РАНЕЕ ПО ТЕМЕ
Лиепая была последним латвийским портом, куда заходили суда с репатриантами, и уезжали отсюда не только лиепайчане. В городе в 1935 году было, по данным переписи, 4620 жителей немецкой национальности или 8% горожан. Уехали практически все.
Во время репатриации остзейцев из Лиепайского порта вышли 26 судов, на них отбыли в Германию в общей сложности 8826 латвийских граждан немецкой национальности.
Исход был массовым.
Но действительно ли балтийские немцы только и ждали, чтобы фюрер призвал их в Фатерлянд?
КОНТЕКСТ
«С выездом немцев состав нашего народа станет чище и однороднее, поскольку нашу землю покинут не только чистокровные немцы, но и те некоторые латыши, что остались чуждыми по своему духу, которые по сути так и не осознали, к какой нации они принадлежат», убеждает читателя лиепайская городская газета Kurzemes vārds в № 234 от 01.12.1939. Дальше, вооружившись цифрами, газета доказывает, что и в экономическом смысле жить после отбытия остзейцев станет лучше.
— Карлис Улманис в октябре 1939 года произнес знаменитую речь об избавлении от 700-летнего ига со словами «Пусть они едут! Но не возвращаются!» (Lai viņi brauc! Bet — uz neatgriešanos!), — напоминает историк Юрис Ракис. —
Подконтрольная правительству Улманиса пресса репатриацию остзейцев приветствовала, общий тон был недоброжелательным, местами — враждебным.
Сказанное Улманисом многих немцев задело за живое, ведь и остзейцы участвовали в боях на независимость Латвии, к примеру, 13-й Тукумский полк освобождал Даугавпилс от большевиков. А 20 лет спустя им говорят — «уезжай и не возвращайся». Остатки родов немецких баронов — те, кто был на стороне Ландсвера в 1919 году и не покинул Латвию после его поражения — со злостью воспринимали и репатриацию, и отношение к ней латвийской стороны. Приехав в Германию, они объединились с теми, кто был изгнан из Латвии за 20 лет до этого. А в 1941-м вернулись уже вместе с нацистами и припомнили местным всё — и сожженные в 1905-м баронские имения, и 1919 год, и это «уезжайте и не возвращайтесь»... Многие назначенные нацистами гебитскомиссары, то есть начальники административных территорий, были из бывших остзейцев, в основном тех, кто служил еще у фон дер Гольца. Спуску местным они не давали...
КОНТЕКСТ
Недавно в Ницской лютеранской церкви начал работу новый орган. Точней, реставрированный. Его построил в 1934-м рижский органных дел мастер Херберт Колбе. Это был один из последних построенных им в Латвии органов. В 1939-м Х. Колбе репатриировался в Германию.
А часть немцев огорчалась, что приходится уезжать, и многие не хотели репатриироваться. Кто-то правдами и неправдами сумел остаться, несмотря на давление. Другие лиепайчане тоже — кто огорчался, а кто и радовался, что освободились квартиры и рабочие места.
Уезжали чиновники, инженеры, юристы, педагоги... Ремесленники среди уехавших тоже были.
В Лиепае слесарничали в основном немцы, это была их ниша, — говорит Ю. Ракис.
Сандра Шениня, руководителя филиала Лиепайского музея «Лиепая в оккупационных режимах», говорит об отъезде немцев как о первой потере Латвии в середине ХХ века:
— В результате репатриации немцев Латвия очень многое потеряла. Они ведь были образованными людьми, среди балтийских немцев было и немало предпринимателей. Потом были депортации и Холокост, и наша страна потеряла еще часть своих граждан. Это все были страшные утраты.
КОНТЕКСТ
Газета Brīva Zeme в № 268 от 25.11.1939 сообщает, что с 15 декабря не будет немецких школ, общин, обществ и т.д. В том же номере публикуются заметки об ушедших пароходах с репатриантами и статистика уехавших.
—Закрылась немецкая школа (здание на ул. Улиха и позже было школой, сейчас это Лиепайская основная школа и центр развития Līvupes — Л.М.). Между прочим, во всех латвийских школах были запрещены телесные наказания, но в немецких школах — орднунг превыше всего! — в младших классах розги практиковались. Но никогда — за слабую успеваемость, только за плохое поведение, — замечает Ю. Ракис.
Лиепая была последним латвийским портом на пути в Германию.
Директор городского музея Янис Судмалис в те осенние дни получил распоряжение о сохранении исторических ценностей.
«20 октября получил доверенность от Управления памятников принимать участие в проверке вещей отъезжающих на таможне и почте.
