Вместе с ним выступит также живущий в Лондоне известнейший латвийский пианист Рейнис Зариньш, обладатель трех Больших музыкальных наград Латвии. Кирилл, и Рейнис учились в одних стенах (правда, с разницей в шесть лет) — Рижское хореографическое и музыкальная школа имени Дарзиня на улице Калнциема соединены в одно здание. Но познакомились близко в Лондоне, во время одного из частных концертов.
Rus.lsm.lv встретился с Кириллом Юрьевичем у эстрады в Верманском парке. Символично: именно здесь в пятилетнем возрасте у него был дебют — танцевал в народном ансамбле Pērlite («Жемчужинка»). С тех пор произошло достаточно много — учился в Рижском хореографическом у выдающегося педагога Юриса Капралиса, с 1996 по 2004 был артистом, потом солистом Латвийского национального балета. После чего уехал в Лондон, где выступал в различных труппах в прогрессивном жанре contemporary dance, объездил полмира. Господин Бурлов по-прежнему революционер, но... более осторожный.
— Премьера этого балета состоялась в апреле прошлого года в Латвии, но, насколько я понимаю, с тех пор многое изменилось?
— Мы с Рейнисом захотели другой спектакль делать, но под тем же названием и под ту же музыку, но убрать все... нереальное, что ли, что было, абстрактное. Обрезать все, что неестественно, убрать все, что нежизненно. Хотя после премьеры прежней версии в резекненском зале Gors мы показали его еще в нескольких местах — в лиепайском зале Lielais dzintars, потом в Великобритании. Когда показывали в Лиепае, то оказалось, что там очень большой зал, другой размер декораций, так что пришлось уже тогда придумывать все иначе.
— Что теперь?
— На концерте в Уимбилдоне, например, мы загнали всех зрителей на балкон. И на сцене был только я и видеопроекции, в которых художник рисовал декорации. И были четыре или пять камер, который показывали live stream. И Рейнис, помимо всего прочего, читал стихи Визмы Белшевицы на английском (а в Латвии — на латышском). Стихи на английском не имели такого же эффекта, мне не понравились — сразу видно, что это что-то переделанное, да в Англии и менталитет другой. И сейчас мы все зачеркнули и начали все с нуля. Поэзии не будет.
— Почему?
— Не вписывается. У нас рассказ о танцоре. Ты же не помнишь, наверное — фильм Ким Ки Дука, который много лет назад дал посмотреть? «Весна, лето, осень, зима...»
— «...и снова весна»...
— Этот фильм я за основу и брал. Я его давал смотреть Рейнису, потом еще раз давал пересмотреть. Он в итоге произнес: «Ну да, классно!», но мне кажется, он не понимал, как это передать. Потому что в этом фильме простыми средствами заложено столько информации и философии, и максимум хотелось заложить в хореографию. И... все получилось, только если, конечно, вы смотрели этот фильм. С восстановлением проекта возникло много вопросов. О том, что,
как и человек, проект также должен меняться и оставаться актуальным, или же он стареет. Стареет быстрее.
Вопрос, например, и о том, в каком месте, на каком этапе развития сейчас находится современный танец.
— Интересно, на каком этапе он находится?
— Период contemporary dance можно уже практически полностью вырезать из истории, ему наконец присвоят имя, а то все «современный», как и 30 лет назад. А он теперь совсем другой.
— Для читателей замечу — то, что ты говоришь, это просто опять революция какая-то, ведь казалось бы, что contemporary dance — высшая стадия современного танца.
— Современный танец, он же своеобразное продолжение «модерна», и как будто должен быть противовесом балета, а происходит противоположно-обратное: балетные компании сжирают современный танец, и он либо уходит еще глубже в непонятное или на большие сцены и, собственно, балетом и становится. Я уверен, что со мной не согласятся все местные представители contemporary dance, но — ладно.
— Что же дальше, после contemporary dance?
— То, что жизненно и что актуально. Что ты можешь рассказать, то оно и есть, понимаешь? И чтобы прошлое ушло, надо разбавлять материал contemporary, концептуальными идеями. Сейчас
в мире огромное количество современного искусства — танец, галереи. Оно полностью концептуальное, а также и мультимедийное, конечно, где ты принадлежишь только себе, ты наедине с ютубами и прочим.
Наверняка успешный проект сейчас должен помочь человеку прикоснуться к себе настоящему, к каким-то своим воспоминаниям, понять что-то по настоящему важное. А не продавать просто как своеобразный contemporary dance, который набрасывается на зрителя хуже, чем телевизор.
— И как назвать жанр, к которому ты пришел?
— Я называю себя постимпрессионистом, а то, что покажем с Рейнисом — спектаклем о танцоре.
— А что будет дальше с хореографическим жанром вообще?
— Ну, говорят, что через двенадцать лет Лондона точно не будет. Потому что он утонет из-за того, что мы не следим за окружающей средой. И будет там, может быть, что-то вроде Венеции и водное contemporary! Или ничего не будет.
— И куда ты тогда отправишься дальше?
— В Латвию. В Эргли! Почему туда? Одна из самых высоких точек Латвии потому что.
Поэтому в смысле танцев в нынешних «Временах годах» от первой версии останется максимум три минуты. Может, даже две. Над этим я работаю уже почти два месяца. В этот раз с нами режиссер Дмитрий Петренко, он помогает, консультирует по разным вопросам, проверил, как мы укладываемся в драматургию. Поработали несколько дней и уже хорошо все проясняется. Интересный режиссер, я бы хотел с ним еще поработать.
— Ты, русский, как-то раз назвал себя латышским хореографом...
