Я был на предпремьерном спектакле вместе с коллегами по прессе, деятелями творческой интеллигенции. В большом зале театра все равно аншлаг, попасть сюда стремились многие. Мне удалось попасть — и почему-то сразу в третий ряд, и это благо, поскольку спектакль по форме масштабный (да и сцена здесь большущая), но местами с такими нюансами, которые только в камерном формате и рассмотреть. Наверное, потому количество мест уменьшено, последние ряды задрапированы тканью, там — «центр управления полетом», звуко- и видеорежиссура и все прочее.
ЦИТАТА
Джон Малкович: «Эта пьеса сочетает в себе два мощных противоречия. Вена конца XIX-XX веков. Начало века считается колыбелью современного мира, где развивались наука, искусство, дизайн, литературы, экономики, здесь собирались самые светлые умы, и в то же время в этот период здесь происходила одна из худших и величайших трагедий современного мира и неописуемая бесчеловечность. А нам это всегда следует учитывать. Шоу как живое существо — оно живет своей жизнью каждую ночь, и я думаю, что эта история сможет понравиться многим зрителям».
Раскрывается занавес, и перед нами отличнейшая сценография — она впечатляет с ходу, соседка по партеру с придыханием молвила: «Уютненько!». Ее придумал давний знакомый Малковича Пьер-Франсуа Лимбош, который создал интерьер роскошного дома явно знатного семейства; о том, что знатное, свидетельствуют также и костюмы от Биргитт Хуттер, тоже знакомой режиссера.
Это Вена тридцатых годов прошлого века, это Леопольдштадт — еврейский квартал Вены, тогда процветающий. Это праздничный ужин большой семьи еврейских интеллектуалов, живших еще в Австро-Венгерской империи.
Сцена густонаселенная, сразу не разберешь, кто есть кто, но... ага, вот глава семейства — почтенная дама, мать и бабушка, вот хозяин — успешный предприниматель, владелец заводов и многочисленные гости, среди которых художники, профессор математики. Короче, салон!
Дальше— «оставь надежду, всяк сюда входящий», то есть пришедший из-за громкого имени режиссера. Потому что — ну отлично, порадовались, что вот лично Малкович на предпремьерном показе сидит в пятом ряду, опять он тут, в последний месяц его видело полгорода — то он в юрмальской электрчике, то в Старой Риге (с артистами спектакля ходил в синагогу «Пейтав-шул»), то в кафе где-то на Антонияс... Ну великолепно — насладились интересной сценографией. Но дальше начинается такой пласт диалогов, разговоров, исторических изысканий, что не каждый современный зритель, бежавший «на Малковича», все это может выдержать спокойно.
Перед нами неспешное действо, чем-то напоминающее начало «Фанни и Александр» Ингмара Бергмана, только без той театральности и юмора, поскольку тема тут совсем не смешная — в большинстве своем об истории еврейства Австро-Венгерской империи (в частности) и мирового еврейства (вообще). Еще напоминает гениальный фильм Иштвана Сабо «Зонненштраль» — там как раз тоже о благородном семействе, которое жило примерно в то же время и в Вене.
Ни Бергман, ни Сабо — это вам не Чарли Чаплин (при всем уважении к гению кино). Учитывая еще, что в данном случае автор пьесы — Том Стоппард, а это... как бы сказать... ну, не комедии интеллектуал мировой драматургии пишет, а некие масштабные полотна с глубинами такого порядка, что не каждый философ и историк поймет.
Кажется, что прежде чем смотреть Тома Стоппарда — его лучше прочитать, да еще и в оригинале, но кто может себе позволить сегодня такую роскошь, когда не всякий может досмотреть двадцатисекундный клип? А еще кажется, что во время первого акта, который длится час сорок минут — как минимум половина зала подумала что-то вроде: «Херманиса на них не хватает! Ну, или хотя бы многострадального Элмара Сенькова...» И я убежден, что
и Херманис, и Сеньков, и любой другой современный режиссер обязательно бы придумал что-то, чтобы захватить внимание публики, чтобы она, бедная, не скучала — музыкой ли, юмором ли.
Малкович для этого не делает ни грамма. И, кажется, поступает так совершенно осознанно.
Здесь практически нет той музыки, которая является как бы соавтором спектакля и развлекающим-отвлекающим театральным маневром. Музыка Тимофея Пастухова — приглушенная и, скорее всего, действующая на подсознание. И юмора нет — во всяком случае, такого, что постоянно ждет зал, пришедший «отдохнуть». Ну, пожалуй, только один раз зал искренне рассмеялся, в финале второго отделения — когда новорожденному делают обряд обрезания, ждут доктора, и он приходит, но это не доктор медицины, а доктор юриспруденции. Тот закуривает сигару и просит щипцы для обрезания... сигары. Хотя... тут явно есть еще юмор местами, но помните, что это юмор Тома Стоппарда, а он англичанин и вообще сэр!
