— Господин Венцлова, можно вам задать вопрос на языке Пушкина?
— Конечно. Поскольку я в каком-то смысле русскоязычный человек.
— Когда вы были в предыдущий раз в Риге?
— Это было примерно пять лет назад, насколько я помню. Но это было достаточно мимолетно, я вам хочу сказать. Я тогда ехал из Вильнюса в Таллин и как раз остановился в вашей столице, ненадолго. Надо сказать, что это было действительно совсем краткое время — может быть, несколько минут, минут пять. Транзитом.
— А перед этим?
— Это было в период, который называется в истории «перестройка». Кажется, в 1989 году. У вас в Риге проводилась тогда большая конференция по поводу организации «ассоциации прибалтийских штудий», назовем это так. И вот тогда уже был в Риге несколько дней. Я был избран президентом этой организации. А потом, кстати, главой этой организации стала Вайра Вике-Фрейберга, позднее ставшая президентом Латвийской Республики.
КОНТЕКСТ
Томас Венцлова родился 11 сентября 1937 года в Клайпеде, Литва. Поэт, переводчик, литературовед, эссеист, диссидент и правозащитник. Окончил Вильнюсский университет (литовский язык и литература, 1960). Один из основателей Литовской Хельсинкской группы (основана 1 декабря 1976 года). В 1977 году выехал из Советского Союза по приглашению университета Беркли. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 14 июня 1977 года лишен советского гражданства. В эмиграции поддерживал близкие отношения со своими друзьями Иосифом Бродским, Чеславом Милошем, Виславой Шимборской (все стали лауреатами Нобелевской премии по литературе). Профессор славянских языков и литератур в Йельском университете (США). Иосиф Бродский написал «Литовский дивертисмент» (1971) и посвятил его Томасу Венцлове.
— Меня давно интересует, был ли Бродский в Риге хотя бы транзитом? Чисто теоретически он должен был быть, как и вы — транзитом из Ленинграда в Вильнюс или Палангу...
— Ага. Трудно мне сказать...
— Просто есть смешная, но документальная история. Один латвийский и очень знаменитый художник несколько лет назад провел в ведущем банке Латвии персональную выставку. Среди прочего, там был отличный потрет вашего друга...
— Кого?
— Иосифа Бродского. Художник сказал, что в шестидесятых в его мастерской бывало много людей — и был Бродский, художник сделал наброски. А вот теперь и портрет... Художник присочинил?
— Я не знаю, был ли Бродский в Риге. Я знаю твердо, что он был в Таллине. Он много бывал в Вильнюсе. Из балтийских столиц он больше любил Вильнюс. Он испытывал больший интерес к Литве, чем к Латвии и Эстонии — это надо признать. Отчасти потому, что Литва католическая страна, и потому, что архитектура литовская, вильнюсская — она «итальянская» (он очень любил Италию). И Вильнюс еще связан с Польшей, он очень любил Польшу. Но не мог попасть ни в Польшу, ни в Италию — и вот Вильнюс ему заменял и то, и другое.
Бывал ли Бродский в Риге? Да, думаю, что это вполне возможно. То есть я об этом не слышал, с ним о Риге никогда не говорил... О Таллине с ним, кстати, говорил. Но там он бывал, наверное, чаще, поскольку это поближе к Питеру. Но точного ответа на вопрос дать не могу. Был Леша Лосев, его биограф и приятель, написавший лучшую из существующих сегодня биографий Бродского, вот он наверняка это знал. Но Леши Лосева, увы, нет в живых.
Но знаете, известно, например, что Бродский ездил в Калининград. И даже его описал — и, кстати, блестяще. Совершенно блестящие стихи написал о Кенигсберге. Но вот о Риге его стихов нет. Так что, к сожалению, только такой ответ.
(В этот момент подходит супруга Венцловы и щепчет на ухо корреспонденту Rus.lsm.lv: «Читайте Лосева — там много...»)
— Кого вы особенно цените из латышской поэзии?
