— Ваши родители, офицер и учительница, не хотели, чтоб вы шли в хореографическое училище. Вы пошли. Вопрос: надо ли слушаться родителей, особенно в таких сложных вопросах, как выбор профессии?
— Ну, мне-то уже 14 было! До этого я слушался. Три года подряд они мне говорили — нет, тебе туда не надо, это не твое. А потом я все-таки для себя решил, что хочу пойти и поступить. И меня взяли. Вне конкурса. Сейчас, бывает, ворчу на своих учеников: за что мне наказание такое — с вами работать? Наверное, Бог покарал за то, что я родителям не подчинился…
А если всерьез — ну, не знаю. Когда сомневается человек, лучше положиться на маму с папой.
Но если уж торкнуло, если искорка загорелась, то немножко революционером нужно быть, наперекор топать.
Что я и сделал, собственно.
— Выход на пенсию к 40 годам, депрессия, поиски новой работы, проблемы со здоровьем… Почти все танцовщики через это проходят. Балетная карьера — она того стоит?
— Депрессий и поисков работы у меня не было, потому что я очень рано начал преподавать. Проблем со здоровьем тоже. А вообще, сцена — наркотик. Если ты однажды попал на сцену, под прожектора, в костюме — это так заражает, что… Даже объяснить трудно. Мне до сих пор театр снится.
— А мысль о педагогике — она когда возникла?
— Сразу после армии. Да, к сожалению, была и армия. Два года в кирзовых сапогах… Хотя у нас были санаторные условия по сравнению с другими… В военном ансамбле служил, да. И там хотел вообще с профессией проститься. Набранные на стрессе 20 килограммов мешали очень… Но, вырвавшись из этого эмоционального ада, я первым делом пошёл во Дворец пионеров. Был такой ансамбль Uguntiņa, в котором я семилетним мальчиком танцевал… И моя бывшая учительница встретила меня с распростёртыми объятиями, взяла репетитором. Вот тогда, наверное, я впервые в сторону педагогики и посмотрел. А окончательный выбор сделал в 38, когда ушел на пенсию. Поступил на первый педагогический курс хореографов в нашей Музыкальный академии — и там мне удивительно повезло.
Даже не знаю, какого бога за это чудо благодарить: в Ригу приехала преподавать совершенно бесподобная методистка, на весь мир знаменитая Варвара Павловна Мэй. Для меня она профессиональная мама, бабушка даже. Она перевернула все мои представления о балете.
Точнее, расставила их по своим местам. Понимаете, педагог и бывший танцор — это две совершенно разные профессии. Многие, особенно ушедшие на пенсию солисты, допускают серьёзную ошибку: учат танцевать так, как двадцать лет танцевали сами, а не так, как требует методика.
— Потому что человек за двадцать лет нашёл то, что идеально подходит для него самого, а потом пытается превратить это в норму?
— Да. А это в корне неверно. И такая работа не на пользу, а в убыток. Во-первых, у танца есть четкая грамматика, не правила даже, а законы. Во-вторых, если у тебя в классе двенадцать мальчишек, то должно быть двенадцать разных способов эти законы применить. Так что педагогу надо быть человеком с интеллектом и опытом, многое знать, всецело владеть методикой и точно понимать, что каждому дать. Вот такой комплекс, вот такая профессия.
— Сейчас, когда у балетных педагогов руки связаны и даже слова лишнего сказать нельзя, а дети знают свои права лучше любого школьного предмета — какими инструментами можно пользоваться? Уговорами?
— Нет, от уговоров ничего хорошего не будет. Гладить по головке — значит, портить ученика. Строгостью надо брать. Но осознанной строгостью, грамотной. «Придется сделать это именно так, а если не сделаешь, то и танцевать не сможешь». Что-нибудь в этом духе. Дети действительно знают свои права лучше, чем мы — свои, но, к сожалению, есть ещё обязанности. Главная обязанность в профессиональной школе — получать знания и работать. Учиться работать.
— Балетная школа традиционно ассоциируется с работой до седьмого пота, но Даниил Симкин, например, учился только у родителей и не больше двух часов в день — и это не помешало ему стать одним из самых заметных артистов своего поколения.
— Это от бога. Что тут ещё скажешь?
— А часто бывает, чтобы от бога?
— Огромная редкость. Есть одаренные, есть в меру одаренные, есть трудолюбивые — которые землю роют, гранит знаний грызут. Понимаете, когда все легко даётся, это не всегда хорошо.
Одарённые, как подсказывает мне опыт, они обычно ленивые очень. А без труда эта одарённость ничего не стоит. Она не твоя заслуга, она тебе вон оттуда, сверху, пришла.
Великая Варвара Павловна Мэй говорила, что со средними данными ученик должен работать так, чтобы без сил с ног валиться, быть, как выжатый лимон. Он должен работать и работать, добиваться и добиваться. А с хорошими данными нужно еще больше работать. Чтоб свой дар не растерять. А еще она говорила — грамотно поставленная школа для балетных есть залог долголетия на сцене.