Я почему-то вспомнил, как в 2003-м перед рижской премьерой своего великого фильма «Возвращение» Андрей Звягинцев во всех интервью и перед началом сеанса буквально умолял — встретить его произведение из тишины. Для полного погружения. Так что для тех, кто хочет понять весь смысл этого большого в разных смыслах спектакля, рекомендую перед культпоходом прочитать книгу знаменитого латвийского киноведа Валентины Фреймане (она умерла недавно в возрасте 96 лет) «Прощай, Атлантида!». Думаю, за неделю восьмисотстраничный фолиант осилите. Это тоже история большой еврейской семьи, тоже двадцатые-тридцатые годы, но — все происходит в Риге. Таких больше не бывает — ни в Риге, ни в Вене. Потому что
Холокост во Вторую мировую войну все уничтожил, из той семьи, жившей на Элизабетес в роскошном доме, где принимали музыкантов, архитекторов, дипломатов, выжила только Валентина. И многие из тех австрийцев, о которых «Леопольдштадт» — лежат, присланные сюда и убитые, в Бикерниекском лесу.
Наверняка во время подготовки этого спектакля его участники слышали про «Прощай, Атлантида!» И если бы не авторские права строгой Фреймане, всей этой истории про большую венскую семью можно было бы присвоить название — «Прощай, Атлантида!», именно так. Здесь у Малковича-Стоппарда гуманитарии спорят с профессором математики, здесь звучит Иоганн Штраус и Йозеф Гайдн (актриса самолично играет на фортепиано), здесь беседуют о психоанализе Зигмунда Фройда — и все это неспешно, зачастую при свечах. Здесь никто не спешит почитать, что там написали в фейсбуке.
И здесь весьма тонкие материи для историков еврейства. Например, все начинается с рождественского вечера. Что такое Рождество Христово для евреев — сами понимаете. Но малыш венчает елочку «звездой Давида» — и все нормально. Здесь глава семейства-предприниматель присаживается в знаковой для первого отделения (да и всего спектакля) сцены общего ужина и иудейской молитвы — но с краю. Потому что он еврей крещеный (в католичестве или протестанстве, кажется). Для него участие в этой трапезе — скорее дань традициям, но не его суть. А что такое суть, что такое быть евреем — об этом второе отделение, которое идет час и насыщено такими событиями, что тут явно «не соскучитесь».
Это аншлюс Австории с фашистской Германией, Хрустальная ночь, выселение благородного семейства из квартиры неким гадом со свистком во рту, которому без разницы, что престарелая мать в постели, что ребенок... Таких гадов во все времена немало, будь возможность — они бы и сегодня высыпали из многих углов, как тараканы, об этом помнить и знать необходимо.
Завершится все сдиранием картин с роскошной сценографии (они олицетворяли живописное убранство старинного дома). Как часто, видя в антиквариате старую фотографию-даггеротип с изображением загадочной пары, вы задумываетесь: а кто эти леди и джентльмен? Какова их судьба? Куда исчезли? Вот эти два видеоэкрана в спектакле, в котором — черно-белые, сделанные под старину видеоизображения некогда счастливого семейства... И здесь история портрета главы семейства Маргарет Метц, которая теперь в венском музее висит под названием «Женщина в зеленом платке». С этого платка и портрета и начался весь этот «Леопольдштадт». Кто такая для вех нас эта Маргарет Метц, содранная со стены в 1938-м? Просто женщина... в платке... ну, в зеленом.
Наступит 1955 год, и в эту же квартиру, только уже безлично оформленную, вернется тот самый малыш, которому здесь делали обрезание. Он ничего не помнит, он из Лондона, куда уехал, и вообще уже практически англичанин. Но будто сквозь туман, вспомнит о качающейся игрушке... Ему вручат карту генеалогического древа некогда большого рода. И вот ради этого мы и идем в театр, наверное — если не ради потрясения, то ради впечатления. Оно здесь будет, с ощущением еще долгого послевкусия.
Это когда на сцене только трое, а ведь в начале — чуть ли не половина труппы театра. И
сцена вновь будет «населяться» — начиная от вышедшей сперва бабушки, затем родителей, детей, малышей. Каждого вышедшего сопровождает короткий комментарий: «Умер», «Покончил собой», «Пропал, неизвестно», «Аушвиц», «Аушвиц», «Аушвиц».
После этого мне понятно, почему Малкович поставил именно этот спектакль. Потому что он, как и Стоппард, ищет свои корни. Многие ли из нас знают своих пращуров старше прабабушки-прадедушки? Немногие. А виной всему — войны. Эта история на самом деле глобальная, потому что такая же история у меня, у моих соседей, у миллионов других. И жаль, что эта история в том или ином виде повторяется, потому что опять война, опять дети теряют родителей (чего стоит эта «детская» история, из-за которой большинство стран мира хочет засудить современного «национального лидера», развязавшего войну).
И жаль, что она напоминает мне хороший, извините, советский фильм «Помни имя свое», в которой узница фашистского концлагеря теряет своего родного сына и кричит ему: «Помни имя свое, ты Гена Воробьев!» В фильме тот Гена потом вернется к матери, но уже не Геной, уже усыновленным другой семьей, говорящим на другом языке... А сколько таких детей не в кино, не в театре — в жизни? Печально — не то слово.
