Все всерьез, господа. Музыка Петериса Васкса, сам Васкс в зале, солисты Латвийской Национальной оперы на сцене, умное визуальное решение, хорошие, не из подбора костюмы, не по годам твердый авторский почерк. Так и просится слово «мужской» — в основном потому, что девушки наши, когда берутся ставить, обычно стараются обойтись без пуантов, Александра же — нет, она прекрасно чувствует себя в неоклассике, хотя стиль это опасный, ему 100 лет в обед, в нем трудно быть сколько-нибудь оригинальным и каждый вновь прибывший обречен на сравнение с предшественниками.
Но в том-то и дело, что
Александра Астреина в «Саломее» не свои отношения с балетным миром выясняет, не позицию свою в нем столбит-бетонирует, а про царевну иудейскую речь ведет.
Неоклассика для нее естественна — она сама действующая пуантовая балерина, причем не ревнивая: перевоплощаясь в хореографа, главные женские партии сочиняет не для себя, а для других, и сочиняет так, что равновесие между мужским и женским летит в тартарары — в пользу женского, конечно.
Ирод (Виктор Сейко) в черном одеянии с кровавым подбоем и Иоанн (Зигмар Кирилко) в белом в «Саломее» Астреиной похожи друг на друга, как братья-близнецы, как отражение в зеркале; вряд ли это случайность, скорее концепция. Иродиада (Иева Рацене) тоже появляется в черном с кровавым подбоем, дочь ее Саломея (Иляна Пухова) поначалу тоже выходит в белом — но похожи они лишь точеными профилями и чудесными гибкими телами. Без сомнения, Иляна Пухова исполнила здесь одну из лучших в своей карьере ролей, если не лучшую. Удивительная внутренняя строгость, которая всегда сквозит в этой танцовщице, парадоксальным образом стала в «Саломее» точкой отсчета: то, как целомудренная царевна, одержимая страстью к пророку, ломает себя и несется навстречу гибели, вовлекая в пропасть возлюбленного своего, составляет содержание балета. За Иевой Рацене закреплена «побочная тема»: ее Иродиада дьяольски прекрасна, слабые сполохи человеческого вспыхивают в этом воплощении зла, чтобы тут же погаснуть; сыграно это почти в одну краску, зато магнетически.
Вредит ли «Саломее», что две роскошные, до предела чувственные героини отодвигают на задний план всех прочих персонажей?
Почти нет.
Балет, сжатый в часовую одноактовку, летит вперед курьерским поездом,
и лишь краткие остановки — время от времени Александра заставляет артистов окаменеть, зафиксировав фазу в развитии сюжета, настроение, позу — выглядят препятствием на его пути.
Но масштаб повествования все же требует укрупнения, как кажется из зала.
Хочется пресловутого танца с семью покрывалами. Мощной фигуры Иоанна Крестителя. Словом, было бы нелишним второе действие — хотя бы потому, что показывать вместе с камерной по хронометражу «Саломеей» что-нибудь еще (а балетная практика именно такова) просто немилосердно по отношению к этому «чему-нибудь еще». Попробовали уже. Результат даже комментировать не хочется.
Он самодостаточен, этот спектакль. Экстатическая кантилена Петериса Васкса подходит ему как нельзя лучше — Астреина, заметим, не пересказывает ногами-руками все перипетии партитуры, но создает своего рода контрапункт к ней; когда же в кульминационный момент бесконечное адажио сменяется мелодией нервной и ритмизованной, а хореографический рисунок сливается с композиторским, аж вздрагиваешь — такое впечатление это производит.
Теперь главное — чтобы это не ушло в песок. Страна маленькая, хореографами и балетами разбрасываться грех.
Так что если мечта Александры и Иляны сбудется и в городе появится New Latvian Ballet — не только как страничка в Сети, которая уже существует, но и как постоянно действующая данс-компания, знайте — все всерьез.
