Николай Кривошеин, абсолютно свободный самозанятый художник

Обратите внимание: материал опубликован 4 года и 9 месяцев назад

А давайте прямо скажем, что Николай Кривошеин — не просто известный, а выдающийся латвийский художник. Обычно считается, что художник — это богема со всеми вытекающими последствиями. Но это совсем не так! Разговор с Николаем Алексеевичем произошел в его мастерской в мансарде на улице Лачплеша. И разговор по большому счету произошел по душам.

— Николай, как ты отмечаешь Новый год?

— Никогда не планирую его как-либо праздновать. Обычно бывает так: сижу один и жду, когда позвонит Дед-Мороз и пригласит. Или наоборот, напросится в гости. И тогда отмечаем — тихо, под елочкой. Я каждый год ёлку ставлю и наряжаю обязательно. Сам хожу в лес, выискиваю... Самое главное — на елочку вешаю игрушки из моего детства, привезенные с моей родины, из Кировской области, из российской Вятки. Это игрушки пятидесятых-шестидесятых годов. У меня сохранились детские фотографии и я на них рядом с елкой, на которой вот эти игрушки. Чем старше делаюсь, тем более становлюсь, наверное, сентиментальным и с большей теплотой отношусь к старым вещам, свидетелям прошлого, которые являются своеобразными проводниками к воспоминаниям о счастливых детских (и не только детских) годах... 

— А с какого возраста себя помнишь?

— Я себя помню очень рано, с года.

— Это почти как у, извини, Льва Толстого, который помнил себя чуть ли не с младенчества!

— Вот примерно так, возможно. Мама тоже говорила мне, что это невозможно, но я помню, что когда мне был примерно год, мы жили в поселке под Кировом (ныне Вятка) и переезжали с квартиры на квартиру, и тогда какие-то мужики несли большой дермантиновый черный диван, на котором я сидел. И мимо меня проплывала картинка...

— Первая картинка будущего художника Кривошеина...

— Передо мной проплывали какие-то дворы, сараи... И самое интересное, что для меня та картинка по-прежнему видится так свежо, будто я все это только вчера видел, хотя родился в 1960-м и все детские годы провел именно там. В Риге оказался по окончании десятого класса, когда поступил в знаменитый Рижский институт инженеров гражданской авиации, на факультет авиационного и радиоэлектронного оборудования. 

— А как же пришло решение стать художником?

— Как раз в 1976-м или 77-м был юбилей Питера Пауля Рубенса и по телевидению транслировался шикарный научно-популярный цветной фильм, под классическую музыку. И я был очень впечатлён. Я очень внимательно отнёсся не только к самому Рубенсу, но и к самой истории изобразительного искусства. Меня этот фильм сильно взбудоражил, я его даже записал на магнитофонную кассету, у меня был, помню, магнитофон «Весна-306».  Вот фильм про Рубенса — своеобразный ключик для воспоминаний, я вспомнил про магнитофон «Весна»... Раз — и сразу ассоциация и отправление к нужному ящичку воспоминаний. Вдруг его открываешь и ахаешь — ведь, бывало, ты всю жизнь об этом не вспоминал.

Так вот, параллельно учебе в РКИИГА я  посещал знаменитую изостудию Абрама Зиновиевича Быкова при клубе нашего института. Это был один из самых известных педагогов того времени. Быков в 1991-м уехал в Израиль...А еще посещал студию легендарного Виталия Борисовича Каркунова. 

В Латвийскую академию художеств я поступил только в 1993-м и закончил в 1999-м. Там у меня были серьезные педагоги — Уно Данилевскис, Эдвард Грубе, Янис Земитис, Имант Вецозолс. Бакалаврскую работу защищал у Вилиса Озолса и Иманта Вецозолса. А потом судьба так сложилась, что оказался в монументальной мастерской Каспарса Зариньша и Алексея Наумова, они же руководители моей выпускной дипломной работы.

— Что латышские художники дали тебе, художнику русскому?

