Маленькие революции Ольги Житлухиной

С тех пор этих выпусков было уже пять, число новых специалистов перевалило за восемьдесят, направление у нас стремительно развивалось и стало важной частью сценического искусства. И далеко не последнюю роль в этом хореографа и танцовщицы, автора, инициатора и бессменного руководителя программы, нынешнего профессора академии Ольги Житлухиной сегодня не оспаривает никто.

C главной виновницей торжества автор Rus.lsm.lv встретилась за несколько дней до начала празднования.

— В этом учебном году мы с Димой Гайтюкевичем, Анной Новиковой и другими выпускниками ЛАК, – сразу же поделилась радостью Ольга, — впервые открыли программу современного танца в Рижском хореографическом и в сентябре набрали первый курс! Отметили так 20-летие программы современного танца в ЛАХ.

— Отличный себе сделали подарок! Но, оглядываясь на прошедшие двадцать лет, — пошли бы вы на всё это снова?

— А я по жизни не оглядываюсь, даже начала делать такой спектакль, «Не оглядываясь». Мне надо все время идти вперёд. И если даже оглядываюсь, то не для того, чтобы что-то переделать, хотя у нас вообще всё мучительно сложно, и сдвинуть что-нибудь не так уж легко. Да я, наверно, и по натуре какой-то мученик. Но мне кажется, что всё равно ничего бы не поменяла. Тем более, что и результат-то, извините, налицо!

— Говорят, современный танец у нас тут не очень заметен?

— Говорят? Однако сейчас в рижском театре GIT (Ģertrūdes ielas teātris) идет спектакль «Memor», и Агата Банкава из четвертого выпуска нашей академии участвует в нем как хореограф. Агата пока самая, наверное, продуктивная из наших выпускников. Делает небольшие самостоятельные композиции на одного-двух исполнителей и участвует в больших театральных постановках.

Далее. На днях в Национальном театре премьера спектакля «Алиса в стране Чудес», с хореографией Лиене Гравы из нашего третьего  выпуска ЛАК. А недавно в Национальной Опере состоялась премьера постановки оперы Иманта Калниньша «Играл я, плясал». Движение в спектакле поставил еще один наш воспитанник, Рудолф Гединьш…  

— Ваша учебная программа в ЛАК как-то меняется со временем?

— В пятом поколении мы чуть поменяли название и содержание, теперь это «Искусство современной хореографии». Причем она рассчитана всего на три года. Предыдущие поколения выпускников работают очень активно, в том числе как преподаватели, и

сегодня к нам приходят люди, которые знают уже довольно много. То есть уровень каждого поколения выше уровня предыдущего.

У нас в маленькой стране и академия культуры маленькая, что хорошо — мы можем быть мобильными, много экспериментировать. Практикуем обучение через практику (teaching through practice) и «от сердца к сердцу» (from heart to heart), т.е. личностный подход. Поэтому все наши выпускники очень разные.

— Ольга, вы пришли к танцу, к движению потому, что перед глазами всегда были мама и отец, оба гимнасты, и самой тоже захотелось заниматься чем-то подобным?

— Не помню, что хотела я, но видимо, мама сама всегда хотела танцевать, и вот и привела меня в знаменитый детский ансамбль «Угунтиня». Но мне нравилось фигурное катание, и сначала я занималась им параллельно. Там у меня пошло очень хорошо, потому что неплохой «низ», красивые руки и ноги, и тренер сказала, что, если хотите идти дальше, надо ехать в Москву. Никакой Москвы не случилось, и я до сих пор танцую, а не «хореографирую» в фигурном катании.

Правда, в 78-м, когда я уже училась на хореографа в Питере, в Советский Союз со своей труппой «Балет ХХ века» впервые приехал Морис Бежар. И мы всем первым курсом рванули в столицу. Вот это для меня было открытием!

— Неужели удалось и пообщаться с классиком современного танца?

— Нет, пообщаться удалось в конце 90-х, когда я попала в Швейцарию, но это уже другое кино из моей жизни. Пригласил меня внук Нижинского, человек, который работал с Бежаром. И мы оказались у того в гостях. Это был период его жизни, когда он был очень недоволен тем, что делает, что с ним происходит.

Знаете, когда ты в восемнадцать лет встречаешь нечто божественное (прости, Господи, может, так нельзя говорить), это шок. Но ты видишь, что за всем этим божественным, за этим шоком стоит живой человек, и понимаешь, к чему стремиться. Эта встреча перевернула мое мировоззрение, мое отношение к танцу.

Иногда видишь какое-то произведение — и знаешь, что никогда не сделаешь лучше. Тогда хочется повеситься. Может быть, надо реагировать на свои впечатления спокойнее?

И я решила для себя: если у нас до сих пор никто ничего подобного не делал, — почему бы не я?! Время-то идет.

Много вещей (программу в академии, фестиваль, День танца…) начинала здесь именно я. Говорить мне об этом страшно, но и не сказать нельзя. Однако утверждать, что это была моя цель – вот, буду первой, как Гагарин! — тоже нельзя. Мечта моей жизни – иметь театр. Но мечта есть, а театра все равно нет. А все открытия и начинания пришли потому, что это надо было делать.

