Филипенко — не только талантливый писатель, чьи романы переведены на 20 языков и награждены множеством премий, но и один из самых громких голосов белорусского протестного движения. Из-за преследований на родине был вынужден уехать за границу и сейчас живет в Швейцарии.
Его последний роман «Кремулятор» рассказывает о временах сталинских репрессий, но вызывает совершенно отчетливые параллели с сегодняшней ситуацией в России и Беларуси: жизнь в атмосфере страха, доносы, беззаконие… Герой романа, реальное историческое лицо Петр Нестеренко — бывший белоэмигрант, который
вернулся на родину и стал директором первого советского крематория. Днем там сжигали обычных граждан, а по ночам — тех, кто был приговорен к расстрелу.
Спустя некоторое время в печь крематория отправился и сам Нестеренко…
— Саша, большинство ваших романов построены на документальном материале. Но это всё-таки художественный текст. Насколько велика в нем доля вымысла?
— Даже если это и вымысел, то все равно реконструкция. Например, в книге про Нестеренко есть его дневники — они, с одной стороны, выдуманные, а, с другой, имеют абсолютно документальную основу. Когда герой кого-то цитирует, или описывает какие-то места, или рассказывает о чьих-то поступках, это всякий раз подкреплено документами. Я работал с материалами «Мемориала», с музеем ГУЛАГа, и за каждое высказывание в романе могу ответить.
То есть, мои книги — это художественные путешествия, но у них всегда есть документальный фундамент.
Поэтому мне кажется, что в плане фантазии я не так уж много себе позволяю.
— Как вы вообще вышли на историю о Нестеренко?
— Я о ней знал, но в самых общих чертах. Однажды Александра Поливанова (куратор общественных программ общества «Мемориал», руководитель проекта «Москва. Топография террора» — Е.В.) сказала, что у неё есть материалы его допросов, и, если мне будет интересно, она мне эти материалы даст почитать. Я, разумеется, согласился. Прочтя, я сначала не хотел ничего писать. Потому что это обычное сталинское дело, в котором вроде бы нет ничего интересного: ты читаешь, и видишь, как оно разваливается, как следователь все фальсифицирует. Но потом я начал много думать про самого Нестеренко — про его судьбу, про то, что он
живет, как флюгер, что вынужден все время подстраиваться под очередную власть.
И мне стало интересно про это написать.
— Вы упомянули общество «Мемориал». Оно ведь в России сейчас признано «иностранным агентом» и фактически ликвидировано. Что стало с его сотрудниками?
— Кто-то уехал, кто-то остался, против кого-то возбуждены уголовные дела… Но, думаю, российские власти не очень хорошо понимают, как работает «Мемориал». Можно уничтожить его как юридическую организацию, можно преследовать его верхушку, но люди все равно будут продолжать работать. Потому что это огромная сеть.
— Правда ли, что по поводу вашего романа о Нестеренко на вас собиралась подать суд его внучка, живущая в Германии?
— Да, она написала моим немецким издателям, что собирается через суд добиться запрета книги. Когда я только начинал писать роман, я обратился к ней с просьбой поговорить со мной, но она встречаться не захотела и заявила, что категорически против любых публикаций о деде. При этом деда своего она совсем не знала, ни разу в жизни не видела, и все, что она могла о нем знать, почерпнуто ею из рассказов ее отца. Я думаю, что она прекрасно понимала, чем занимался ее дед.
— Так она подала в суд?
— Думаю, что она посоветовалась с юристами и поняла, что у нее нет никаких шансов выиграть это дело и запретить книгу. Во-первых, потому, что книга художественная, а во-вторых, потому, что она подкреплена документальными материалами. Так что до суда эта женщина так и не дошла. И очень жаль — я бы с удовольствием поучаствовал в литературных дебатах в немецком суде.
— По книге «Кремулятор» в Берлине вышел спектакль (режиссер Максим Диденко, в главной роли Максим Суханов). Еще один спектакль репетировался в Москве, но был запрещен, а актера, игравшего главную роль, прямо с репетиции забрали в армию. Вам что-то известно о его судьбе?
— Насколько я знаю, он служит где-то на Севере. Слава богу, не на войне.