— Наверное, так. Ну, или латвийский. По образованию.
— Просто по факту ты один из последних учеников классика латышской хореографии Юриса Капралиса, первыми учениками которого были Барышников и Годунов — латышская школа, однако.
— Кстати, о Барышникове — ты знаешь, моя мама родилась в Питере, прожила там тридцать лет, потом родила меня и приехала за супругом в Латвию. А перед этим работала в Мариинском, пела в хоре. И, конечно же, влюбилась в Барышникова! Все время на него поглядывала из-за кулис.
Последний раз я его видел в спектакле Нового Рижского театра ( про Бродского) в «Одеоне». И понимаю, насколько повезло рижанам, потому что тут была особая атмосфера. В Лондоне, мне кажется, совсем другой спектакль был. А в Риге это был... туман, в котором вдруг что-то произошло.
Так вот,
хореограф-то я латвийский, но в Лондоне я понял и другое. Я же очень много с русскими в Лондоне общаюсь.
В Лондоне, например, сейчас очень большая московская арт-тусовка. А все питерские лет пять назад валом свалили из Лондона. Потому что там дорого жить. Но сперва все отправляются в Лондон, потому что там большая тусовка. И когда я приехал в Лондон, там еще было очень много артистов и художников из Питера. И это тоже повлияло.
— Ты уехал в Лондон почти четырнадцать лет назад — не по политическим и не по экономическим причинам. По хореографическим?
— Потому что когда я уезжал отсюда, тут вообще не было современного танца. Моим последним спектаклем тут была «Золушка» Раду Поклитару, которым была поставлена здесь жирная точка. Потому что — ну что дальше?
На следующий год ты приходишь и опять «Лебединое озеро» надо танцевать. Никакого развития.
И, по большому счету, мне ничего не светило, потому что «есть мнение», что с таким ростом, как у меня, многое танцевать нельзя.
И я поехал в Европу. Сперва Фонд капитала культуры мне оплатил стипендию на поездку в летнюю школу в Вене. Я поехал и тут же перезнакомился со всей тусовкой современного танца. Я понял, что это круто! И
я сразу решил, что уезжаю. Моментально. Не уезжаю из Латвии насовсем, но — уезжаю работать.
Потому что у нас в хореографическом плане ничего не происходит — все сидят и в носу ковыряют.
Хотя артисты у нас, конечно, хорошие — я делал проект «Танго» с аккордеонисткой Ксенией Сидоровой и с балериной Эвелиной Годуновой и Иевой Рацене в главных ролях. И был удивлен, насколько они работящие. Но
в смысле хореографии у нас не меняется ничего.
Почему так — вопрос не ко мне.
А в Европе было сложно, потому что я совершенно не знал английского языка. И я не понимаю, как до конца прошел все просмотры. Мне что-то говорили по-английски, а я кивал и со всем соглашался. Это все равно, что плыть по течению — и все получается. А потом получилось так, что я пошел заниматься в «Северный балет» (Northern Ballet) в Лидсе, чтобы оставаться в форме, пока был с отпуске. И вернулся ненадолго в Латвию, закончил курс хореографии в Латвийской музыкальной академии. А они меня, из «Северного балета», оказывается, искали. И нашли. И предложили такой контракт, который за неделю был в пять раз больше, чем тут за месяц.
Правда, оказалось, что это не чисто балетная труппа, а драма-балет, но было важно вырваться. На данный момент кордебалет труппы лучше, чем кордебалет Королевского балета Великобритании… Можешь посмотреть их клипы. Поскольку я был солистом, это открыло мне многие двери.
Они мне также посодействовали с оплатой курса обучения английскому в университете Лидса, и это мне здорово помогло. Я стал понимать людей. А потом долго танцевал в группе Rambert Dance…
— …о которой лидер латвийского contemporary dance Ольга Житлухина однажды мне сказала: «Для CV это очень престижно!»
— Я рад, что присоединился к этому коллективу, когда он был как раз на самом взлете (в 2006-м — А.Ш.). Он танцевал хореографию Кристофера Брюса, Охада Нахарина, Уэйна Макгрегора...
— Так, ну, а какое теперь твое любимое время года?
— Отвечу так. В детстве однажды учительница литературы задала мне тему сочинения о любимом времени года. Я совершенно не знал, что писать и вообще предпочитал в свободное поиграть в футбол или покататься на скэйтборде. А мама прямо загорелась и взялась писать. Она написала, что любимое время года — весна. Оформила на 5 страницах с собственной живописью — о том, что начинают распускаться почки деревьев, птички прилетают, и все такое. Ну, получил пятерку с плюсом. Хотя на самом деле мне больше нравилось лето. А сейчас?
Я тащусь от каждого времени года, жду каждое, и как бы не было трудно принимать осень, знаешь что придет зима и только зимой начинаешь тащиться от осени…
— Тогда напоследок история от автора музыки «Времен года» Петериса Васкса — для тебя и читателей:
...В апреле 2017 года в Резекне на мировую премьеру «Времен года» Петериса Васкса отправился из Риги автобус. В нем был и сам Васкс, которому через несколько дней исполнялось 70 лет. Погода за окном была отвратительнейшая. И, как сказал бы Аркадий Райкин, «мерзопакостная». После Екабпилса за окном была видна вздыбившаяся из-за грязного льда Даугава, падал мокрый снег, небо было темно-серым. А в проходе автобуса стоял великий Петерис Васкс и, глядя на все это буйство, восклицал восхищенно и, что самое главное, искренне: «Чудесно! Потрясающе! Волшебно!» Он уже давно знает главное, и это передает в своей музыке.
