ФАКТЫ
В спектакле звучит проза Сергея Уханова — автор рассказов, по которым в Театре на улице Гертрудес Владислав Наставшев поставил нашумевшую «Черную молофью».
Новый Рижский театр выпустил новую работу Владислава Наставшева «Озеро надежды замерзло». Посвятив ее — в отличие от «Озера надежды» 2015 года выпуска — не маме, а бабушке, режиссер продолжил рассказ о себе. Но получилось все равно о нас. О том, как в нас прорастают и продолжают жить — после смерти мам, пап, бабушек, дедушек — их неосторожные слова.
Как нас формируют случайности и как мы расплачиваемся за чьи-то ошибки — всю жизнь.
Второй спектакль стал продолжением первого и не стал. Не стал — поскольку сценография второго решена в другой эстетике, гораздо менее подробной. К тому же он перешел на латышский, лишь бабушка (ome) в блистательном исполнении Вилиса Даудзиньша говорит на чистейшем русском и абсолютно старушечьем языке.
Сцена стала белой и почти пустой — чистый лист детской жизни, на которой она выводит свои первые каракули. Или едва исписанная бумага будущего (теперь уже настоящего) спектакля, который Влад сочиняет на наших глазах.
Впрочем, в его новом сценическом доме могут возникать вещи, позволяющие иронизировать над щедрым реквизитом дома старого.
Например, «подлинная бабушкина накидка на телевизор».
Свет в новой «Надежде» на первый взгляд хаотичен — вспыхивает, когда захочет, когда вздумается — меняет цвета. А на второй взгляд — работает, как телевизор, дающий отблески на стены квартиры. Владислав вводит в спектакль фрагменты подготовки к спектаклю, показывает, из какого сора в нем все растет и почему именно так — «не ведая стыда». А поскольку память калейдоскопична и работает как пульт от телевизора, перескакивая с одной программы на другую, — вырасти он имеет право из чего угодно. Актер в исполнении Ариса Матесовича предлагает режиссеру сценические этюды: это можно использовать в спектакле? А это?
Все возникает из осколков, которые в данном случае даже не стоит подгонять один к другому. Ведь новая «Надежда» — о всякой всячине, из которой состоит человек.
О том, из чего происходят и во что заземляются наши комплексы, как рождаются мысли и сцены. Владислав Наставшев продолжает препарировать себя. И ты понимаешь, что человек — это действительно бесконечность.
Рассказ о том, как рождается театр, время от времени поддерживает «невсамделишность» действий: один актер курит незажженную сигарету, другой подтверждает факт курения, выпускает облако из дымовой машинки.
Наставшев остается правдивым и откровенным, а «театральность» его находок лишь помогает нам не забыть, что откровенничает он не где-нибудь, а на сцене — при всех.
И что, воплотившись в главном герое, стоит перед зрительным залом, практически не прячась за исполнителя.
Главного героя зовут Владом — его играет Каспар Знотыньш. Актер чуткий и тонкий, он не показывает возраст — мы слышим интонации и видим пластику невзрослеющего человека, ибо «все мы родом из детства». И если тему первой «Надежды» можно свести к отношениям: «Я и мама», то тему второй — еще и к ответу на вопрос: «Почему я такой?». Почему так стою, так хожу, так думаю? Почему так защищаюсь от всего, что неинтересно, и почему то и дело падаю с коньков?
Потому что бабушка, говорившая: «Ты дурак!», сегодня сказала бы: «Ну какой ты режиссер?».
Главный герой на коньках с детства. Такие у него крылья, позволяющие быть чуть выше земли, такой метафорой оправданы его рассеянность и отрешенность. Каково это — во всем, в чем только можно, отличаться от других? Какие они — творческие страхи, страшнее которых (верьте бабушке!) — только война? Мы учимся чувствовать Влада. Видеть его, взрослого на детском катке: скользит и падает, расшибаясь на каждом неласковом слове. Забрасывает чистые стены помидорами — спектакля еще нет, а он уже готов к провалу.
И готов питать опытом спектакли будущего — поднимает расквашенные плоды и ест.
Замерзшее «Озеро надежды» стало постановкой для четверых: Оме, Влад, Актриса, Актер. Двое последних работают «по специальности» — готовят и исполняют разные роли. Чудесная Мария Линарте (вы помните ее по «Черной молофье» в Театре на улице Гертрудес!) умудряется не переигрывать и показывать свою собаку на грани сходства с человеком, но не наоборот. Поскольку все, что наоборот, уже существует в подтексте. Собака маленького Влада вряд ли звалась Марией — Марией она обернулась в театре, нарядилась в белое, кружевное и, временами приседая в собачьи позы, стала воплощением женского начала: не собака — актриса, исполняющая роль собаки. Влад говорит по телефону: «Кому дать эту роль?» — она тянет лапу: мне, мне. Влад приказывает найти вещь — она приносит (служить бы рада!), Влад сердится — она хлопает дверью (показывает зубки).
Собачьи повадки тихо перетекают в характеристики «прекрасной половины человечества». Рычим от боли, похотливости не скрываем, мысли выражаем невнятно — упрощенные существа приземленного порядка.
Можно обидеться. Но лучше присмотреться, откуда у такой собаки ноги растут.
Нарядившись в толщинки с подробностями, исполнитель роли ome вертится перед внуком в банном тазу — повреждает в мальчике отношение к женщине, запускает долгий процесс порчи. Собака роняет на пол свежую кучку, бабушка румянит в пару огромное голое тело — Владик отворачивается к радиоле и слушает, слушает, слушает сказку о нежной девочке из сказки. В мечтах мальчик бросается из крайностей, с которыми сталкивается, в крайность, с которой рад бы столкнуться, да не получится: Дюймовочек в жизни нет и не предвидится.
Так что танцевать ему на льду не с партнершей, а с ее маленьким платьицем, — не перетанцевать.
В конце спектакля Влад просит бабушку вспомнить о любви. И она рассказывает о мальчиках, давным-давно погибших на войне. Один писал ей с фронта: как хочется жить! Мы в удивлении поднимаем брови: для чего? Чтобы вот так, как герой, страдать по любому поводу? Но когда бабушка с внуком начинают вынимать из коробки сиденья зрительских стульев и выстраивать в ряды, понимаем, что на вопрос «для чего?» нам все-таки ответили. Ради искусства стоит и страдать, и жить.
