Григорий Липманович играл вновь в Опере и, как и в прошлый раз, антураж был прежний: погруженный в темноту зал и минимум света на самой сцене. Там, в ее центре — фортепиано, к которому неспешно и торжественно выходил немного грузный пианист. Повернувшийся профилем к заполненному до отказа залу — практически недвижимый и, можно сказать, монументальный. Еще и в золоченной рамке, венчающей сцену нашей Оперы.
У исполнителя за клавиатурой никаких чувственных метаний, так что остается только гадать: как он это умеет?
Чтобы при практически полном отсутствии внешних эффектов (даже ноги на педалях инструмента, кажется, неподвижны, но они же явно участвуют в процессе) играть столь глубокую и содержательную музыку.... Причем, кажется, звукоизвлечение происходит столь легко и стройно, хотя музыка для исполнения совсем не легка! Что это? Наверное, десятилетиями выработанный профессионализм, перешедший в мастерство, конечно. И все-таки невероятный дар, как обычно говорят, даруется свыше.
В прошлый раз Соколов играл Бетховена, три интермеццо Иоганнеса Брамса, знаменитую «Крейслериану» Роберта Шумана в восьми частях, а затем следовали шесть бисов. Кажется, очень много — так думают те, кто не знает творчество пианиста. Но с точки зрения знатоков творчества великого (он именно великий, а не выдающийся — выдающихся много!) пианиста, это вполне нормально. Забегая вперед, скажу, что и сейчас было шесть бисов: публика вставала и аплодировала стоя пять раз, и вновь садилась. Для Соколова эта третья часть — отдельный концерт. Ему не в тяжесть играть бисы (иные из которых совершенно нелегки для исполнения), он же этим явно живет.
Что до первой части, то там был интересный с точки зрения музыка и психофизики момент. В первой части гость латвийской столицы играл три сонаты Генри Перселла (вторую, четвертую и седьмую), которые за 45 минут первой части слились в единое мощное произведение с его барочными изысками, напоминающими о давно ушедшем времени (Перселл жил более трехсот лет назад), куда , по идее, невозможно нырнуть, но с Соколовым — можно.
Я потом в антракте поделился и с Инной Давыдовой (она все же пианистка), и еще с некоторыми умными людьми, что
в финале первой части я... нет-нет, Боже упаси, не задремал (все слышал!), но окунулся в совершенно непривычное для себя на концертах состояние. Оказалось, это воздействие своеобразной медитации
— Соколов при содействии гениев, с которыми он в прямом контакте, это умеет запросто. В изумлении все: и знатоки, и простые меломаны, и те, кто просто зашел в Оперу на звезду, хотя кажется, в этот вечер таких не было.
Во второй части звучал Моцарт — его мажорная тринадцатая соната и минорное адажио. Не знаю, как Цой, но Моцарт жив! Во всяком случае в версии Соколова. И был он нормальный светлый человек, с жизненными трудностями, иногда легкой печалью и с неизбывным оптимизмом. Ну, свойство характера такое. Кажется, характерами Соколов и Моцарт вполне схожи.
Ну, и третья часть — истинный дополнительный концерт, когда звучали бисы (Рамо, два Шопена, Рахманинов, Бах). Это не просто миниатюры «на десерт»! Меня поразило, как гениально пианист выдал целую часть из сонаты Шопена (а это семь минут, что для биса много) — этот фрагмент звучит в той части «Снов» Акиры Куросавы, где посетитель музей приходит смотреть картину Ван Гога, погружается в нее и в финале снимает шляпу — в благодарность автору, которого он понял. Если бы в Оперу ходили в шляпах, я бы в этот момент ее снял, причем навсегда. И ходил бы потом по улице с непокрытой головой даже во время дождя.
Потому что мне кажется, что и Соколов из той же серии... Не знаю, насколько удачно сравнение, но вспомнился мистер Фест в исполнении Андрея Миронова в «Человеке из бульвара капуцинов»: вокруг свистят пули, а он книгу читает в карете. Вот и сейчас — война неподалеку, весь мир на ушах, а Соколов давнюю классику играет. «Неужто вам не страшно?» — «Когда у человека есть цель в жизни, ему ничего не страшно!»
Еще раз приходится убеждаться, что когда мир ненормален, в нем все же есть на удивление нормальные явления. Одно из таких нормальных явлений — Григорий Соколов.
Он знает, как следует жить (кстати, до последнего времени жил в Италии, куда уехал из СССР в 1990-м; сейчас, говорят, осел в Испании). К сожалению, окружающий мир так жить почему-то не хочет. Но, по счастью, ориентир остается. В мире все создано для счастья, жаль, что это не замечают.
Для полного счастья тому же Соколову необходим только хороший рояль. Кстати, как искали «Стейнвей» для нынешнего концерта — отдельный детектив. Инструмент этой знаменитой фирмы у нас и в Опере есть, и в филармонии неподалеку, и на Латвийском радио. Но «Стейнвей» «Стейнвею» рознь, оказывается. Хороший инструмент вроде в музыкальной школе Добеле оказался, но он занят. Нашли в Дворце культуры «ВЭФ», привезли.
Да, и еще — нынешний концерт закончился редким явлением, которое окунуло меня в детское воспоминание. После выступления в закулисье вытянулась очередь зрителей — человек пятьдесят, не меньше. Стояли молодые музыканты, ученики Давыдовой с бумажками в руках: «К Маэстро Соколову!» Абсолютно питерская традиция, я ее наблюдал еще в детстве в тогда еще Ленинградской филармонии им. Д.Д. Шостаковича: после концерта часть публики шла не к выходу, а за кулисы, чтобы поблагодарить исполнителя. В Риге я такого не наблюдал: были отдельные зрители, но чтобы очередь... Не люблю очереди, но в такой очереди можно и постоять.