— Вы эти принципы и по отношению к исполнителям народного танца применяете? Или вы к ним снисходительней?
— Увы, других принципов не дано. Никакой снисходительности. Хотите быть на пике — надо работать. Я буду вам в помощь, объясню, что надо сделать, а вы уж постарайтесь, пожалуйста. Вот такой двухсторонний процесс. Педагог учит, ученик у него учится, вместе они создают нечто — будь то в самодеятельности или на профессиональной сцене.
— Как вы относитесь к тому, что в стране есть большое любительское движение народного танца, а профессионального ансамбля народного танца — каким был «Дайле» — больше нет?
— Я считаю, что
это равносильно преступлению — ликвидация профессионального ансамбля народного танца.
Конечно, поддержать этот коллектив было бы намного затратней, чем распустить, зато это был бы верный путь... И я давно уже говорил, что в хореографическом училище должно быть народное отделение. Ну не пошла у человека классика — зачем сразу отчислять, если он уже пять лет отучился?! Но нет, не сделали. Почему, не понятно. Мне многое не понятно. Я не очень люблю оперетту — но зачем закрыли этот театр? Зачем ТЮЗ закрыли? Говорят — сложное время было. Ну, миленькие, а кто эту сложность создаёт-то? Разве не мы сами?..
Не сделали народное отделение, не сделали. В «Дайле» набирали, например, из балетной школы девочек, которые по каким-то причинам не попали в театр. Раньше ведь построже стандарты были, рост, вес и так далее. Ведь если у балерины метр семьдесят пять, да ещё 39-й пуант — то какой должен быть партнёр?!.. А для профессионального народного ансамбля это подходило идеально.
— Народный танец — сколько он национален? Можно отличить профессиональным глазом, латыши танцуют латышские танцы или нет?
— Еще как можно. (Смеется.) Знаете, был такой случай — Агрис Данилевич несколько лет назад поставил для Школы Ансамбля Игоря Моисеева номер. Я посмотрел этот номер: они танцуют потрясающе… но ужасно смешно. Понимаете, есть какая-то специфика в этих шагах, в этих подскоках, в этой польке… По-моему, даже непрофессиональным глазом видно, родной это танец для кого-то или нет.
— В чём секрет?
— Проще всего сказать — в ментальности. Но на деле…
Смотрите: Хелена Тангиева-Бирзниеце, Елена Александровна, полуармянка, создала в 1947 году балет «Лайма», а там такие латышские танцы, особенно Gatves deja и Rucavietis, с такой латышской ментальностью, что мама не горюй.
— И как она смогла?
— Чудо. Вот, например, до нее трейдекснис (trīdeksnis, trejdeksnis — М.Н.) — это такой ручной ударный инструмент, который ритм отбивает — никто из хореографов не использовал, никто с ним раньше не танцевал. А сейчас попробуйте на каком-нибудь конкурсе выйти без него. Сразу услышите: что это такое, по какому праву, Gatves deja нужно только с трейдекснис танцевать…. Ну, и как объяснить её чувство латышского менталитета? Только чудом. Она, конечно, удивительно талантливый человек была. И, между прочим, училась у Вагановой в одном классе с той же Варварой Павловной Мэй…
— Народные танцы, какими мы их знаем сейчас — в хореографической обработке Тангиевой и других мэтров второй половины XX века, — это такая же законсервированная классика, как пуантовые балеты, или все же другая история?
— Одно сродни другому. Классика — она незыблема, я категорически против того, чтобы переделывать эталонные балеты на свой лад, «потому что мне так больше нравится». А кто тебе сказал, что это хорошо, собственно говоря? Петипа, Перро, Бурнонвиль — это святое, это культурное наследие такой величины, что его трогать нельзя, а только беречь, холить и лелеять. Так вот, я за то, чтоб и лучшие академические латышские танцы, которые создавали с конца 40-х годов большие мастера — Хелена Тангиева-Бирзниеце, Ирена Строд, Улдис Жагата, Алфред Спуре, Харийс Суна, Айя Баумане — сохранялись у нас так же, как шедевры Бурнонвиля в Дании.
Самое обидное, что большинство этих танцев уже не исполняется. Мы их теряем. По простой причине, что самодеятельным коллективам их физически не потянуть, «body нету», если на профессиональном жаргоне выражаться. Самодеятельные коллективы — они же репетируют обычно два раза в неделю, не всегда успевают даже классическим экзерсисом заняться. А академические танцы — на то и академические, что требуют особой выучки и ежедневных занятий часа по три-четыре. Нам об этом откровенно руководители ансамблей говорят, когда мы составляем программу концерта. И тем не менее в этом году мы собрали на второе — историческое — отделение 17 танцев. Тех самых, настоящих, «золотых».
— Вы хотите сказать, что специально ради ваших концертов ансамбли разучивают танцы?