— В латышской литературе мои познания ограничиваются Визмой Белшевицей, Имантом Зиедонисом, ну, еще несколькими писателями того поколения... Знаю Кнута Скуениекса. Более позднее поколение я уже, к сожалению, не знаю. Ну, вот вам ответ на вопрос.
— В этом году впервые за 75 лет из-за скандала не будет вручена Нобелевская премия по литературе. Но впервые за всю историю (исключение было в 1917-м, когда получили два датчанина-автодидакта — Карл Гьеллеруп и Хенрик Понтоппиданон) она будет вручена в следующем году сразу двум литераторам. Кого бы вы хотели видеть этими двумя литераторами?
— О, это очень сложный вопрос... Это очень трудный вопрос. Нобелевская премия в последние годы дается как-то в странных жанрах. Вот получила Светлана Алексиевич — это совершенно документальная проза, где участие самой Алексиевич как-то не очень заметно. Хотя оно там, несомненно, есть. Получил Боб Дилан — это примерно то же самое, что если бы получил Александр Галич, ну или кто-то еще, например, Борис Гребенщиков. Ну-у-у-у, это странновато.
Вот в прошлом году получил Кадзуо Исигуро, японский прозаик, пишущий по-английски. Я его не знал. Вот в связи с Нобелевской премией этим летом я впервые прочел его роман — это блестяще! Это настоящая высокая литература, причем, в старинном, я бы даже так сказал, духе — с английской дистанцией, с английской иронией и что-то в этом есть японское.
— Какой именно роман?
— Дай Бог памяти... Там, где главное действующее лицо — это слуга богатого джентльмена. Это такой монолог слуги. The Remains of the Day. «Остаток дня».
— Написан давно, в 1989-м...
— Я это прочел. Это, по-моему, очень хорошо. Я опять обрел веру в Нобелевскую премию, которую — веру — я уже начал было терять.
Уже довольно много лет назад (в 1997-м — прим. автора) получил, например, итальянец Дарио Фо (кстати, член Компартии — прим. автора). Это, в общем, примерно то же, что Жванецкий. То есть, получают довольно странные люди, довольно странные авторы. Может, Нобелевский комитет лучше меня понимает.
Но кто из современных авторов мне кажется очень крупным? Честно говоря, просто не могу сказать. Может, я уже слишком мало слежу за современной литературой. Но все-таки я до сих пор не читал Исигуро, но сейчас прочел — и очень рад, что прочел.
Но есть Патрик Модиано, француз (лауреат узнал о получении им «Нобелевки-2014», сидя в кафе, он был сильно удивлен — прим.автора). Ну, прочитал я Модиано, ну, ничего особенного. Могло бы быть гораздо лучше. Может, я прочитал не тот его роман? А то он написал довольно много романов. Но то, что я прочел, не показалось мне хорошим.
КОНТЕКСТ
Как сообщил председатель Союза писателей Латвии Арно Юндзе, совсем скоро в Риге, в издательстве Neputns выйдет сборник стихов Томаса Венцловы — его стихи на литовском в переводе на латышский. Переводчик — Янис Элсбергс. Достаточно трагическое стихотворение Венцловы «Шереметьево, 1977» (стихи о проводах в эмиграцию в США, тогда за рубеж провожали, как на тот свет) на встрече в музее Райниса и Аспазии читал на литовском автор, а на латышском — Элсбергс. После паузы Венцлова сказал с удивительным юмором и теплотой: «Я так сам взволнован, что Янис так волшебно читает...»
Предыдущие переводы Венцловы, по его словам, делал очень хорошо, например, Герман Маргер Маевский — в ноябре 1991, в последнем «советском» по времени номере журнала «Родник» ( у него были огромные тиражи, распространялся по всему СССР).
— Так кого бы вы назвали Нобелевским лауреатом по литературе-2019?
— Вы знаете, позвольте мне на этот вопрос не отвечать. Будем считать, что я слишком малообразован — в современной литературе.
— Вы еще преподаете?
— Я уже шестой год emeritus, то есть, «профессор-пенсионер».
