(Первый лиепайский очерк того же автора «Сегодня» напечатала несколькими днями ранее. Мы позаимствовали его для публикации под заголовком «Лиепая, безлюдный город мертвых заводов». — Rus.LSM.lv)
«СЕГОДНЯ», СТО ЛЕТ НАЗАД
В рубрике «“Сегодня”, сто лет назад» Rus.LSM.lv перепубликовывает статьи и заметки, выходившие в знаменитой рижской русской газете ровно век назад — из номеров, датированных тем же днем того же месяца и в оцифрованном виде доступных в латвийской Национальной библиотеке.
Отбираются материалы по нескольким критериям (надо сразу признать — не очень жестким). В частности, свою роль играет важность темы — коли сто лет назад статья была опубликована на первой странице, она была посвящена значимой проблеме. Имеет свое значение и то, насколько происходившее в независимой Латвии тогда перекликается с происходящим в независимой Латвии сейчас. Наконец, предпочтение отдается оригинальным материалам: отправка редакцией собственного корреспондента, на собрание ли русского учительства в латвийскую провинцию или же в далекую страну — верный признак интереса, вызываемого у читателей событиями там.
Материалы рубрики публикуются с минимальной редакционной обработкой и, в некоторых случаях, с небольшими сокращениями. Для удобства чтения орфография приведена в соответствие с нормами современного русского языка.
- В 2019 году, к столетнему юбилею газеты, Rus.LSM.lv опубликовал несколько статей, в которых рассказывал об истории «Сегодня» — ее взлете, расцвете и умертвлении. Эти статьи можно почитать здесь.
В сонном царстве
Об одном либавец редко говорит, именно о том, что грызет его день н ночь, но о чем говорить ему слишком мучительно. Но если уж доведется — он заскрипит зубами.
— Да что тут спрашивать. Разве вы не видите сами?
Мы предоставлены сами себе, сами у себя покупаем, сами себе продаем, жаримся в собственном соку и мало-помалу сами себя съедаем. И все.
А надо вам еще?.. Так вот... Не хотите ли купить хорошенькие, совершенно особенные, небывалые обои?
И ядовито посмотрит на вас.
— Купите, пожалуйста! У меня 250 тысяч марок, и все целехоньки, и самих прекрасных рисунков. Вы можете оклеить ими ваш зал, вашу столовую и даже уборную, если хотите...
И откровенно схватится за голову.
— Боже мой, Боже мой. Подумайте... два года тому назад это были два миллиона, а теперь? Да ведь на один раз поужинать в курзале не хватит.
Подумайте, германская марка. Ведь мы в нее верили, больше, чем в Бога.
Таким образом, в положение либавца вплетается, некоторым образом, и мученический венец: он страдает за свою веру. Он, действительно, слишком долго и упорно верил в марку и с отчаянием и надеждой цеплялся за нее тогда, когда Рига, да и вся Латвия давно уже протрезвились.
И в обедневшем городе никаких крупных сделок, никаких крупных оборотов.
Носится либавец с какой-то чепухой, с каким-то призраком дела. Отзовет вас, например, в сторону и предложит купить 85 бочек серной кислоты или 10 тысяч пудов старого железа.
Не будьте неделикатным — не вздумайте отозваться на предложение. Может быть, кто-то, когда-то, где-то, кому-то и говорил о 85 бочках и железе, но у либавца их нет. Да и вообще, может быть, их и нет совсем в Либаве, да и не было никогда, ни в Либаве, ни вблизи нее. Это призрак, сонный бред. Это либавец вспоминает старину, когда он действительно совершал какие-то сделки, но и теперь страстно хочется походить на того же делового человека. Будьте же великодушны — не принимайте его предложения, пусть он носится со своим бредом.
Впрочем. продавать несуществующее — черта не одних либавцев. Это, кажется, свойственно всем вообще портовым жителям, Бог уж знает, почему.
Может быть, тут действуют море, солнце, непрерывная портовая сутолока с ее непрерывной куплей-продажей.
Помню, в Одессе мне кто-то предлагал колоссальную партию ржавых гвоздей и, когда я честно заявил, что покупаю всю партию, человек очень внимательно посмотрел мне в глаза, медленно почесал нос и медленно же, не сказав ни слова, повернулся и ушел. И больше со мной не раскланивался. Он обиделся...
