ПЕРСОНА
Сергей Рыж, родился в 1947 году. Архитектор, член Союза архитекторов Латвии с 1979 года. Работал в государственном институте Komunālprojekts, затем в бюро проектирования Malas. Живет в Юрмале.
Об истории Прейли LSM+ недавно писал по результатам выступления господина Рыжа в этом латгальском городе. Нижеследующий его рассказ — о его главных работах (контекст — см. ниже на этой же странице.)
Стенд «Жертвам фашистского террора» — вранье
— Бикерниекский лес. Где именно захоронения, точно никто не знал. При советской власти это место заросло деревьями, а выкорчевывать их никто не стал, а когда мы занялись этим делом, уже не та была ситуация.
Это место было местом отдыхом рижан, они катались тут на лыжах. Они и сейчас катаются... Когда мы туда попали в 1986 году, то прямо на этом месте сидели люди на газоне, отдыхали «культурно», с бутылочкой. Мы спрашивали: «А вы знаете, на чем вы сидите?». «Нет, не знаем». И когда мы говорили, что находится под газоном — их ветром сдувало. В 1944-м году, когда немцы отступали, сюда пригоняли военнопленных или евреев из концлагеря Кайзервальд на Красной Двине (Саркандаугаве — LSM+), они откапывали трупы, складывали их в штабеля с дровами, обливали мазутом, сжигали. Оставшееся вновь закапывали. Тех, кто участвовал в этих работах, тут же расстреливали. После войны опять была эксгумация. Сосны были свидетелями — со временем они подросли и на высоте 3-4 метров на стволах были видны следы от пуль.
Дорога к могилам-рвам была сделана в 1960-е годы. И стоял стенд: «Жертвам фашистского террора». И эта фраза — вранье. Когда мы стали работать над превращением этого страшного места в мемориал, я начал работать с обществом Volksbund, оно занималось захоронениями немецких солдат Первой и Второй мировой войн. Так они так и говорили: «Фашисты? Да ты что? Это прекрасно, это Италия, Муссолини! А у нас в Германии был нацизм». Действительно, в Италии при Муссолини до прихода войск нацистов евреев практически не трогали, во всяком случае, массового истребления не было. Так вот, текст на стенде ни слова не говорил, кто здесь лежит, за что…
В 1986 году радиостанции «Свобода», «Голос Америки», уже при новой горбачевской власти, начали говорить, что здесь, мягко говоря, безответственное и бессовестное отношение к памяти убитых людей. И рижские, латвийские власти решили привести эти места более-менее в порядок. Мне и моим товарищам фантастически повезло, что эта работа попала в мой отдел, [досталась] моей группе в «Комуналпроекте», я был руководителем проекта. Погрузились в материалы государственного исторического архива. После этого начались поиски документов и лиц, которые могут что-то рассказать. Мы проделали большую работу, думая — как весь этот кошмар отразить на месте?
Очень хороший ансамбль в концлагере Саласпилс, но в Бикерниеки такой подход был просто невозможен. Думали, чему отдать приоритеты. И постепенно все сложилось — вот на макете квадратики, это символ рва. А посередине — часовня. А
главная идея — идея раскрывшейся земли, раскрывшийся кошмар этого леса.
В 1990 году прошли все согласования, получили одобрение образовывавшейся в тот момент еврейской общины, были у коллег в Союзе архитекторов. И, получив разрешение, в 1990 году начали. Но за этим пришел 1991 год, Латвия стала самостоятельным государством, у него были другие проблемы, и в Бикерниеки все остановилось. Зрелище было просто невыносимое — брошенная стройка. И денег у государства не было.
«Не до тебя мне, много дел с недвижимостью»
Но в 1993 году сюда приехал эксперт австрийского Общества мемориалов Эрик Герцль, буквально святой человек. В то время пенсионер, бывший военный инженер. Еврей, потерявший родителей — когда после войны он вернулся в Вену, выяснил, что родственников вывезли в Латвию. Но при советской власти он не мог попасть сюда. Когда приехал в Бикерниеки и понял, что где-то здесь лежат его родители — он плакал. И сказал, что расшибется в лепешку, но что-то сделает обязательно.