— Когда я учился у Быкова, отношение к академии у нас было такое... предвзятое, что ли. Якобы по-настоящему там ничему не учат. Но я все-таки поступил в Академию и это мне дало более широкий диапазон взглядов, до этого я был несколько зашорен. В Академии я чуть ли не впервые столкнулся с необходимостью эксперимента, творческого подхода к картине. На протяжении всей учёбы была такая дисциплина — «композиция», фигуративная, цветовая и т.д. И тогда, курсе на четвертом (1996-97-й год) я и включился в поиск, в эксперимент с цветом, с композицией — окунулся в  беспредметную изобразительность. На первых курсах я очень многого не понимал. А на четвертом курсе почувствовал вкус ко всему этому... В общем, постепенно стал отказываться от сходства с предметами окружающего мира, с натурностью…   

— На мой непредвзятый взгляд (и не только на мой), ты действительно один из немногих именно что выдающихся художников Латвии, который работает в области... абстракционизма?

— Правильнее было бы сказать даже так: в области беспредметного изобразительного искусства. Колористического искусства. А абстракционизм — это такое понятие, которое уже «застолбилось» в истории искусств, как изобретение Василия Кандинского, а потом развитое американскими и западными представителями этого направления...

— У тебя есть авторитеты в мире искусства?

— Развитие художника идет «поступенно» (термин от В. Б. Каркунова) и постоянно есть некие авторитеты, на которых обращаешь внимание и ведешь с ними диалог. Задаешь вопросы и ищешь ответы. Иных уж давно и в живых нет, но заочный диалог продолжается, и ты разговариваешь с ними через их картины, учишься у них. Как, в свое время, будучи студентом Академии, я писал натюрморт и благо, что Художественный музей находился рядом с Академией — я, даже не надевая пальто, выскакивал из академии и перемещался в музей, меня там уже все знали и даже никто уже не спрашивал удостоверение студенческое. Так я забегал на второй этаж музея и становился у картины Лео Свемпа, отыскивал в его работах ответы на свои неразрешимые вопросы… И, получив ответ, мчался в академическую мастерскую продолжать работу над моим натюрмортом.

Ну, студентам можно «приворовывать» какие-то идеи старых мастеров — это нормально, ты благодаря этому как раз и учишься. И так это могло быть раза два-три за день, когда я бегал подсматривать в музей нужную мне подсказку.    

Моё отношение к авторитетам постоянно меняется. Те, кого ты боготворил раньше, как-то уходят немножко в тень.  А те, кого ты не понимал и не обращал на них внимание — вдруг начинают тебя интересовать. В своё время я открыл для себя Рудолфа Пинниса, например — это наш своеобразный латышский фовист Анри Матисс, Эдвард Грубе со своими минималистическими тончайшими работами, тот же, уже ушедший от нас, Уно Данилевскис… Индулис Зариньш тоже был для меня неким переходным звеном — я ведь тоже не просто так пришел к абстракции, этому предшествовал период жёсткой стилизации натуры и затем полный отказ от изображения предметности в угоду восприятия картины через, исключительно, её колористические достоинства...

— Не посчитай это за провокационное замечание, но просто твои работы зачастую намного «круче» и глубже многих работ, некоторых, уж извините, латышских авторов, которых, однако, мы постоянно видим в престижных галереях...

— Тогда приходится констатировать факт, что страна в таком случае выберет пусть менее интересного, но своего. Лучше менее интересного своего, чем более мощного «инородца». И это бывало и причиной для отказа… Например, известная галерея может сперва долго сопротивляться, тому, чтобы взять какие-то мои работы на реализацию, потом продают их какому-то заезжему иностранцу  или даже послу солидного государства. И казалось бы, галеристы могли бы сказать: «О, здорово! Николай, неси еще!» Но говорят: «Нет, больше не надо, не приноси».  Таких случаев было несколько, и я начинал задумываться, а в чем дело? И приходил к выводу: оказывается, просто составил конкуренцию «своим».