— Некоторые действительно разучивают. Когда мы приглашаем коллективы поучаствовать в Tautas deju zelta graudi, одно из условий — чтобы танцев старых мастеров в процентном отношении было больше. Например,
вы нам танцуете десять танцев, из которых минимум шесть должно быть старых, а четыре новых.
Для многих это так трудно оказалось! И кто-то соглашается старые танцы разучить или восстановить, а кто-то говорит — нет, у нас не получится, у нас в этом году набор, народ неопытный еще. И мы с карандашиком считаем, решаем, на какой компромисс пойдем. В этом году компромисс будет такой: в первом отделении 13 работ современных хореографов, очень хорошие, замечательные, многие из них уже внесены в официальный список Золотого фонда латышского народного танца, а во втором отделении — 17 традиционных академических танцев, причем некоторые из них в «золотой» список не входят, такой вот парадокс. То есть первое отделение — это сегодня, а второе — это вчера. И, слава богу, второе отделение все же больше первого.
— Гигантомания у вас. Тридцать танцев!
— А что? На такой сцене грех не развернуться. И для ансамблей радость — редко же у кого есть большие площадки, обычно же все в каких-то клубах репетируют и выступают. Поэтому все мы так любим театр «Дайлес».
— Балетная публика идет в театр и на хореографию, и на артистов, которые вдыхают в нее жизнь. Там индивидуальность в чести. А что с народными танцами? На что идет зритель, на что смотрит?
— На мастерство коллектива. На его почерк. Да даже на костюмы. Но главное не это. Главное — настроение. Вот за ним идут. Народное творчество — оно ж воздействует на тебя по-особенному, оно очень чистые, очень простые человеческие эмоции вызывать должно. Радость, в первую очередь… Я хочу процитировать наших русских друзей, которых мы на первый концерт Tautas deju zelta graudi пригласили, сами бы они точно туда не собрались. И когда все закончилось, они сказали: мы понятия не имели, что, оказывается, латышский народный танец — это так зажигательно, темпераментно, зрелищно, вдохновляюще! А это же истинная правда. Ну, мы ещё программу строим, чтобы был настоящий взрыв, чтобы ах! Там, конечно, и романтические моменты есть, и торжественные, и даже пафосные, но все равно. Нам даже пеняют некоторые хореографы — вы берете самое яркое. Да, именно это и берем. Людям праздника хочется. Особенно в декабре.
Неловко хвастаться, но я не могу об этом не сказать: вот два концерта у нас прошло, в 2017 году и в 2019-м, и на обоих
80% времени зрители аплодировали. Прямо во время танца. Весь зал, вся тысяча человек, что там сидели. Мы ни глазам, ни ушам своим не верили.
Для нас это был прям бальзам на душу.
Единственное, что
обидно — что русские люди, они ж не пойдут смотреть на латышские национальные танцы. С одной стороны, понятно, это не их культура, у них в голове есть какие-то свои стереотипы, свои представления,
они краем глаза что-то по телевизору увидели и решили для себя, что это скучно и не интересно, что тягомотина какая-то будет. Мы же наблюдаем, кто билеты покупает и откуда, — продажи-то сейчас персонифицированные. Со всех уголков Латвии зрители на концерт собираются. А русских фамилий единицы. Но
мы же тут родились, мы тут живем! Это наши танцы!
Посмотри, получи удовольствие! Тебе для этого даже язык знать не надо! И когда ты на подъеме оттуда выйдешь, может, что-то поймешь про своего соседа-латыша… Про то, почему страна танцует…
Народная танцевальная культура Латвии — это же просто отдельная планета…
Целый мир, который существует по своим законам, огромная пирамида смотров, конкурсов, отборов, классификаций, и Праздник песни и танца как вершина…
— Зачем вообще людям танец? Обязательно ли учить детей? Нужно ли учиться самим?
— Я считаю, что танцевать надо всем, в любом возрасте и в любой форме. И в 50 не поздно, и в 60 не поздно, и в 70 не поздно. Тем более если есть тяга к этому. Это и физическая нагрузка, и круг общения, и причастность к национальной культуре, не будем бояться этих слов. Дети, которые в ансамбле танцуют, и просто дети — это совершенно разные дети. Другая осанка, другой взгляд, другая манера поведения. Те, что танцуют, они знают, что такое коллектив и как в нём существовать. Там дисциплина, да, но не из-под палки. Они бегут туда, в свои ансамбли, они счастливы. Я не про балетных сейчас, там особая история. Но
если речь о коллективном танце — это действительно тебя собирает, мобилизует, в том числе эмоционально. И не важно, сколько тебе лет.
В Латвии очень много коллективов для сениоров. Даже для самых старших, где бабушка рядышком с дедушкой тип-топ, тип-топ, но танцуют! Есть коллективы для людей среднего возраста — институт давно закончен, а танцевать хочется. Есть молодежные. Есть детские: вон, в «Дзинтариньше» трёхлетние на сцену выходят. И зал орет. Чудо вышло!
Хорошим делом мы занимаемся. И настроение хорошее после этого.