Через год сюда приехала группа мужчин, представляющих австрийский Черный крест (Das Österreichische Schwarze Kreuz, примерный австрийский аналог Volkbund. — LSM+). Мы провели их по территории, показали смету, они вздохнули и сказали, что таких денег у них нет. А Герцль сказал — будем искать. И подключилась группа Volksbund, с которой у Латвии был межгосударственный договор по уходу за немецкими захоронениями в Латвии. У них это дело очень важное, это государственная политика. Огромная организация, которая занимается тем, что их граждане, умершие в боях или в госпиталях, должны быть идентифицированы, захоронены и им поставлены памятники.
Мы с ними встретились, они ознакомились с проектом и взялись за это дело вместе с австрийцами. Они хотели подрезать проект, но тогда председателем еврейской общины был Григорий Крупников... В общем, договорились, что вокруг этой территории с определенным шагом будут стоять бетонные столбы, ими нужно было зафиксировать территорию.
И мы пошли в земельную службу Риги. О покойниках плохо не говорят... Но упомяну фамилию: там был такой господин Смилтниекс, который мне сказал, как и все другие чиновники: «Нет, не до тебя мне, много дел с недвижимостью. Меня в это дело не вмешивай». Вечером я позвонил почетному консулу Австрии: «Такая ситуация...» «Неправда, ты врешь, такого не может быть!» «Может быть, у меня свидетель есть». «Хорошо, тогда пойдем к нему проверять вместе».
Смилтниекс оказался честным человеком — он повторил все слово в слово.
Денег нет ни копейки — это была правда, девяностые же годы. А немцы из «Фольксбунда» сказали: «Какие проблемы — мы строим, мы и ухаживать будем».
И начались работы. Надо сказать, от «Фольсбунда» руководил Карл Вильгельм Ланге, слава Б-гу, просто однофамилец того нациста. Очень жёсткий был человек и замечательный организатор. Он особенно не хвалил проект, но следил через своих референтов, чтобы все строилось.
Мы подкорректировали то, что делалось под контролем советской власти. Звезду Давида, например, разрешили, установили. Для воинов у нас была пятиконечная не красная звезда, для евреев — звезда Давида. Сейчас на столбах рядом со звездой Давида вместо пятиконечной звезды — символ в виде тернового венца. Потому что там были люди разных национальностей. Я не могу поставить просто крест, потому что там были и военные, командиры, возможно, кто-то неверующий. А сверху над символами, звездой Давида, венцом — шипы. Шипы этой трагедии.
«58 квадратов-могил уставлены камнями»
…Начали ставить камни на места захоронений. Такого обилия камней в Латвии мы найти не могли. И мы со строителями поехали в Украину. Там этого камня много и разного. И мы в разных карьерах отобрали серый, черный, красный, зеленый камень — он стоил копейки, нерабочий материал, из него делали щебень или еще что-то в этом роде. Но в результате фирма, с которой мы сотрудничали, вместо метровых камней выбрала трех-четырехметровые! И что делать? Начальник строительства лег в больницу, потому что не хотел принимать никакого решения (смеется). Но мы с его помощниками продумали, обсудили и я предложил такую идею — большие камни поставим на рвы. А остальные будет резать. И обелиски с символами поставим вдоль дорог, которые стали тернистым путем этих несчастных жертв. У каждого захоронения в результате больше ста камней.
Вечером зрелище очень грустное, потому что в сумерках в камнях видишь стоящих на коленях несчастных. Каждая группа камней — будто группы людей, родители, дети, друзья... 58 квадратов-могил уставлены камнями, и ни один камень не повторяется.
И, конечно, арка у дороги, с которой начинается этот путь. Она должна привлекать внимание, эмоционально бить по проезжающим мимо.
И фраза на обелиске из стихотворения Ояра Вациетиса: «Пусть остается незаживающей эта рана».
И, когда уже было почти все готово, господин Ланге говорит: «Знаешь, у нас есть списки немецких городов, из которых привозили в Бикерниеки жертвы». Тогда их было двадцать, сейчас их больше пятидесяти. Они работали очень ответственно. У нас списков не было. И Ланге сказал, чтобы каждый город захоронил здесь урну с землей и списком погибших из него. На территории мемориала отмечены города, откуда привозили несчастных. Но, например, плита с надписями весит более 800 килограмм. И только две недели до открытия, как мы это сделаем? Строители придумали гидравлический домкрат и прямо во время открытия плита очень медленно опустилась...
