как родного. Вот чтобы понять насекомых, я пытаюсь их делать. Чтобы понять принцип. Гауди так разговаривал с Богом, он сказал Богу: «Я знаю, как ты создал мир, и я делаю так же. Я тебя услышал». Я вот таким образом приближаюсь к насекомым, не расчленяя их и пытаясь понять, как они «работают».

— Что самое главное в искусстве, в чём смысл искусства?

— Искусство, я думаю, — способ расширить, продлить и увеличить жизнь. Способ прожить то, что невозможно прожить в течение жизни. И если честно работать, то жизнь становится больше. Ты сам расширяешь свое пространство и знакомишься с пространствами других людей, расширивших их для тебя. Твой отрезок увеличивается в тысячи раз. Может быть, искусство позволяет отвлечься от мысли, что всё конечно.

— Вам никогда не хотелось покинуть Беларусь? Хотя бы для того, чтобы заработать больше денег…

 — Жизнь в Беларуси непростая и небогатая. Богатых людей мало, а чтобы богатые еще и как-то разбирались в искусстве, это редко бывает. Такая вот странная штука —

я ведь проводила почти всех своих друзей, и у меня такое странное ощущение, что кто-то должен в лавке остаться…

У меня в Минске своя дыра, место, где я сижу. Я оттуда редко вылезаю, мне там хорошо. У меня там шкаф, сделанный из окон, мастерская прямо в доме. И

мне кажется, у меня есть миссия, извините меня за это слово, долг перед этим местом. Я должна там жить.

Могу на время уехать, но потом туда вернуться, хотя меня там… в гробу видали. Я широко не известный художник, живущий в своей норе. В Интернет меня выкладывает дочь.

— Ваша дочь тоже стала художником, точнее — дизайнером. Ваше влияние?

— О дочери я могу много говорить. Она всесторонне одарена, у нее много вариантов, и она никуда не прет, а зависает. Я с восхищением и ужасом смотрела на нее в детстве, она и тогда могла больше, чем я. Я к чему-то пришла, она же могла это с рождения. Живет сейчас в Торонто, снимается в кино. В массовках, это ее ни к чему не обязывает. Она ветреная и одновременно очень серьезная, как это сочетается, я не знаю. И еще она ухаживает за лошадьми. Наверное, здесь ей было тесно. И невыносимо жить рядом с такой матерью, как я. Она от меня натерпелась.

— Поделитесь, пожалуйста, своими планами и мечтами…

— Мечты и планы для меня практически одно и то же. Я очень хочу сделать что-нибудь такое, за что мне будет не стыдно в ближайшее время. Всё, что уже сделано, перестает меня устраивать.

Я хочу научиться рисовать так, чтобы мне казалось, что я хорошо рисую.

Когда мне говорят «молодец», это для меня не считается. Сейчас вообще перестали рисовать, я же хочу научиться рисовать так, чтобы себе самой нравиться. Надо вначале пройти школу, научиться пользоваться алфавитом, а уж потом делать с ним что угодно — писать романы или только «ааааа…». Важно, чем наполнен художник. Я иногда к абстракционизму отношусь настороженно, но, например, у Миро превосходные работы. Там часто ничего непонятно, но ты всё чувствуешь. У человека должен быть путь. Надо что-то прожить, прочесть и тогда создавать наполненную пустоту. Людей, по-настоящему занимающихся абстрактным искусством, единицы, остальные в этом море плавают за компанию, и таких миллионы. Но на самом деле — что такое миллион? Единица, к которой пристроились нули. Как было один-два, так и осталось, а нули… они и есть нули.

• Выставка Марины Капиловой «Сад расходящихся тропок» (Sazaroto taku dārzs) продлится до 12 апреля.