Опираясь на документы из латвийских и американских архивов, мы расскажем о подготовке и ходе конгресса, основное внимания уделяя перипетиям в Латвии.
Губернатор против князя в независимой Латвии
В предыдущей серии мы писали, что по итогам выборов от Латвии было выдвинуто 4 делегата — от неорганизованной эмиграции (т. е. от эмигрантов, не принимавших участие в формальных обществах) был утвержден князь Анатолий Ливен, от студенчества — Леонид Зуров, перспективный писатель и сотрудник А. Ливена (и будущий секретарь нобелевского лауреата Ивана Бунина), от «Общества русских эмигрантов в Латвии» Дмитрий Григорьев, а от «Специального комитета по делам русских эмигрантов Латвии» Константин Родзевич.
По старой доброй традиции, процессы, связанные с участием латвийских представителей русский эмиграции, не смогли избежать водоворотов интриг и разногласий.
Воссоздать хронологию этих и других, не менее интересных процессов, стало возможно благодаря документам, недавно обнаруженным в Бахметьевском архиве (Bakhmeteff Archive of Russian & East European Culture; США) — материалам секретной переписки бывшего адъютанта князя А. Ливена, поручика Федора Зейберлиха, с тайным представителем Парижского антибольшевистского центра, генерал-майором Николаем Монкевицем. Н. Монкевиц был помощником одного из наиболее ярких генералов Белого движения, Александра Кутепова, в обязанности которого входила секретная антибольшевистская работа в СССР. С помощью эмиссара Ф. Зейберлиха организация А. Кутепова осуществляла переброску агентуры в СССР, сбор сведений, изготовление поддельных документов и пр.
Уже с осени 1925 года Ф. Зейберлих обращал внимание Парижского центра на деятельность руководителя эмигрантского общества Дмитрия Григорьева, который в переписке с главой организационного комитета Российского зарубежного съезда Петром Струве умышленно называл свое общество единственной эмигрантской организацией в Латвии, что, конечно, не соответствовало действительности.
По словам Ф. Зейберлиха, Д. Григорьев являлся тайным агентом Политической полиции Латвии, поставляя «охранке» информацию о деятельности русских антибольшевиков, эмигрантах и др. Судя по сведениям Ф. Зейберлиха, Д. Григорьев всячески препятствовал участию А. Ливена в съезде, для этой цели объединившись с руководителем монархистов «кирилловцев» в Латвии, полковником Федором Фехнером.
Истинная суть дела неизвестна, однако, судя по документам «охранки», в ее распоряжение регулярно поступали сведения на русском языке от агента под псевдонимом Янис, который обладал изящным почерком и был великолепно осведомлен о организационных вопросах съезда, деятельности Парижского центра монархистов, их взаимоотношениях с латвийскими коллегами и пр.
Помимо прочего, в руки Политической полиции каким-то образом попал дубликат циркулярного письма организаторов съезда, а также другие документы за подписью Д. Григорьева.
Даже если допустить существование некой таинственной оппозиции, трудно представить, что она могла повлиять на участие А. Ливена в съезде. Однако случилось непредвиденное. Спустя несколько дней после выборов князь отозвал свою кандидатуру. Это было более чем неожиданно, и по свидетельству Ф. Зейберлиха, являлось результатом вмешательства Д. Григорьева, который сумел задействовать связи в «охранке», после чего и А. Ливену дали понять, что его участие в съезде нежелательно.
Фигура князя в Латвии, несомненно, затмевала авторитет бывшего губернатора Сахалина, к тому же в правых эмигрантских кругах, особенно среди адептов «великой и неделимой», весьма критически оценивалась деятельность Д. Григорьева в Японии, где он во время Гражданской войны исполнял обязанности эмиссара «верховного правителя России», адмирала Александра Колчака. После гибели А. Колчака, Д. Григорьев выступал за независимость Сахалина, чем и сумел приобрести весьма широкий круг недоброжелателей.
Теоретически, исключив участие потенциального соперника в лице представлявшего крупнейшую группу эмигрантов А. Ливена, Д. Григорьев мог надеяться на укрепление собственного авторитета на съезде, как лидера русских эмигрантов в Латвии. Делегат от второй конкурирующей организации, эмигрантского комитета, К. Родзевич, влиянием не обладал, да и в Латвии был скорее фигурой случайной. Л. Зуров же, как представитель студенчества и молодежи, также не создавал ему конкуренции. Создав образ главной организации русских эмигрантов в Латвии, общество Д. Григорьева могло претендовать на более щедрый поток заграничного финансирования, и нейтрализация А. Ливена, возможно, сыграла бы ему на руку.