— Вы сейчас живёте в Швейцарии, много ездите по Европе и, наверное, часто общаетесь с диаспорой из России, Украины, Беларуси…
— Ну, во-первых, это очень разные диаспоры. Российская и украинская почти не соприкасаются. И потом, я выступаю не только перед диаспорой. Мои книги переведены на 20 языков, и если я с выступаю в Германии, Швейцарии или Италии, то моя аудитория там, как правило, местные читатели. Что касается эмигрантов, то настроения везде разные.
В Польше или Литве — странах, которые находятся ближе к войне и чувствуют ее дыхание, настроения не такие, как в Лиссабоне или Барселоне.
И зал от зала очень отличается, люди задают разные вопросы. Например, сейчас я в туре по Польше, здесь очень много моих соотечественников белорусов, так что мы много говорим о проблемах нашей страны.
— Из-за войны в Украине Беларусь сейчас почти исчезла из международной информационной повестки. Как вам кажется, можно ли эту тему как-то всколыхнуть? Или Украина в любом случае ее «забьет»?
— Ну, это же объективные вещи. Понятно, что европейский фокус сейчас не обращён на Беларусь так, как он был обращен в 2020-м. В Европе идёт полномасштабная война, и, конечно, все забывают про Беларусь. Единственное, что мы можем делать, — каждый день напоминать о том, что
у нас тысячи политических заключённых, что у нас развёрнуты полномасштабные репрессии, что масса людей были вынуждены стать эмигрантами.
На прошлой неделе я выступал в Совете Европы, где была большая двухдневная конференция, посвященная Беларуси. Мы всё время говорим о том, что если в организме у вас есть разные болезни — большие и малые — их нельзя сравнивать. Нужно лечить все.
— Ещё лет пять назад Лукашенко на Западе называли «последним диктатором Европы». При этом Путина так никто не называл. Он что, так успешно маскировался?
— Ну да. Многие не понимали всей серьезности его амбиций. Лично я всегда считал его диктатором, и, например, журналисты «Новой газеты» считали. А нас называли алармистами, говорили, что мы сгущаем краски. Помню, несколько лет назад я давал интервью в Германии и назвал Путина и Лукашенко диктаторами, в одном ряду, через запятую. И
немецкий журналист сказал мне, что их нельзя сравнивать, потому что Лукашенко — диктатор, а Путин — «элегантный политик». Я бы сейчас с удовольствием поговорил с этим журналистом…
У людей были какие-то другие представления. Думаю, это связано с тем, что люди не очень понимали процессы, которые шли внутри России. А ведь уже была Грузия, был Крым, а они всего этого предпочитали не замечать. Сейчас Лукашенко чуть-чуть теряется на фоне Путина просто потому, что у него нет таких возможностей. Если бы они у него были, он бы тоже выглядел более грозно.
Лукашенко — это такой Гитлер, который остался в Австрии и не смог из неё уехать. Поэтому у него нет такого масштаба, как у Путина.
Он вынужден оставаться в маленькой стране, но это не делает его меньшим диктатором.
— В одном интервью вы сказали, что Запад до поры до времени играл по сценарию Лукашенко — выкупал у него политзаключённых за какие-то послабления в области санкций. Вам известны подобные случаи?
— Их было множество. Каждый раз, когда в Беларуси выпускали политзаключенных, их выпускали в обмен на что-то.
Людей меняли на танкеры нефти или на верительные грамоты. Просто сейчас торговля закончилась, потому что она стала бессмысленной — санкций стало слишком много.
Вопрос не в том, что европейцы не хотят больше вести переговоры по политзаключенным, а в том, что белорусский режим не делает никаких контрпредложений. Наверное, Лукашенко хотел бы отменить все санкции разом, а это невозможно.
— Правда ли, что, благодаря вам, в 2021-м году Минск был лишен права принимать у себя Чемпионат мира по хоккею?
— Ну, это произошло не только благодаря мне, но и благодаря огромному количеству белорусов, которые выходили на марши протеста по всей Европе. Но я действительно писал в западной прессе много открытых писем на эту тему. Сначала в Беларусь отказалась ехать шведская сборная — потому что в шведской прессе очень бурно обсуждалась эта тема. Не то, чтобы это произошло из-за моих писем, но какой-то вклад в общее дело я внес.