Думал, что очень буду скучать по преподаванию, но к своему удивлению обнаружил, что не скучаю. Что мне даже легче без него.
Я преподавал курс, в основном, для аспирантов. И преподавал спецкурсы, то есть акмеизм, символизм, Пастернак, Цветаева... Были такие курсы, что повторялись — один год Пастернак, другой год Цветаева, менялись по ходу дела. Эти курсы я читал по-русски.
...Во время камерной встречи с Венцловой в музее имени Райниса и Аспазии, открытом год назад после реконструкции на рижской улице Базницас, были заданы несколько интересных вопросов. По-русски. На что Венцлова ответил искренне: «Я смотрю, что все превращается в русскоязычное мероприятие, но я ничего страшного в этом не вижу... Надеюсь, все тут в достаточной мере знают русский язык, также как и английский».
— Как вы относитесь к Бродскому, автору английских текстов?
— Так вот, к английским стихам Бродского я отношусь никак. Я живу в Америке теперь уже около сорока лет. И, в общем, у меня нет внутреннего отношения к английскому языку. Как видите, я на нем говорю. Говорю, наверное, довольно плохо — во всяком случае, хуже, чем по-русски. И я его как-то не полюбил. Хотя приходится на нем и говорить, и даже писать, иногда приходилось и преподавать. Но это, так сказать, не мой язык, мне довольно чуждый язык.
У Бродского было иначе — он английский очень полюбил. Но он знал, в сущности, только два языка — русский и английский. Я знаю еще литовский и польский и еще читаю худо-бедно на паре языков, включая французский, украинский.
Когда нахожусь в Италии, я через две недели начинаю говорить по-итальянски. Опять же вас рассмешу... Извините, у меня есть склонность долго отвечать на вопросы и как-то уклоняться от главной темы, но, возможно, вы это простите. Моя жена меня всегда в этом упрекает...
Есть такой анекдот, как относятся представители разных народов, если вы начинаете коверкать их язык, если плохо на нем говорите. Француз перестает с тобой общаться. Немец начинает тебя поправлять. Англичанин делает такое лицо, как будто он играет в покер, как будто ничего не произошло и продолжает с тобой говорить, невзирая на твои чудовищные ошибки в английском языке. А итальянец начинает так же портить итальянский язык, как ты его портишь. Поэтому в Италии я очень легко перехожу на итальянский и все меня понимают, и я всех понимаю.
У меня нет изначально чувства поэтики английского языка, чтобы я понял, что хорошо, а что плохо. Но все говорят, что это не тот Бродский, который нам нужен, который писал по-русски. И это, по-видимому, так.
— Как звучит для вас русский сегодня?
— Я до семи лет говорил только по-литовски. Говорят, что стихи можно писать только на том языке, на котором писал до семи лет. Примеров тому много. Например, Рильке. Он писал на трех — французском, немецком и русском. Я не специалист по французскому, но говорят, что по-французски Рильке писал неграмотные стихи. Что любой более-менее одаренный французский школьник может так же написать. А что до русских его стихов — ну, это смешно, они ломаные, бездарные. Поэтому надо писать на своем языке.
Сегодня по телевидению я слушал целую группу «путинистов», которые обсуждали проблему отравления Скрипалей. Теперь появились те, которых англичане обвиняют в отравлении, они всячески — как нетрудно догадаться — выворачивались по этому поводу. Но это малоприятный русский язык. Когда подобные вещи говорят по-литовски или по-английски — мне тоже достаточно неприятно.
Это не язык Пушкина. И не язык Бродского. Я бы добавил, что это не язык Пастернака, Мандельштама, Ахматовой, Цветаевой... И не только их — и Некрасова, и Лермонтова, и Тютчева.
Этот язык переживет и это, и многое-многое другое. Если только вообще выживет народ и человечество. Чего нельзя гарантировать. Потому что дела в мире сейчас довольно-таки плохо выглядят. Но надеюсь, что выживут. Надеюсь, что выживут. Вот вам ответ на ваш вопрос.