— И появились помощники, единомышленники?

— Конечно, я была не одна. Но кто-то заваривает эту кашу и поддерживает этот огонек потом. Потом оно вроде само делается, потому что начинаешь разворачивать вокруг себя это торнадо, что-то генерировать. При том при всем оставаясь художником. А вопрос – «художник ли я?» — мучает постоянно. Достаточно ли ты адекватный художник? Нужны ли кому-то твои художества?..

— Как же пришла идея вашей программы? Её предложили вы – или вам?

— Кто в нашей стране кому-нибудь что-то предлагает?.. Нет, в 1995 (!) году Харальд Ритентберг позвонил мне и пригласил работать в хореографическом училище. Я первый человек на постсоветском пространстве, который без балетного образования, полученного в хореографическом училище, начал в таком училище работать. И первый человек, который стал там преподавать contemporary dance. То есть Харальд Ритенберг все-таки что-то видел и хотел поменять. (Но только через двадцать лет мы смогли открыть там свою программу.)

Все это после «атмоды», после того, как открыли границы и мы увидели, что, оказывается, можно и двигаться по-другому, и возможны современные компании…

— И вот вы являетесь со своей идеей в ЛАК, и?..

— С 96-го у меня уже была своя компания, начали мы хорошо, нас запомнили и даже узнавали: «А, девушки из Латвии!». У меня-то было высшее образование хореографа (я этому училась в Питере), но больше ни у кого из нас его не было. Значит, остальным надо учиться дальше. А где, в консерватории или в Академии культуры?

Академия только начала хорошо развиваться, и все культурные мозги сосредоточились именно там. Из консерватории многие ушли, в том числе Петерис Лакис, Янис Силиньш. В ЛАК уже обучались актеры, была кинорежиссура. Но возьмут ли они еще и танцоров? Мы написали программу, и со второго захода ее приняли! Силиньш, который тогда был проректором – это как бы наш крестный папа. Он просто настоящий генератор!

— Конкурс был большой?

— Тогда пришло не меньше 70 человек.  Тогда все еще писали вступительные сочинения. И помню, пришел их проверять основатель ЛАК и ее ректор Петерис Лакис (между прочим, доктор философии, профессор). И вот сижу я рядом, Лакис открывает одно сочинение, читает, выражение лица у него меняется, и он удивлённо произносит: «Хореограф?!». Наконец-то понял, что хореографы тоже могут думать и всё неплохо вербализовать... Да, это 1999 год.

Иногда говорят: «Я и моё тело». Что значит «я и моё тело»?! Что чему принадлежит? Вы посмотрите, прошло почти двадцать лет 21 века, и все ударились в телесные практики! Я недавно

была на психологическом семинаре, так мы почти треть его времени двигались, дышали, что-то делали руками… Потому что такова необходимость. Человек не слушает свое тело.  Вот встали на ноги, пошли – и всё. А потом всю жизнь лечимся. Что мы лечим, голову или тело?  

Чем занимается contemporary dance? Мы учимся слушать и понимать своё тело. Ты думаешь телом, тело умнее, не голова! Как кто-сказал: истина вне слов. Тело не обманет, голова тебя обманет всегда. Мы же можем себя уговорить, убедить?

И чем ценны хореографы? Мы понимаем человека намного быстрее, чем он сам себя понимает. Сегодня хореографов приглашают в компании, для генерирования проектов, для оценки общей идеи, для тимбилдинга… Всё это мне интересно.  

— Вы говорите, что искусство невозможно без риска?

— Риск в том, что ты не знаешь, дойдет оно – не дойдет…  Начнет ли оно жить само по себе. Всегда наступает момент, когда твой «продукт» начинает самостоятельно жить и тогда ты начинаешь с ним общаться. Но даже если единственный человек в зале что-то понял, это уже важно.

А чем, например, развлечение отличается от искусства? А тем, что развлечение — это ты пришел, посмотрел, остался доволен (или не доволен) – и ушел. А искусство? Это когда пришел, посмотрел и, может, вообще ничего не понял, но через два дня по-другому смотришь на вещи. Вот сделала я спектакль в Китае. Сидит зрительница, плачет: «Ничего не понимаю, но слёзы льются»… Ты успеваешь так подключить человека, что он не анализирует, а всё пропускает через свое тело, свое сердце, не знаю, — через нейроны… Происходит тот самый катарсис, очищение. Может быть, понимание себя, какая-то внутренняя радость.

— Возможно ли искусство без профессионализма, в принципе?

— Я окончила еще Ленинградский институт культуры, за четыре года нас очень хорошо выучили (были педагоги из Вагановского). У меня никогда не было проблем с классикой, могу ее хоть сейчас преподавать, могу и ставить, любую. Но в Латвии на тот момент, чтобы считаться профессионалом, надо было учиться в консерватории. А туда можно было поступить только после хореографического училища.