— Но тут следует смириться — в Латвии рынок достаточно маленький... Если раньше у художников активно покупали новые гостиницы и банки, то гостиницы уже пооткрывались, а банки наоборот, позакрывались…

— Хорошо, конечно, когда есть человек, который занимается продвижением твоего творчества, а ты занимаешься непосредственно «производством». Но я, например, не могу одновременно сидеть на нескольких стульях. Надо и контакты налаживать, и языки учить, а при этом еще и картины активно писать... Обязательно что-то одно будет в ущерб другому.

В цивилизованном  арт-мире так и есть, у художника есть свой импресарио, арт-дилер. Я пытался найти такого человека. И даже появлялись люди, которые брались за это дело, но они были, все же, не совсем компетентны в этой области. Для того, чтобы достойно представить картину покупателю,  в этом направлении живописи тоже надо разбираться. Как минимум — надо знать, почему именно этот цвет соседствует с этим и в чем заключается художественная задача.

— 2019-й год для тебя был насколько успешным?

— По большому счету, все неплохо.  Я работаю, участвовал в нескольких престижных выставках, две из них — персональные. С продажами. Все очень нестабильно. Вот ещё меня родина неожиданно порадовала. Я зашел в городской музей Вятки и в экспозиции «Приобретения Вятского художественного музея» увидел свои работы. Я три раза участвовал в Васнецовских пленэрах, организованных музеем, и в конце каждого пленэра проходит выставка, некоторые представленные работы приобретает музей. И семью моими работами музей пополнил свои фонды.

— Я знаю рижских художников с именем, которые подрабатывают... например, охранниками автостоянки. Ты живешь чисто как художник?

— Абсолютно. Я абсолютно свободный самозанятый художник.

— Страшный вопрос. Тебе почти шестьдесят. Ты думаешь о пенсии?

— Не знаю... Наверное, в этом плане я наивный... Я думаю о ней, но я не выстраиваю свою жизнь так, чтобы постоянно об этом думать. У меня даже какой-то стаж есть — я работал еще в советское время, потом я много лет преподавал в школе (в нашей знаменитой рижской 40-й). Тут работал, там работал — что-то такое есть. Был какой-то момент, когда я оставил преподавание и решил только писать-писать-писать. Потом пришел к выводу, что я не совсем благодарно отношусь к обладанию определёнными знаниями в этой области, и решил вернуться к преподаванию и, вдруг, почувствовал себя гораздо комфортнее.  Я рад видеть результаты своих учеников. Когда вижу, что они начинают что-то понимать и это начинает отражаться на качестве их работ. На мой взгляд, понимание всегда должно идти впереди умения.

— Меня просто потрясла фраза нашей знаменитой латышской художницы, которая получила недавно пожизненную стипендию в 150 евро. Она сказала мне, что для нее это «золотые деньги»!

— Значит, даже у таких первых величин нет необходимой стабильности и продаж. С другой стороны, хоть снег и дождь, а 150 евро тебе раз в месяц придут, и за газ с электричеством оплачено будет. Такая страховочка — это всегда хорошо, когда знаешь, что пусть немного, но стабильно.   

— Я никогда не забуду, как осенью минувшего года ты уносил свою потрясающую широкоформатную работу из небольшой рижской галереи и стоял на выходе, глядя в небо: «Дождя не будет?» Ты ее нёс до мастерской пешком. Какова была реакция прохожих?

— К счастью, дождя не было, а путь от галереи до мастерской — минут пятнадцать. Люди на меня посматривали, конечно. Не часто им доводится видеть в городе художника под парусом открытой картины 2 х 2 метра. На самом деле, раньше, когда я был молодой и глупый, мне было даже как-то стыдно прогуливаться по городу с картиной.

А сейчас несу огромную картину по улицам Риги и меня распирает гордость: я — художник!

Заметили ошибку? Сообщите нам о ней!

Пожалуйста, выделите в тексте соответствующий фрагмент и нажмите Ctrl+Enter.

Пожалуйста, выделите в тексте соответствующий фрагмент и нажмите Сообщить об ошибке.

По теме

Еще видео

Еще

Самое важное

Еще