«Сегодня», сто лет назад. Невыносимая легкость поиска съемного жилья в Риге

На берегах Двины. Парии

Я в Риге три недели и только вчера нашел, наконец, комнату.

Впрочем, это не совсем точно.

Точнее будет так: ту комнату, которую я вчера нашел, я, собственно, нашел уже в день моего приезда, спустя каких-нибудь два часа, как ступил ногой в Ригу, но... тогда я никак не думал, что остановлю на ней мой окончательный выбор.

Небольшая клетушка, вроде стойла для одной лошади, пятый этаж, обстановка не лучше одиночной тюремной камеры, и ни с чем не сообразная цена.

Но тогда я еще был молод, три недели тому назад, необстрелян и самонадеян.

Я вспомнил, как

все рижские приятели уверяли меня в один голос, что ничего нет легче, как найти в Риге комнату.

И, окинув клетушку презрительным взглядом, я, не говоря ни слова, направился к двери.

— До свиданья! — Напомнила мне хозяйка.

— Нет уж, знаете ли... прощайте! — сказал я сурово.

И я, птенец, был уверен, что так и будет, что мое «прощайте» означать: мы больше не увидимся.

Приятели говорили приблизительно так: если я возьму первую попавшуюся газету и пойду по первому адресу, комната можно сказать, будет у меня уже в кармане.

Я пошел по первому адресу, деловито предупредив экспедиционную контору, которая привезла в Ригу мои вещи, что вечером я сообщу по телефону точный адрес, куда вещи доставить.

Но по первому адресу с комнатой что-то не вышло, по второму тоже. Не вышло и по третьему. Эка беда; энергии и сил у меня было еще непочатый угол.

Из экспедиционной конторы мне звонили на другой день в гостиницу:

— Как быть с вещами?

Я ответил (довольно резко и заносчиво, помню), что могут потерпеть еще день. Что, в самом деле, за спешка? Не дал вчера адреса — дам сегодня.

Не буду распространяться. Я шел по адресам три недели.

Мне звонили из конторы через каждые четыре дня и через каждые четыре дня я отвечал. И все мягче, мягче и мягче. Голос мой к концу сделался приторно-сладким, льстивым, препротивным, совершенно незнакомым мне голосом, от которого меня самого тошнило.

Я просил ждать.

А с комнатами было вот что. Их не то, чтобы совсем не было. Нет, были. Но выходило как-то так, что или я их никак не мог снять или мне их никак не могли сдать.

Прежде всего пятый этаж, лифт е действует (пока, но будет действовать), центральное отопление не действовало (ставили зимой железные печурки — но будет действовать), темная конурка (нужной мебели еще нет, но будет мебель).

Потом подозрительный осмотр моей особы с головы до пят.

Потом допрос с поджиманием губ: холост? женат? Чем занимаюсь? Ходят ли ко мне гости? Есть ли знакомые дамы? Долго ли сижу по вечерам?

Кое-где частный вопрос: не нужен ли мне отдельный ход? Есть отличная комната с отдельным ходом, но, конечно, и (недвусмысленный взгляд, намекающий на что-то игривое) на тысячу рублей дороже (сами понимаете, господин... и господин может быть спокоен, что никто его не встревожит!).

Два важных наблюдения я сделал во время этих поисков. Во-первых, что комнатный жилец в Риге — нечто в высшей степени презираемое, в роде приживальщика, проходимца, прощелыги.

Бесправное существо, парий.

Ему можно предложить что угодно, можно обходиться с ним, как угодно, потешаться над ним, сколько угодно.

Во-вторых, что всякая рижанка, самая обыкновенная женщина в частной жизни, даже преобходительная порой и пресимпатичная, выступая в роли комнатной хозяйки, мгновенно превращается в ведьму.

Даже если вы с ней знакомы.

Куда делись улыбающиеся губы и мягкий приветливый взгляд, который вы видели у нее вчера на взморье? Губы, как ниточки, бледны и поджаты, взгляд колючий, подозрительный; слова отцеживаются презрительно, высокомерно.

Нет, это не та, совсем не та, с которой вы говорили вчера, это — другая женщина.

И я взбирался и взбирался на пятые этажи.

Но пятые этажи во время поисков имеют такое свойство: чем дольше вы ищете, тем они становятся выше. Они превращаются в седьмые, в десятые, в пятнадцатые, уж не знаю, счетом в какие еще, этажи.

У вас уже нет ни сил, на дыхания, ни сердца.

И дома все росли, а комнат все убывало.

Были, конечно, комнаты и пониже. Но там другая история.

— Вы иностранец?

— Нет, по мне нужна...

— Простите. Мы анонсировали: сдается иностранцу.

И дверь захлопывается.

Я, птенец, не понимал еще тогда, в чем дело.

— Почему, — думал я — иностранцу, почему не мне?

И на второй неделе решил: будь, что будет — стану иностранцем.

И стал иностранцем.

— Издеся комнайт иностранц? (актер я не важный).

— Здесь, здесь...

Радостный перепуг, некоторая суматоха, придвигается мягкое кресло.

— Пожалуйста. Вот сюда... Здесь мягче. Так вы иностранец?

— Иностранец.

— Ах, Боже мой...

Краска в лице, заигрывание глазами.