Потом эти границы как-то стерлись, теперь люди, которые выходят из ЛАК, считаются профессионалами. Наконец-то! Хореографы выпускаются из нашей академии в 21-22 года, им надо еще немножко покрутиться в своем теле. Почувствовать какое-то «мясо», почувствовать, что тебе близко, без чего ты не можешь жить. Говорят ведь, что искусство – это когда ты не можешь этого не делать. Если делаешь нечто просто как работу, ты уходишь в ремесло. Насколько оно цепляет людей – вот вопрос. 

— А за что в вашей профессии выбирают на должность профессора? Причем вы прошли через эту процедуру уже второй раз? 

— Да, и года три у меня еще впереди. Выбирают за заслуги. Я директор программы, но, кроме того, делаю спектакли, организовываю семинары, резиденции, участвую в конференциях, много работаю в Китае… Все это дает мне основание быть профессором.

Как мы только умудрились, благодаря академии, благодаря Янису Силиньшу и нынешнему ректору Руте Муктупавеле, добиться, что нам вообще разрешают вести эту программу! И студенты едут туда-то и туда-то, участвуют в таких-то проектах… Программа мобильная и не всегда для них комфортная, потому что важно выбить их из комфортной ситуации. Все мы, люди культуры, искусства, живем тут слишком спокойно. Многие едут работать за рубеж, но некоторые все же возвращаются. Ты можешь работать по всему миру, а жить проще здесь, в любом случае заработаешь на кусок хлеба.  

— А что у вас в Китае?

— За три года побывала там одиннадцать раз. Это Пекинская академия танца. И китайские студенты приезжали ко мне стажироваться и сидели у нас по три месяца. В последнее время у меня было еще два предложения с их стороны, но я не смогла поехать, по печальным семейным обстоятельствам. Китай последние три – четыре года везде, мы просто не хотим этого видеть.

— Вы до сих пор проводите ежегодный июньский фестиваль «Время танцевать»?

— Да. Было много разговоров насчет того, менять ли что-то в нашем фестивале, но сейчас его формат мне очень нравится. В прошлом году был провели юбилейный, супер-фестиваль с участием стран Азии — Сингапур, Китай, Тибет, Шри-Ланка, а также Филиппины, индийский штат Манипур…

— Что вы в последнее время поставили?

— Меня пригласили в Таллин, где уже около тридцати лет действует компания современного танца. В зале у меня было шесть танцовщиков. И оплачивал все это удовольствие эстонский Фонд капитала культуры. Получилось спектакль «Я был здесь» («I was here») на 1 час и 20 минут. Жанр – аудио-кинестетическая (термин касается ощущений, связанных с движением в пространстве, — ред.) инсталляция для двенадцати рук. Музыка Генри Пёрселла. Премьера состоялась 10 сентября, а 26-го был уже шестой спектакль. Сейчас едут с ним на фестиваль в Екатеринбург.

С ними приятно работать, потому что когда компания, люди встречаются практически каждый день, ты можешь пробовать какие-то новые вещи. И дома мне теперь очень не хватает компании, единомышленников, с которыми идешь дальше. Я делаю много, а все равно… нет, что ли, земли под ногами. Хотя знаете, если что-то не получается — значит, наверное, и не надо!

Правда, года четыре у нас идет проект «Long life dance рractice». Люди из Латвии, Литвы, Эстонии, Швеции, Норвегии, Финляндии, Англии съезжаются три-четыре раза в год. Всем уже даже не 45, а далеко за… Все мы профессиональные хореографы и танцоры. Собираемся вместе, учимся друг у друга. Делаем свой «продукт» и регулярно показываем небольшие перформансы на летнем фестивале.

Почему я это сделала? До сих пор я выступала здесь в роли какого-то педагога, наставника, основателя, но мои подопечные дорастают до меня, а мне это уже неинтересно, я иду дальше. Мне нужны были люди параллельные мне или хотя бы примерно одного со мной возраста, с тем же опытом.

Так что, «оглянуться не успела – уж зима катит в глаза»… А я всё танцую. (Смеется.) И почему-то еще хочется самой быть на сцене. Почему-то до сих пор очень много всего хочется! Это же плохо? Надо же хотеть меньше?  

— Ну, современный танец дает такую возможность, не очень обращать внимание на возраст?

— Да, конечно. Вот Барышников (на всякий случай) еще выходит, и хорошо выходит. И если я бегаю каждый день, все равно я достаточно выносливая и могу, кстати, полностью сделать класс со всеми своими. Даже балетный класс могу сделать, потому что тело все-таки тренированное.

— Насчет юбилейных празднеств. Приезжают гости, которые с вами работали тут, с которыми вы работали за пределами страны?

— Да, они из поколения в поколение приезжают и работают со студентами. Мне было важно, чтобы эти два дня в зале «Rīgas mākslas telpa» наши бывшие студенты снова почувствовали себя в той же шкуре. Вспомнили, как мы вместе, как мы рыли этот балетный пол, чему-то учились, что-то пробовали. Естественно, будет какой-то праздничный вечер, – но никаких официальных поздравлений, срезанных цветов!.. Слова могут быть, но только как интересные истории о том, что было.