И в Пирее,
помню, какой-то угрюмый грек упорно предлагал мне купить, что-го мифическое, кажется, остров Саламин, и если я не вляпался, то только потому, что в то время мне остров Саламин не понадобился.
Все-таки жаль либавцев и жаль Либавы. В особенности Либавы. В ней много очарования, много красоты, какой-то никем не примеченной.
Она спит в своих тихих и задумчивых прелестных уличках, садах (около «анлагена») , среди своих маленьких вилл, увитых плющом и виноградом, засаженных старыми кленами и только что отцветшими яблонями, грушами и вишнями, среди своих цветов, над которыми вьются и гудят золотые пчелы,; вся усыпанная белым и розовым цветом, словно только что умершая девушка невеста, одетая в свой последний печально-нежный убор.
Жаль ее...
Полдень, сонные деревья, зной, тишина, сонная одурь.
Серая ищейка Люкс, успевшая обежать весь город и не нашедшая себе никакого дела, стремительно подлетает к «Лебединому пруду» с явным намерением броситься на утиный выводок. Но благоразумно останавливается. Она вспоминает, что утки принадлежат Эглиту, сад которого тут же, и, если она тронет хоть одного утенка, из сада в нее полетят палки и камни. Она начинает поэтому сосредоточенно обнюхивать какую-то совершеннейшую дрянь, словно за этим и прибежала. Вдруг поворачивается.
Слышны чьи-то шаги.
Ну, думает, может быть, удастся на кого-нибудь... хоть полаять. Нет.
Это старый Лацис, сторож Калныньша. Еще шаги — Файзиш с женой и девочкой. А там Шульц, а там Шмидт... Все знакомые, знакомые, знакомые...
Тогда в полном отчаянии, окончательно не зная, что делать, Люкс ловит на лету муху, щелкает своими страшными челюстями, как кастаньетами, и, убегая, с ужасом думает:
— Боже, что стало с городом. Не только ни одной новой замечательной собаки — ни одного человека...
Сонный город томится в тяжкой истоме.
Вечер. «Анлаген», пляж или кургауз.
Кучки изнывающих либавцев бродят, тычутся туда и сюда, как отравленные тараканы.
Похоже на то, что и наряжаются, и собираются они вместе не потому, что они этого хотят, не потому что этого требуют их мускулы, нервы, легкие, а потому, что кто-то, сильнейший по воле, заставляет их это делать, и, затаив отчаяние, они с мучением отбывают тоскливую повинность.
И те же разговоры, — где вы купили костюм, почему прыщик на мочке, и мадам Кунц, и 85 бочек, и 10 тысяч пудов.
И вдруг самое искреннее, неподдельное оживление, даже глаза заблестели.
— Послушайте, ведь в воскресенье гонки. Вы будете? Непременно приходите. Будет очень интересно.
Дело в том, что от тоски что ли, от безделья, теперь каждый либавец, независимо от его возраста, непременно член какого-нибудь яхт-клуба, «Норда» или курляндского. И он с упоением думает о воскресенье, когда он оденет свои белые штаны, полотняные туфли и синюю фуражку с каким-то золотым адмиральским значком.
Обездоленный, несчастный, он полюбил теперь эти игрушки, форму, процессии со знаменами, мишуру, игру в бирюльки. И это естественно: на старости почти всегда впадают в детство.
В час, в два ночи, раздаются последние шумные голоса на улицах Либавы, и вся Либава, схватываясь со сна, знает, что это возвращается из бара капитан Гибнер со своей компанией. Именно Гибнер, а не кто-нибудь иной, потому что, когда открыли никому не нужный бар, только Гибнер взялся его поддерживать. Но в два вся Либава мертва. Ни звука, ни движения.
Только либавский маяк, неизвестно для кого, бросает на небо свой серебристый хвост, да изредка с шорохом и скрипом набегает на берег легкая волна. Но и та конфузится, сконфуженно делает книксен и тихо-тихо отходит назад, все ниже приседая, словно извиняясь: «кажется, я потревожила ваш сон. Простите, Бога ради».
• Следующий выпуск рубрики «“Сегодня”, сто лет назад»
выйдет завтра — в среду, 26 июля в 18:30.