«По счастью, это очень мощный гранит…»
Открытие было громким — правительство, президент Вайра Вике-Фрейберга, дипломатический корпус в большом количестве и жители. Потом был случай, когда молодые и не очень умные ребята откалывали небольшие кусочки гранита. Их поругали. Но, по счастью, это очень мощный гранит…
В центре мемориала часовня, это тоже очень сложный момент. Понимаете, если я воспринимаю это как чисто еврейское захоронение, то символ-часовня входит в какой-то конфликт с иудейской верой. Но обратите внимание, что там верхняя часть отделена от столбов. Помню, во время стройки приехал Улдис Цеплис. Мы с ним делали другие работы вместе на старом еврейском кладбище, он там в 1991 году камень жертвам Холокоста сделал. Это около улицы Маскавас (ныне Латгалес — LSM+) у бывшего ГВФ (комплекс корпусов Рижского Краснознаменного института инженеров гражданской авиации, сейчас там расположены несколько учебных заведений — LSM+). В советское время старое еврейское кладбище переименовали в «Парк коммунистических бригад», это же надо было придумать такое название... И вот в Бикерниеки во время монтажа часовни, когда крест опускался вниз, Улдис мне посоветовал: «Не будем опускать, пусть он останется в воздухе!» А как это сделать, когда кран только на два часа? Посидели, придумали, что подставить, чтобы крест остался как бы в воздухе…
И получается, что эта часовня для всех, потому что там и христиане лежат. Так что это такая универсальная конструкция. И уже 20 лет прошло, но со стороны евреев мне никто ничто не сказал против этого. Хотя я сам еврей, но тогда у меня никаких контактов с раввинами не было — я все-таки светский человек. Но я знаю, как оправдаться, если что. Понимаете, у этих несчастных не было обряда похорон. И не была прочитана заупокойная молитва кадиш. И никто с ними не попрощался. Их убили, закопали, выкопали, сожгли, перемешали с дровами и мазутом и снова в яму закопали. А в 1944 году снова выкопали все — стали по фрагментам костей считать, сколько здесь людей (есть специальная методика). Так что часовня — место, где можно попрощаться.
Всё... Но я хочу еще сказать пару слов о людях, которые помогали — про Абрама Клецкина, это был замечательный профессор, у которого учились очень многие в Латвийском университете. И Маргер Вестерманис, который прошел через гетто, создал Музей истории евреев Латвии, который еще в советские времена исследовал эту трагическую тему.
Хочу вспомнить и своих коллег, с которыми мы пахали, выбирали, было очень много вариантов. Это архитектор Галина Лобашова, уже ушедший от нас архитектор Марис Голаровский, конструктор Галина Алцере и дендролог Вия Янсоне. Кстати, о дендрологе. Мы там решили посадить в особых местах для декорирования определенные типы растений с колючками, шипами, но... к сожалению на следующий год ни одного этого кустика не осталось. Да, потому что, наверное, это были ценные кустики, а я же не караулил... И где-то они растут, кому-то служат.
Да, и когда уже все было открыто, мы шли по мемориалу и был Ланге, человек, который словами не бросается. И он мне сказал, что под большим впечатлением. И сказал: «Я знаю, что ты сейчас занимаешься мемориалом в Румбуле. Много не дам, но 40 тысяч латов дам! И будем договариваться об объемах работ. Обрамление рвов там будет такое, как здесь. Те же столбы со звездой Давида. В общем, по минимуму. Но привести Румбулу надо в достойный порядок». И я практически сразу согласился, связавшись с общиной. Ланге сделал такой шаг.
«Дело дошло до камня с надписью, что здесь евреи лежат — а им не разрешают»
Румбула для меня тоже больное место, потому что там дети катались и на лыжах, и на велосипедах. Ну, дети! Мы там клали камни, сажали кусты, и я смирился с велосипедистами: сделали специальное покрытие дорожки, чтобы они ездили по ней, а не по земле с могилами, чтобы не разворачивали землю. С народом бороться бесполезно, надо просто думать, чтобы одно не мешало другому.
Я уже занимался этим в рамках института «Коммуналпроект», где тогда работал. В Румбуле были очень сложные решения по земле, потому что земля принадлежала городу и трем частным лицам. Один кусок принадлежал господину Луговскому, ныне покойному. На тот момент он был относительно богатым, торговал привезенными на рынок Румбулы машинами. Он меня принял, я ему рассказал проблему. Он ответил: «Даже не парься, через неделю вопрос решу». И через неделю был трехсторонний договор, где каждый подписался, а я только сделал схему и доли превратил в графический чертеж. Как он это организовал — я не знаю. Но люди знают, что за такую работу требуют хорошие деньги, потому что это серьезный бизнес. Так что Луговскому — слава.