Эхо несостоявшегося покушения
Скорее всего, причиной столь кардинального изменения решения А. Ливена послужило как «предупреждение сверху», так и личный опыт, приобретенный в 1922 году, когда князь стал «невъездным» домой в Латвию, очутившись в принудительной эмиграции. Как уже говорилось,
за деятельностью русских антибольшевиков неустанно следили латвийские спецслужбы,
а аристократ А. Ливен был одним из самых непримиримых лидеров антибольшевистского движения. Начав борьбу с красными во время Гражданской войны, он продолжал ее до конца своих дней, как и многие «белые» считая, что война не закончилась, а лишь перешла в иную стадию.
Неудивительно, что об участии А. Ливена в Рейхенгальском конгрессе монархистов в 1921 году были осведомлены и латвийская «охранка», и МИД Латвии. Впрочем, у князя были и «свои люди» из среды власть имущих (бывшие соратники по Гражданской войне и пр.), которые посоветовали ему не возвращаться в Латвию после участия в съезде.
Это оказалось весьма кстати, так как весной 1922 года, в ходе организации Генуэзской конференции и визита советской делегации в Латвию, была получена информация о возможной организации железнодорожного теракта на латвийской территории. По мнению русских антибольшевиков, это позволило бы не только уничтожить «цвет советской дипломатии», но и
эскалировать ситуацию до разрыва дипломатических отношений, и, может, даже вызвать военный конфликт. Радикалы полагали, что военный конфликт повлек бы за собой реанимацию международной интервенции,
что, вкупе с внутренними социальными потрясениями в России, могло бы вызвать новую Гражданскую войну и падение большевистского режима. Для предотвращения возможного теракта была проведена масштабная операция по нейтрализации львиной доли антибольшевистского «сегмента». Целую группу подозреваемых, среди которых была и супруга А. Ливена, задержали на несколько дней. После отбытия советской делегации почти всех отпустили, хотя часть задержанных была экстрадирована, а князю запретили возвращаться. А. Ливен смог вновь поселиться в Латвии лишь в 1925 году.
Очевидно, князь более не желал испытывать судьбу и, получив некое предупреждение, предпочел отказаться от участия в съезде. Следующим кандидатом на съезд от неорганизованной эмиграции должен был стать совершенно неприметный В. Н. Беляев, однако и он отказался. Таким образом, сегмент русских неорганизованных эмигрантов (насчитывающий свыше 5000 человек) не был удостоен представительства на крупнейшем конгрессе «Зарубежной России».
Участие латвийских делегатов в Российском Зарубежном съезде: неудавшийся монархист
К началу апреля 1926 года было выбрано 457 депутатов, из них на съезд прибыли 377, а 80 голосов от тех организаций, которые не смогли прислать своих представителей, были передоверены уже собравшимся в Париже.
Конгресс начался 4 апреля. Уже в первый его день с приветственной речью выступил один из латвийских делегатов, К. Родзевич. Следует заметить, что перед поездкой на съезд делегат Эмигрантского комитета получил некий «наказ», выступать только по вопросам, касающихся латвийского контекста, и не вступать в дискуссии на иные темы, дабы не бросать тень на пославшую его организацию. Замечание было весьма к месту, так как
дискурс «эмигрантов-монархистов» являлся излюбленным способом нападок латышской прессы, не чуравшейся раздуть из мухи слона.
Приветствуя участников съезда, делегат сразу же заявил, что изгнание не повлияло на ненависть эмигрантов к большевизму, поэтому необходимо объединиться под руководством великого князя Николая, прислушаться к зову русского народа и продолжить борьбу с незаконной властью во имя будущего России.
Не совсем понятно, почему, однако тексты речи К. Родзевича в протоколах съезда и в газете «Сегодня» отличались. Как упоминалось в предыдущих выпусках, редакция издания относилась к конгрессу весьма критически и зачастую освещала события в однобоком, субъективном ключе. В этот раз отдельное внимание было уделено выступлению К. Родзевича, где вышеупомянутый нарратив дополняла реплика: «Мы должны под руководством вождя продолжать борьбу за создание великой и великодержавной России».