21 октября получил дополнительную телефонограмму с более подробными инструкциями о задерживаемых вещах.
Когда прибыл на таможню, работа там уже шла полным ходом.
Все старые пакгаузы в районе таможни были переполнены вещами уезжающих.
Появились первые корабли, они принимали вещи, которые тут же, на месте, возле пакгаузов, и проверялись. Из пассажиров первыми уехали граждане Германии. У них таможня задерживала серебряные и золотые изделия, позже они были возвращены владельцам и отправлены им. В тот раз изъяли около 35 кг серебра. В дальнейшем серебряные и золотые вещи не изымались. К примеру, консул Холбранд вывез около двух пудов серебряных вещей», — пишет Судмалис в дневнике.
КОНТЕКСТ
Газета Brīva Zeme в № 267 от 24.11.1939 извещает, что из Латвии выехали уже 38 тысяч немцев. В заметке чуть ниже сообщается, что у выезжавших немцев обнаружены культурно-исторические ценности — редкие книги, документы и картины. Тут же рассказывается, что кто-то пытался вывезти 50-килограммовый мешок манной крупы.
Следом за гражданами Германии начали выезжать сельчане-граждане Латвии — «колонисты из Кулдигского и Айзпутского округов», замечает дальше Судмалис. Их имущество упаковывалось в большой спешке и доставлялись в Лиепаю по железной дороге. Вместительный склад во дворе пробковой фабрики был переполнен этими вещами. Сельчане вывозили и много скота — лошадей, коров, а также птицу: для живности были особые суда.
Многие дома — в тех же Кулдиге и Айзпуте — были попросту брошены
и быстро превращались в развалины, добавляет сегодня Юрис Ракис. Остзейцы строили глино-бетонные здания, а такие быстро ветшают при попадании воды, достаточно крыше прохудиться. Аккуратисты-немцы, пока жили в своих домах, при необходимости сразу их ремонтировали. Но когда в доме никто не живет, он умирает...
Отъезду балтийских немцев очень радовались лиепайские ломовые извозчики — ведь сколько подвод со скарбом репатриантов надо было перевезти! Бизнес процветал.
— На отъезде немцев зарабатывали и некоторые немцы, — дополняет Сандра Шениня. — Судмалис в дневнике пишет об особом штабе по оказанию помощи во время отъезда, который организовали сами немцы. Была создана и arbeitsdienst (трудовая служба — Л.М.) из ремесленников и рабочих, которые занимались упаковкой грузов. Сначала вся эта служба работала бесплатно, позже ее сотрудники получали по четыре лата в день. Имущество репатриантов паковалось в деревянные ящики, иногда огромные, весом в несколько тонн. Рассказывает Судмалис и о больших фургонах с жестяной или толевой крышей для перевозки мебели — мол, эти фургоны больше напоминали вагоны, их на грузовиках доставляли в порт и кранами грузили в трюмы кораблей. Также вывозили коляски, сани и сельхозмашины.
— Многие старались спрятать более ценное имущество в сундуки с двойным дном, потому что ограничения по разным грузам то были, то нет, — добавляет Юрис Ракис. — Во время погрузки всякое бывало. Могли ненароком стропы с ящика соскользнуть, ящик с грохотом падал, разлетался, а там — и золото, и пачки денег. Или грузили какой-нибудь салонный рояль Bechstein, порывами ветра его качало, на полировке появлялись основательные царапины. Докеры только ухмылялись — мол, а что поделать, нечаянно ведь. Докеры в основном латышами были. Но вообще — что уж тут веселого, это всё довольно трагические ситуации. Людям приходилось спешно уезжать с веками обжитых мест...
Тем временем на таможне продолжались досмотры с участием Яниса Судмалиса. Юрис Ракис подчеркивает: благодаря Судмалису в Лиепае остались ценнейшие документы, бывшие до этого в частном владении — об основании города, городских правах и так далее.
«По договору мало что можно было задержать. Только исторические документы и архивные материалы. Бароны и священники из маленьких городов и поместий еще не знали, какими будут условия договора о выезде, поэтому в их вещах было достаточно много вышеупомянутых вещей. Напротив, лиепайчане, уже информированные о договоре, знали о проверках и о том, что будут искать, поэтому прятали разыскиваемые вещи или искали свои пути вывоза», — пишет Судмалис.