— Думаю, за одно это Лукашенко должен вас ненавидеть.
— Против меня сейчас в Беларуси возбуждены два уголовных дела. Не думаю, что их возбудили по личному распоряжению Лукашенко —
там хватает других старательных ребят.
Но, думаю, по поводу чемпионата они тогда действительно расстроились.
— Еще недавно вы говорили о том, что не знаете, по каким статьям вам были предъявлены обвинения. Сейчас что-то выяснилось?
— Да, выяснилось, но для прессы мы пока не можем об этом говорить. Мне светят тюремные сроки 4 и 12 лет.
— Ваши родители по-прежнему в Беларуси?
Да, и папа по-прежнему ходит на допросы в рамках моих уголовных дел, где он проходит свидетелем.
— Я тут говорила с одной белорусской девушкой-драматургом, которая сейчас живет в Варшаве. Она вообще боялась говорить о политике, опасаясь за своих родителей, которые остались в Беларуси.
— Родителей и родственников всё чаще используют как орудие шантажа, давления. Таких случаев все больше: дети отвечают за родителей, а родители за детей.
Пропаганда открыто заявляет: если вы думаете, что пока вы там отсиживаетесь на Западе, мы не тронем ваших родственников, то вы ошибаетесь. Тут каждый сам для себя делает выбор.
Девушка, о которой вы говорите, решила молчать, вероятно, думая, что ей это поможет. Но нельзя пройти между двух струй. Я, конечно, не знаю ее кейса, но вообще молчание уже не очень помогает. Если кто-то захочет достать её родителей, надавить на них, — он сможет это легко сделать.
— Меня поразила история о том, что на вас настучал ваш собственный дед. И вообще поражает количество доносов в Беларуси и России. Кажутся ли вам корректными сравнения с 1937-м годом?
— Наверное, если сравнивать цифры, сидевших в лагерях тогда и сейчас, то нынешние репрессии стоило бы все-таки назвать вегетарианскими. Просто я не вижу смысла в этом сравнении, потому что Путин сейчас занимается геноцидом Украины — это совершенно другая история. А
что касается доносов, то их друг на друга пишут не только граждане России и Беларуси, но и швейцарцы, и немцы. При этом они считают, что делают что-то хорошее.
Россияне тоже считают, что делают что-то хорошее, — те, кому, как моему деду, пропаганда промыла мозги. А кто-то, возможно, «стучит» из мести.
— У нас в Латвии есть люди, которые, даже признавая Лукашенко диктатором, а его режим преступным, предпочитают закрыть на это глаза и поехать в Беларусь лечить зубы — там, говорят, хорошая и доступная стоматология. Или на шопинг — там и лекарства, и продукты дешевле. Что вы могли бы таким людям сказать?
— Я не считаю себя вправе кому-то давать советы. Но таким людям мог бы порекомендовать, помимо посещения клиник, съездить в тюрьмы и колонии, посмотреть, в каких условиях там содержатся люди. И в целом, думаю, это не самый красивый жест — ехать в какую-то страну, ощущая себя таким колониальным человеком.
Я не могу себе представить ситуацию, чтобы я поехал в Северную Корею, чтобы получить там какую-то дешевую услугу.
Если для кого-то это норма и он считает это возможным, то это его выбор.
Но люди должны в любом случае понимать, что подвергают себя опасности. Потому что если они, например, случайно наденут белую майку и красный свитер или бело-красно-белые носки, то у них в Беларуси будут проблемы.
— Последний вопрос — что у вас в ближайших планах, о чем вы бы хотели написать?
— Я сейчас пишу новую книгу, но, пока я ее не написал, нет смысла рассказывать о ней подробно. В ней будет все то же, о чем я рассказываю во всех своих книгах, — вопросы выбора, человеческого достоинства, свободы. Меня интересует, как люди себя ведут в сложных обстоятельствах. Условно говоря, когда перед тобой стоит моральный вопрос — ехать лечить зубы в Беларусь или нет?
Не скажу, что роман именно об этом — есть сейчас вопросы и поважнее. Но в общем, это про выбор, про то, что мы готовы и не готовы сделать ради своей свободы.