Речь Родзевича получила широкую огласку в латвийской прессе, где ее снабдили комментариями и преподнесли как реакционную, враждебную и, конечно же, монархическую, призывая отказать делегату во въезде в Латвию.
В итоге руководству комитета, пославшего К. Родзевича на съезд, пришлось выступать с разъяснениями. Похоже, и сам К. Родзевич не горел желанием возвращаться, так как уже в июне женился (на Марии Булгаковой, дочери философа Сергея Николаевича Булгакова) и остался во Франции. Позже
«монархист» активно сотрудничал с левыми французскими группами, в 1936 году отправился в Испанию, где воевал на стороне республиканцев. Ходили слухи, что впоследствии он стал агентом ОГПУ
и одним из организаторов агентурной сети, среди прочих завербовав Сергея Эфрона, мужа своей бывшей возлюбленной, поэтессы Марины Цветаевой. Кстати, через несколько лет во Францию переехал и другой латвийский делегат, Л. Зуров, ставший секретарем Ивана Бунина. В остальном латвийские делегаты не проявляли особой инициативы и ход конгресса более не вызывал кривотолков в Латвии.
Ход съезда и его резолюции: новый взгляд на «национальные окраины»
Съезд продолжался неделю, доклады затрагивали достаточно широкий спектр вопросов, начиная с задач «Зарубежной Росси» и ее метафизической сущности и заканчивая рефератами о состоянии советской промышленности.
Одним из главных вопросов съезда была проблематика «национальных окраин». Описывая подготовку к съезду, парижский корреспондент «Сегодня» писал: по вопросу о признании суверенитета новообразованных государств «правое крыло стоит на точке зрения “единой и неделимой”, и, по-видимому, и по этому вопросу предстоит жаркий бой». Однако на этот раз интуиция журналиста дала сбой.
На пятый день съезда с докладом по данному вопросу выступил бывший глава российской дипломатической миссии в Болгарии, князь Лев Урусов. Содержание выступления было всецело посвящено отношениям будущей некоммунистической России к так называемым «окраинным государствам». Лейтмотивом его выступления стало «установление прочных, дружеских, искренних отношений с государствами — непосредственными соседями нашего Отечества».
Князь выразил
«твёрдую уверенность, что возрождённая Россия не посягнёт на неприкосновенность своих соседей, равно как и на свободное, независимое существование возникших на территории Российского государства новых государственных образований».
В число «признанных» «окраинных государств» вошли Польша, Финляндия, страны Балтии, а также Грузия и Армения. Князь, однако, ни словом не обмолвился об Украине, что вполне укладывалось в канву «белых» традиций, даже по прошествию многих лет не признававших прав «самостийников» на самоопределение.
Несмотря на это,
доклад стал доказательством поистине тектонических сдвигов в сознании русской эмиграции
по отношению к независимости новообразованных государств. Ведь совсем недавно о подобном подходе к вопросу не могло быть и речи. Даже умеренный по своей политической ориентации съезд 1921 года к вопросу о самоопределении «окраин» отнесся весьма неопределенно.
Увы: несмотря на молниеносное отражение данного доклада в том числе и в русских изданиях Латвии,
в остальном пристально следившие за ходом съезда латышские газеты не посчитали нужным удостоить этот архиважный момент внимания
и просто его проигнорировали.
Национальный вопрос — камень преткновения в Белом движении и индикатор эволюции политической мысли
Проблема признания суверенитета в целом стала одной из причин поражения «Белого движения» в Гражданской войне. Наиболее ярким примером, пожалуй, является ситуация весны-лета 1919 года, когда упорное непризнание независимости Финляндии лишило белую Северо-Западную армию Н. Юденича военной поддержки финских вооруженных сил в операции по освобождению Петрограда, а неопределенное отношение к территориальному устройству Польши оставило Вооруженные силы Юга России А. Деникина в походе на Москву без поддержки Войска Польского.
Интересно, что Л. Урусов, в 1926 году выступивший за признание «новых» государств, в 1921 году посещал Ригу, где поддерживал тесные контакты с русскими монархистами.