В 1991 году мы вместо советских щитов, на которых было написано, что здесь убиты мирные граждане, поставили камень со звездой Давида и надписью на иврите. А прежде был камень с серпом и молотом и надписью «Жертвам фашизма». Каким жертвам фашизма — непонятно.
В 1960-е годы, даже раньше, стали заниматься благоустройством этих мест. Люди, среди них и бывшие боевые офицеры, обозначили рвы. Они сами в свободное время обустраивали, покупали на свои деньги камни и обрамляли могилы. Среди них был и здравствующий Давид Зильберман. А когда дело дошло до камня с надписью, что здесь евреи лежат — им не разрешают. Тогда боевые офицеры поехали к своим большим начальникам в Москву, у которых они воевали и приложили усилия, чтобы просто «жертвы фашизма» написать на идиш. Это была большая победа.
«Момент силы, который все удерживает»
Уже при независимости депутаты Рижской думы провели решение и на мемориал получили 20 тысяч латов. Потом евреи Америки, выходцы из Риги, подключили американские общественные организации и те выделили 10 тысяч. И было довольно много разных пожертвований. Израиль дал 10 тысяч. Так мы собрали сумму, благодаря которым я уже мог превысить те ограничения, которые выставил Volksbund, и стал формировать центральную площадь и большие камни для захоронений.
Начинается строительство и вдруг появляется Борис Клиот, который в пятнадцать лет оказался здесь вместе со своей семьей в гетто. Здесь погибли его мать, отец и две сестры. Когда он сюда приехал уже в новые времена, ему было уже за 80 лет, но он играл в теннис и у него была любовница. Так вот, он сказал, увидев камень с надписью на входе: «Шикарно, но г.вно! Я хочу, чтобы было более достойно такого важного дела». И рассказал об итальянском архитекторе Помодоро (он еще жив, кажется), у которого есть такая бронзовая арка, но она миллионы стоит, и она еще и вся в скульптурах. «Вот давай арку через улицу Маскавас поставим! — сказал Борис. — Вот это точно будет ЗНАК, а не эта фигня». Я опешил и лишился дара речи, потом сказал, что мы не можем это делать... Договорились, что буду думать, дал три дня. За три дня я придумал нынешнюю штуку, похуже немножко, чем у Помодоро…
Сделали проект, была масса проблем, о них не буду сейчас говорить. Нужны были дополнительные средства — он даже ни разу не торговался. Я думал, что часть денег у него зажму и сделаю на них освещение этой территории. Через месяца три после открытия фонари все перебили, провода повырывали...
Вот эту штуку-арку на входе с точки зрения конструкции посчитать невозможно. Там неопределенное количество элементов, которые надо заложить в формулу. Я показал макет, рядом с Борисом был Яков Формальский, на тот момент, наверное, самый лучший конструктор в Латвии. Он сказал: «Ничего рассчитывать не будем, твой “веник” будет стоять и так, я только сделаю фундамент».
Три с половиной метра глубиной фундамент у этой арки, очень мощный, тот момент силы, который все удерживает.
И на все про все — полтора месяца до открытия. А у меня даже макета нет, чтобы увидеть масштаб, как это будет выглядеть… Скульпторы так не работают, оставалось ориентироваться по высоте сучков, деревьев.
Я сделал пятнадцать экземпляров проекта и разнес в организации, которые занимаются металлом. Все расхваливают: хорошо, красиво, но за месяц не успеем. Но помогли: позвонили уважаемые люди, на следующий день пришел опять же в ту же организацию, где был накануне. Там сидели злые мужики, которые сказали, что сделают. И за месяц сделали — правда, без 10% необходимых труб, просто уже физически не успевали, но этого никто не заметил.
А перед этим, когда на заводе открыли конструкцию, приехал Борис... Он сам маленький, так он бегал вокруг конструкции и говорил: «Вот ты этим нацикам сделал!»
…Когда вы проходите в Румбульский мемориал мимо арки, то проходите к ручью и там два камня на дороге стоят, между которыми очень малое расстояние, почти щель. Эти камни символизируют Рубикон. То есть —
обратной дороги нет.
А далее — менора и другое. Здесь, в отличие от Бикерниеки с его концепцией, было так: когда набирались деньги, что-то придумывалось. Например, на камнях выбиты названия улиц гетто.
