«СЕГОДНЯ», СТО ЛЕТ НАЗАД
В рубрике «“Сегодня”, сто лет назад» Rus.LSM.lv перепубликовывает статьи и заметки, выходившие в знаменитой рижской русской газете ровно век назад — из номеров, датированных тем же днем того же месяца и в оцифрованном виде доступных в латвийской Национальной библиотеке.
Отбираются материалы по нескольким критериям (надо сразу признать — не очень жестким). В частности, свою роль играет важность темы — коли сто лет назад статья была опубликована на первой странице, она была посвящена значимой проблеме. Имеет свое значение и то, насколько происходившее в независимой Латвии тогда перекликается с происходящим в независимой Латвии сейчас. Наконец, предпочтение отдается оригинальным материалам: отправка редакцией собственного корреспондента, на собрание ли русского учительства в латвийскую провинцию или же в далекую страну — верный признак интереса, вызываемого у читателей событиями там.
Материалы рубрики публикуются с минимальной редакционной обработкой и, в некоторых случаях, с небольшими сокращениями. Для удобства чтения орфография приведена в соответствие с нормами современного русского языка.
- В 2019 году, к столетнему юбилею газеты, Rus.LSM.lv опубликовал несколько статей, в которых рассказывал об истории «Сегодня» — ее взлете, расцвете и умертвлении. Эти статьи можно почитать здесь.
Либава спит
Вас поразит картина сонного царства, если вы приехали в Либаву из недалекой Риги, из веселой, кокетливой, по-европейски нарядной и элегантной Риги с ее широкими улицами, полными грохота и звона, бешеных автомобильных гудков, перекрещивающихся трамваев, разливающейся потоками яркой красивой толпы, с ее переполненными бульварами, ресторанами, театрами, с ее великолепной рекой, которую вдоль и поперек изрезывают пароходы, с ее напрягающей нервы, бьющей ключом жизнью.
Рига и Либава почти соседки, но судьба отнеслась к ним далеко не одинаково милостиво.
Вы идете с либавского вокзала широкой, но тихой и почти совершенно безлюдной улицей. Если вы имели неосторожность взять извозчика, вам угрожает опасность сделаться центром внимания всего города и волей-неволей сразу приобрести некоторую популярность. На цоканье копыт открываются окна и показываются лица, которые с живейшим интересом следят за вами, пока вы не скрываетесь за каким-нибудь поворотом.
Вы едете по Новой Либаве.
Фабрики и заводы, и снова фабрики и заводы. Огромные, прочно сбитые, построенные, видно, с расчетом на десятки, на много десятков лет. Но жизнь теплится в двух, много в трех.
Остальные не дымят, не живые; они проходят перед вами, не дышащие, не пульсирующие, бесшумно, как на экране кинематографа.
Вы едете вдоль гавани — тянутся длинные ряды пустых пакгаузов, амбаров, элеваторов. Если вы попали случайно не в тот день, когда отходят эмигрантские пароходы, вы увидите только несколько грязных лайб, качающихся у берега в яичной скорлупе и всяком мусоре, да какую-нибудь пару сонных маленьких пароходиков.
Над пустынными зеленоватыми водами носятся серые чайки и яростно кричат — «жить нельзя, поживы не стало».
Вы едете по прилегающим к гавани маленьким, узеньким горбатым уличкам, заросшим травой, как пустыри, совершенно вымершим уличкам, где бродят на свободе козы, которые остолбенело смотрят на вас белесыми сумасшедшими глазами — «Кто вы такой? И как вы сюда попали?»
Вы попадаете дальше в центр, на Большую, на Зерновую (улицы Лиела и Грауду — Rus.LSM.lv). Людей — считано. Дремлют на зное на козлах несколько извозчиков.
Магазины словно бы все открыты, но покупателей что-то не видать, да и продавцов как будто не видно,
потому что Шульц зашел покалякать в магазин к Шмидту, и оба, захватив по дороге Кальмейера, зашли к Упиньшу и там вместе с большой обстоятельностью обсуждают положение, создавшееся между Францией и Германией.