По информации «охранки», он являлся эмиссаром генерал-лейтенанта Петра Глазенапа, и собирал информацию об организации антибольшевистского дела в Латвии. Политическая позиция Л. Урусова тех лет неизвестна, но, учитывая его тесную связь с монархистами, можно предположить, что еще в начале 20-x он едва ли был сторонником признания суверенитета «лимитрофов».
Речь князя на съезде пять лет спустя стала прямым подтверждением эволюции «белой» эмиграции.
Итоги
В конце съезда был поставлен вопрос о создании объединенного «государственно-общественного зарубежного центра России», т. н. Русского зарубежного комитета.
Тут же возникли противоречия: правый фланг выступал за образование общего исполнительного органа, который смог бы работать под эгидой великого князя Николая, а центристы считали создание органа преждевременным и даже вредным, так как таким образом князю была бы навязана некая группа советчиков.
В итоге президиум постановил, что организация подобного комитета является преждевременной.
Однако в целом ряде вопросов съезд пришел к общему мнению. Съезд утвердил великого князя Николая вождем русского национального движения, направленного на освобождение родины от большевиков. Разделяя позицию князя, съезд вторил его мнению о бессмысленности попыток предрешения судьбы России из-за границы. По земельному вопросу была принята резолюция о бесповоротной передаче обрабатываемой земли крестьянам без права реституции прав бывших землевладельцев. Не вызвала претензий и резолюция о толерантном отношении к военнослужащим РККА и о недопустимости репрессий.
Съезд единодушно подтвердил резолюцию о признании независимости новообразованных государств и сотрудничестве на добровольных началах.
Таким образом было продекларирована позиция по ряду вопросов, отрицавшая якобы «реставрационные» цели эмиграции, то есть жупел, которым любили размахивать и большевики, и левые политические силы в новообразованных странах, в том числе и
в Латвии (здесь одним из рефренов социал-демократов являлся тезис, что «эмигранты и антибольшевики — это монархисты, заведомо враждебные по отношению к латвийской государственности»).
После завершения съезда великий князь Николай принял у себя его участников, разделив делегатов на группы (представители Балтийских государств попали в первую). Официально князь выразил удовлетворение результатами съезда, хотя люди из его окружения такой позиции не разделяли.
Русский Зарубежный съезд 1926 года положил начало и, к сожалению, одновременно конец подобным мероприятиям. Год спустя, вспоминая ход и итоги съезда, газета «Новое время» заключила: «Отказ от предрешения за рубежом вопроса о монархии, отказ от возвращения земель, отказ от вражды и мести — вот что останется навсегда памятником Русского Зарубежья в годы изгнания».
С этой характеристикой нельзя не согласиться: несмотря на неоднозначную оценку результатов, принятые резолюции продемонстрировали изменения, которые произошли в общественном сознании «Зарубежной России» за годы изгнания, причем в рефлексиях представителей его наиболее многочисленных — правоцентристских — политических течений. Несмотря на довольно спорные итоги Зарубежного съезда, несомненным приобретением стала намеченная стезя консолидации, пусть даже лишь в центристском и правом направлении.
Учитывая же и неоднородность русской эмиграции, и унесенные с собой за кордон старые политические разногласия, которые разгорелись с новой силой под гнетом изгнания, было бы и вовсе наивно предполагать, что один конгресс был бы в состоянии разрубить Гордиев узел проблем, накапливавшихся десятилетиями.
К сожалению, съезд не имел продолжения, однако оставил след в исторической памяти и заложил азы политической традиции, которую, возможно, продолжит и нынешняя эмиграция. Стоит надеяться, что в ХХI веке эмигранты смогут учесть недочеты своих предшественников и, сделав поправки на сегодняшний день, успешно продолжат дело, которое было начато более века тому назад.
В свою очередь, активное участие латвийский представителей показало заинтересованность русского общества в общем деле организации альтернативной России за рубежом и принадлежность русской интеллигенции к общественно-культурному ареалу «Зарубежной России». Со временем антибольшевистская ориентация стала одним из элементов зарождавшейся идентичности русских в Латвии, процесс становления которой был прерван, а затем задушен советской оккупацией.
* Изыскания, легшие в основу настоящего цикла статей, осуществлялись при финансовой поддержке Латвийского научного совета в рамках проекта «История Латвии XX-XI века: социальный морфогенез, наследие и вызовы»(VPP-IZM-Vēsture-2023/1-0003).