— Я и то смотрю... Вероятно, вы швед? Правда?

— Non, я датчинг.

— Ах, датчанин. Да сядьте же удобнее... Ах, Боже мой...

Я в тайном восторге. Комната не очень важная (так, на тысячу рублей на мой взгляд), но обхождение мне все больше и больше начинает нравиться. После инквизиторских допросов я прямо отдыхаю. И расплываюсь в блаженстве.

— Вы будете жить вот здесь. Вы будете жить, как у Бога за пазухой... Как у своей родной мамаши...

— Что значийт мамайш? — поддерживаю я свою иноземность.

— Мамаша... ну... Mutter. Madre. La méге.

— Ага... Понимайт.

— Вам будейт, — переходить хозяйка живо на мой диалект — большой удобность и большой приятность жить в этой комнайт. Вы понимайт?

— О, я понимайт.

— И ошень недорогой комнайт...

— Сколькай?

— Три тышей и encore (франц. «еще» — Rus.LSM.lv) пять сотей.

И показывает пальцами и пишет на бумажке.

— О, на ваш крон это есть один пустяйк. Ошень не многой.

Я бледнею. Я начинаю понимать. Иноземная личина становится мне вдруг невероятно тяжела. Она сползает, сходит, падает, как скорлупа. Я встаю.

— Чертова перечница! Сто дьяволов тебе в зубы!

И, обретши всю прежнюю гибкость и подвижность родного языка, я, себя не помня, в ярости, сочно выпаливаю слова, от которых конфузятся стены.

В дальнейшем я уже говорил прямо:

— Я не швед, и не датчанин, не американец и не англичанин. Но я человек. Мне нужна человеческая комната. Дайте мне человеческую комнату.

И нашлась только одна добрая душа, которая ответила мне так же прямо и честно:

— Так как вы не швед и не датчанин, не американец и не англичанин, комнаты вам не будет. Поняли? У тех валюта, а у вас нет валюты. Поняли?

И пустилась в откровенность:

— А то приходит ко мне один и говорит: «Я иностранец. Сколько?» Я ему по чести «четыре тысячи». «Как? 70 миллионов марок?» И сомлел вдруг пентюх, так что мне же пришлось отпаивать его собственными лавровишневыми каплями. Немец оказался. А я виновата, что по ихнему, по немецкому, это 70 миллионов? Так мне таких иностранцев не надо. Я женщина сырая, меня легко напугать...

Таким образом, я шел и шел. Я давно уже шел по старым адресам, видел, как в тумане, знакомые, уже виденные мной, комнаты...

Я шел, шел... пока в один прекрасный день не пришел в ту самую клетушку, похожую на тюремную камеру, которую я увидел в первый день.

Боже мой! Словно брата я увидел! Ведь здесь, именно, здесь, мне говорили, что тюремная камера сдается с лифтом, с освещением и прислугой. Именно здесь надо мной не глумились, а показали каторжный товар лицом, как он есть.

— Как... это вы? — спросила хозяйка, отступая, во все глаза глядя на меня, похудевшего, измученного, оборванного, неузнаваемого.

— Да, это я, — сказал я, вытирая счастливые слезы.

И стал раздеваться.

— Как?.. Вы совсем?

— Совсем.

И я поселился в моей камере.

Это было вчера.

Сегодня утром ко мне зашла развязная женщина с бесцеремонными манерами и назвала себя прислугой.

— Вот что, — сказала она строго. — Вы уговорились с ней и насчет услуг?

— Да, я взял комнату с услугами.

— Вот что. Это уже всегда. У нас жилец платит отдельно.

(Это «жилец» прозвучало у нее, как наименование какой-то особой породы людей, в роде хвостатых или рогатых, во всяком случае, чем-то сильно отличающихся от обыкновенных людей.)

— Хорошо, — смиренно согласился я. — Я буду платить отдельно.

— Тогда, — заметила она снисходительно, — я буду у вас подметать.

Спустя немного вошла хозяйка.

— Вот что. За лифт вы будете платить отдельно.

— Но мне кажется, — заметил я робко, — я взял с лифтом.

— Верно, — с лифтом. Но лифт приводится в движение электричеством. Вы будете платить не за лифт, а за электричество.

— Хорошо.

— И вот что. За освещение вы тоже будете платить отдельно. Так мне будет спокойнее. А то вот вы все что-то писали вчера вечером...

— Хорошо. — Сказал я кротко. — Может быть, нужно еще за что-нибудь отдельно?

— Да, за горячую воду. Вода кипятится на газе. Так за газ отдельно.

— Хорошо. Может быть еще за что-нибудь? Уж вы, пожалуйста, сразу.

— Экий вы быстрый, — снизошла она и улыбнулась. — Сразу ведь не сообразишь все...

— Так вы подумайте.

Она согласилась. Она сказала, что подумает.

Лев МАКСИМ
(Предыдущие корреспонденции Льва Максима — Максима Михайловича Асса — в «Сегодня» были посвящены Лиепае, мы их перепечатали 22 июля и 25 июля, еще две, 11 августа и 14 августа — Риге, их мы также позаимствовали.
 — Rus.LSM.lv)

• Следующий выпуск рубрики «“Сегодня”, сто лет назад»
выйдет завтра — в пятницу, 25 августа в 18:30.