ФАКТЫ
Вдохновившись флоберовской «Иродиадой», Оскар Уайльд написал одноактную драму «Саломея» специально для Сары Бернар. В основе пьесы, опубликованной 125 лет назад, — эпизод гибели библейского пророка Иоанна Крестителя (Иоканаана), отраженный в Новом Завете. В Латвийском Национальном театре спектакль стал очередным в (пока) трилогии режиссера Виестура Кайриша, который в содружестве со сценографом Рейнисом Дзудзило и художником по костюмам Кристой Дзудзило ставит шедевры мировой драматургии, обеспечивая им не менее значимый звуковой фон. Продолжив цепочку «Огонь и ночь» Райниса (музыка Рихарда Вагнера) и «Пер Гюнт» Ибсена (музыка Эдварда Грига), наша «Саломея» идет под музыку из одноименной оперы Рихарда Штрауса.
Криста: — В любой работе должно быть что-то, к чему ты, образно говоря, прикоснешься губами. В этом смысле работа — действительно о нас.
Рейнис: — В пьесе появляется образ серебряного зеркала. Думаю, зеркало — это и есть искусство.
Криста: — Это действительно наше зеркало. Искусство — это реальность, реальность искусства. Которая имеет неменьшее значение, чем реальность как таковая. Это тоже жизнь! И мы хотели дополнить ее знаками со множеством смыслов. Спасибо, что вы не смеялись, когда Саломея говорила Иоканаану: «Нет ничего на свете чернее твоих волос!». А Иоканаана играет Гундар Грасбергс, у которого волос нет. Это и есть поэтическая реальность: гораздо важнее именно то, что не стоит у тебя перед глазами.
— Вы в ответе за поэтическую реальность, за то, насколько доходчиво она оформлена. Вряд ли можно сказать: Рейнис занимается только сценографией, а Криста — только костюмами.
Рейнис: — Костюм — этот как кожа актера, а сценическое пространство...
— ...его вторая кожа, просто она немного просторнее? Или: художник по костюмам одевает актеров, а сценограф — одевает сцену?
Рейнис: — Можно сказать и так, и так. Фамилия у нас одна и создаваемая нами визуальная система — тоже.
Криста: — Мы занимаемся визуальной драматургией, а это не просто про ткань или про материал. Которые, конечно, тоже важны, но отнюдь не настолько, насколько важна идея. Ты становишься способен понять, как все сделать, только когда понимаешь, что происходит и почему. Главное — идея, то, о чем хочется думать.
Рейнис: — Мы рады, что думаем вместе, а главное — любим то, что делаем.
Криста: — «Не делай того, чего ты можешь не делать».
— Вы без этого действительно не можете?
Криста: — Иначе мы бы этим не занимались.
— И не доводили бы сценический минимализм до абсолюта. Вы убираете с подмостков все, от чего можно отказаться, и оставляете только то, без чего действительно нельзя. Если говорить обо всех спектаклях трилогии — «Огонь и ночь», «Пер Гюнт», «Саломея», — необходимого с каждым разом становится все меньше.
Рейнис: — Да. И если продолжить сравнение: в «Пер Гюнте» нам тоже хотелось разместить главного героя как можно ближе к зрителю.
Криста: — И помочь актеру выдержать три часа монолога.
— Там текст тоже проецировался на задник, и это действительно помогает — всем. В том числе и рассказывает зрителю о работе актера: мы видим, как он интерпретирует текст. Как интерпретируете текст все вы.
Криста: — К тому же нам очень нравятся слова, буквы. То, как они выглядят.
— Показать, как выглядит выраженная ими мысль, — это и есть ваша работа.
Криста: — Рождение мысли — как раз то, что нас интересует. Отношения текста с пространством, идеи с текстом. Слова появляются на заднике прежде, чем актеры их произносят, не потому, что актеры не поспевают за «картинкой». Нашей задачей было показать, что предсказание сбывается. И что этого приходится ждать. Долго.
— Отсюда замедленный темп действия?
Криста: — Актеры смотрят на текст, и у них нет другого выхода, кроме как его произнести. Или перечитать еще раз, потому что он уже написан.
— И сделать то, к чему он призывает, хочешь не хочешь, тяни время — не тяни...
Рейнис: — «В начале было слово».
— Слово было о царевне иудейской. Вы одели Саломею в золотое платье с каменьями, отбрасывающими в зал слепящие блики...
Криста: — Я долго размышляла над тем, есть ли ей что терять. Она очень богата, а значит, потерять она может очень многое. Это нужно было подчеркнуть.
Криста: — Золотой телец полон сексуальной энергии, и мне показалось интересным показать, что сексуальная сила может быть воплощена в женщине. Отсюда семь матадоров, семь красивых мужчин, семь смертных грехов, которые сводят ее с ума.
— Их головы то возникают над столом, то под ним пропадают. Условно — их отрубают, а они отрастают вновь.
Криста: — Когда ты делаешь какую-то работу и углубляешься в нее, она начинает сама тебе помогать. Мы придумали эти образы, и тут выяснилось, что настоящие матадоры, убив быка, отрубают ему уши и целуют.
— Поцелуй Иуды.
Криста: — Эта тема тоже проходит через весь спектакль.
Рейнис: — Саломея требует голову Крестителя. И мы перевели образ отрубленной головы на язык визуальной драматургии — закрыли сцену, оставили только авансцену. В итоге мы, как в кино, имеем крупный план, видим слезы, каждое движение пальца, а «рот сцены» — портал — получает «язык».
— Протянувшийся поверх кресел прямо по залу.
Рейнис: — Мы задействовали ложи, чтобы все находилось как можно ближе к зрителю: актеры стоят там, говорят оттуда. Действующие лица не где-то далеко — они здесь, среди нас.
Криста: — Но главное, что когда Иоканаан умирает — вдруг открывается вся сцена, во всю глубину. То есть начинается настоящая жизнь пророка. Мне кажется, это важно — показать нашим современникам, что нам еще что-то может открыться. И что Иоанн Креститель не умирает — продолжает на нас смотреть и улыбаться.
— Саломея находит в глубине сцены скульптурную голову героя — а живой актер в это время проходит по «языку» и садится в глубине зала.
Рейнис: — Кстати, это работает на образ «серебряного зеркала искусства».
— Актер улыбается, потому что становится зрителем, выходит из роли?
Криста: — Он улыбается, потому что пророчество исполнилось. И это самое важное, самое лучшее из всего, что произошло.
— А я-то решила: актер поддерживает актрису, ведь он уже отыграл, она — еще нет.
Криста: — Думаю, что Гундару как актеру действительно хотелось бы нашу Саломею поцеловать.
«Нет ничего на свете краснее твоего рта… Дай мне поцеловать твой рот», — твердит Саломея Иоканаану по ходу пьесы. Уверена: расцеловать и поздравить нашу Саломею — юную, впервые и потому так неумело влюбленную — после спектакля захочется каждому. Агнесе Цируле по-своему обошлась с одной из сложнейших ролей мирового репертуара и сыграла не стремление к реваншу, не упертость, не жажду мести. Она действительно сыграла нежность и любовь.