«А кто же это делал? Это делали местные!»
И еще была проблема — наш новый еврейский вождь устроил цирк с конями, чтобы Абрам Клецкин изменил текст, который был согласовал в думе. О том, что с убийцами были добровольные пособники. А в первоначальном тексте у нас было, что с убийцами были местные пособники. Разница!
Комиссия по памятникам в думе (а они почти все ученики Клецкина, гуманитарии) говорит: «Абрам, ну не надо такой текст, про местных...» Меня просто бы на месте Абрама в порошок стерли, а его нет, не могут, он их учитель. Клецкин стал объяснять: а кто же это делал? Это делали местные! Не только латыши, но и другие, кто был недоволен евреями.
И вот на очередном заходе (мне показалось, что Абрам мне даже подмигнул) Клецкин вдруг сказал: «Хорошо, давайте слово «местные» заменим на «добровольные». У меня сразу по спине потек пот — ведь это звучит гораздо хуже! Понимаете, пришли местные и расстреляли — ладно. Но добровольные?.. То есть пришли люди: «Дайте, я стрельну!» А комиссия вдруг говорит: «Здорово! Спасибо!»
Мы, когда ушли с комиссии, я спросил Клецкина: «Как тебе это пришло в голову?» А он говорит: «А ты психологию людей плохо знаешь! Ты архитектор, а я профессор — я знаю!» В общем, профессор сыграл на противоречии, когда все время нет, нет, нет и вдруг — да!
Но наш вождь сказал нет: здесь будут «местные»! А у нас два дня до открытия и текст не выбит на камнях. Я его упрашивал оставить «добровольные». Но успели выбить.
Написано: «местные».
КОНТЕКСТ
По данным советской Чрезвычайной комиссии, занимавшейся расследованием нацистских преступлений сразу после отступления гитлеровцев, в Бикерниекском лесу было расстреляно и захоронено в 57 массовых могилах около 46 500 мирных граждан и военнопленных. Уничтожение советских военнопленных и мирных граждан (местных и иностранных евреев, русских, латышей, поляков, включая 709 душевнобольных из лечебных заведений Риги) осуществлялось систематически с лета 1941-го до августа 1944-го — сначала местными добровольцами из расстрельной «команды Арайса», потом — специально сформированными палаческими отрядами и подразделениями SD.
В 1941 году с участием подразделений латвийской полиции (но без полицейских «фронтовых» батальонов и без тех сил, что были задействованы для оxраны концентрационного лагеря Куртенхоф в Саласпилсе) было совершено крупнейшее в истории Латвии массовое убийство.
В 2016-м Rus.LSM.lv писал: 30 ноября и 8 декабря 1941 года нацисты и их местные пособники устроили масштабные акции массового уничтожения евреев в Румбульском лесу. Нацисты использовали так называемый метод сардин, когда жертв заставляли раздеваться и ложиться в яму, после чего их расстреливали. Здесь оборвались жизни более 25 тысяч человек — обитателей Рижского гетто и евреев, специально привезенных из Германии. Несколько сотен еврейских мужчин из концентрационного лагеря «Кайзервальд» были убиты на этом месте в 1944 году.
В конвоировании жертв в Румбулу 30 ноября 1941-го были массово задействованы «обычные» рижские полицейские, но, как указывает историк Улдис Нейбург, большинство из них ничего не знало о цели акции. По словам другого историка, Карлиса Кангериса, в изгнании людей из гетто 30 ноября была задействована даже еврейская полиция самого гетто. В следующем расстреле, 8 декабря, активнее участвовала «команда Арайса» — одно из подразделений Латышской вспомогательной полиции безопасности SD, названная так по имени своего командира Виктора Арайса. Арайсовцы выгоняли евреев из домов в гетто, охраняли и отнимали иx вещи на месте казни в Румбуле, указывает Улдис Нейбургс в своей книге «Господи, твоя земля горит».
«Эти события произошли на земле Латвии, и в них участвовали и наши люди. (...) Сотрудники рижской полиции должны были участвовать [в акции] — оцеплять гетто, выталкивать людей [из домов], гнать их 8 километров в Румбулу, вести по этой тропе смерти (...) до больших ям, которые вырыли русские военнопленные», — заявила в 2002 году на открытии мемориала на месте расстрела тогдашняя президент Вайра Вике-Фрейберга.