Вы попадаете, наконец, на Кургаузский проспект (Курмаяс — Rus.LSM.lv) с его чудесными тенистыми аллеями из лип и каштанов. Несколько направляющихся к морю полнотелых либавских дам со спинами, обожженными солнцем до пузырей (это уж такой женский либавский спорт — свирепые семичасовые солнечные ванны до пузырей). Несколько веселых молодых стаек девушек-подростков, темных, как мулатки, грациозных и игриво-кокетливых, как котята, чирикающих наперебой, как воробьи. А далее дети, и дети с мамками, няньками, боннами, вплоть до «анлагена» и дальше, переполняя «анлаген» до моря с его изумительным пляжем. Мужчин —никого.
Рижанин и либавец —родные братья. Но как-то похоже на то, что один воспитывался в недурном colleg'е, кончил университет, побывал заграницей, пообтерся, приобрел европейский лоск, перевидав и то, и се, знает толк и в том, и в этом, неплохо разбирается в устрицах и шампанском. А либавец дальше начальной школы не пошел. Какой-то поплоше, понеотесаннее, погрубее, словом — телепень, деревня.
И либавец носит туфли «джимми» и пиджак в талию, но это какое-то второсортное, и как будто даже чуть-чуть с чужого плеча; и он не прочь насчет устриц и шампанского, но все кажется, что он не будет знать, что с устрицей делать, и так и вопьется всеми своими тридцатью двумя деревенскими зубами в раковину.
От старого времени либавец сохраняет еще по инерции свой озабоченный, деловой вид
и даже деловую, уторопленную походку, но если он вас встретит, он с вами непременно остановится покалякать, даже присядет с вами где-нибудь на Кургаузском. Время от времени он, может быть, и станет поглядывать на часы, но это вас не должно смущать: это тоже только старая, когда-то нужная привычка. Ему некуда спешить.
И вот когда вы с ним усядетесь,
вы ясно увидите, что имеете дело с конченным человеком, который не сегодня-завтра умрет.
Он не вял, не апатичен, наоборот, он, видимо, даже полон всяческих интересов, но роковым образом выходит как-то так, что он интересуется теперь совсем не тем, чем надо.
Он обнищал, пообносился, весь вылинял и выцвел. Крах и смерть у него на носу, а закидывает он вас самыми пустейшими вопросами: «где вы купили костюм, почему не в Мемеле, почем у вас на мочке левого уха прыщик, почему вы не были вчера на пляже, почему...»
И вдруг, оборвав, взволнованно прищурит глаза:
— Смотрите, это не мадам Кунц? Да, нет же, это же мадам Кунц! Но почему сегодня с ней Шмидт? А где же Шульц?.. Нет, в самом деле... это интересно...
И как-то само собой выйдет, что совершенно не желая мадам Кунц зла, будучи даже искренне к ней расположенным, он вечером сообщит о своем наблюдении жене, а та мадам Лейко, мадам Лейко мадам Риттер, и
пойдет по сонному городу гнусность, как отвратительная предсмертная икота.
Минута оживления, увядания и снова оживления.
— А, Люкс. Здравствуй, Люксик.
Приветствие относится к подбежавшей к скамье серой ищейке Люкс, типичной либавской собаке, знающей Либаву не хуже любого либавского обывателя.
— Это собачонка Лепиньша... Замечательная собачка, знаете ли... Здравствуй, Люксик. Что это с твоим глазом?
Серая ищейка Люкс подымает свои серьезные умные глаза.
— А, это старый Фишер, — думает она равнодушно и бежит дальше.
И мадам Кунц, и Люксик, и все пустые вопросы — все от бездействия, от чувства обреченности, от предсмертной тоски.
* * *
Курортный сезон с его переполненными поездами на Взморье «Сегодня» проиллюстрировала карикатурой своего художника Civis’а (Сергея Цивинского):
* * *
• Следующий выпуск рубрики «“Сегодня”, сто лет назад»
выйдет послезавтра — в понедельник, 24 июля в 18:30.