КОНТЕКСТ
Закрылись немецкие лютеранские приходы. Богослужения на немецком языке были запрещены. Газета Brīva Zeme в № 295 от 30.12.1939 сообщает о ходе следствия по делу священника, который 23 ноября в лиепайской церкви Св. Троицы провел богослужение на немецком языке. Пастор Грасс ссылается на своего непосредственного начальника, который поручил ему продолжать службы для оставшихся прихожан немецкого прихода, «совершенно не упомянув, что немецкий язык запрещен». Начальник же, благочинный Сандерс, оправдывается тем, что не знает закона, который запрещал бы службы на немецком, а официального запрета на проведение богослужений на немецком он пока не получил.
Янис Судмалис был известным в Лиепае человеком. Со многими из тех, кого проверял по долгу службы, был знаком. Но
в дневниковых записях нет ни слова о личном отношении к репатриации и балтийским немцам.
Он замечает, однако, что таможенные чиновники, эксперты, ревизоры и надзиратели работали с немцами солидарно. Некоторые проверки проходили по месту жительства репатриантов, часто достаточно поверхностно и неформально — под выпивку и закуску. Мол, чиновники только пломбы навешивали и лишь для проформы интересовались, что же в тюках, а пока фургон путешествовал от одной квартиры к другой, погрузить могли и непроверенные вещи.
«Более того. Таможне от [немецкого] штаба выплачивались деньги на попойки, в которых участвовали и эксперты с ревизорами, и надзиратели с полицейскими. Таможенные чиновники без возражений всячески старались помочь немцам с выделением рабочего времени и прочим. Немцы, видя, как им удалось расположить к себе таможенников, опасались, что мы, представители Управления памятников, не склоняемся перед ними, но настойчиво выполняем возложенные на нас обязанности», пишет Судмалис.
— Меня немного удивили эти записи в его дневнике — мол, те только пьют и не особо строго смотрят, а вот мы!.. Но, кто знает, может, так и было, — размышляет Сандра Шениня. — Мне кажется, что Судмалис очень заботился, чтобы важные исторические документы и прочие свидетельства старины остались в Латвии, и это было для него главным. Наш первый директор был фанатиком своего дела в хорошем смысле. Дальше у него в дневнике изумительный пассаж:
«В самом начале, как только я приехал на первые проверки, немцы, которые меня знали, беспокоились, потому что мое присутствие казалось им не слишком приятным. Они знали, что я информирован об имеющихся в их распоряжении исторических предметах. Не зная, что я уполномочен Управлением памятников, они вначале выражали протест и возмущались моим участием в проверках. Обещали даже позаботиться о том, чтобы лишить меня такой возможности. Часто уполномоченные немецкие персоны вели себя вызывающе, и приходилось им «обламывать рога» в резких выражениях».
Некоторые репатрианты и сами жертвовали Лиепайскому музею некоторые вещи, отмечает в дневнике Судмалис. И тут же добавляет: «Эти пожертвования были хорошим барометром — показывали, где надо искать ценные вещи».
КОНТЕКСТ
Лиепайская городская газета Kurzemes vārds в № 285 от 14.12.1939 сообщает, что накануне вышел последний номер столичной немецкой газеты Rigasche Rundschau, и все ее сотрудники покинули Ригу на пароходе Der Deutsche.
Регистрацией полученных ценностей музей занялся сразу после отбытия последнего судна с репатриантами.
Составление описи было завершено к началу 1940 года.
В государстве больше нет немцев,
сообщила читателям лиепайская городская газета Kurzemes vārds в № 289 от 19.12.1939:
«С 15 декабря немецкой народности в Латвии больше нет. И мы могли бы сказать — нет в нашей жизни и немецкого языка тоже. Это естественный вывод из первого заключения. Те немногие иностранцы, кто въезжает в Латвию по делам и т.д., не ощущаются и оттого не являются заслуживающей внимания частью нашей жизни.
Потому удивительно порой слышать, что есть еще людишки, которые пытаются нас беспокоить немецким.
Они все еще в государственных и общественных учреждениях, на улицах, в кафе, и не только друг к другу, но и к сотрудникам учреждений, обращаются по-немецки. Не кажется ли тем, кто руководит учреждениями и предприятиями, что пришло время дать своим сотрудникам по этому вопросу четкие и недвусмысленные указания: вместе с немцами из нашей жизни должен исчезнуть и их язык. Мы облатышим свои фамилии, мы и иными способами своей земле и своему государству хотим придать ясные латышские национальные направленность и наполнение, и в этой работе язык имеет большое значение.
Каждый должен говорить на государственном языке и каждый может говорить на своем языке — того народа, к которому он принадлежит. А какие народности в нашей стране живут, мы все знаем.
Нашему обществу самому следует строго надзирать, чтобы вытравить непотребство — в публичных местах говорить на языке, который не является государственным и не является языком народа самого говорящего.
Нам следует осознать проделанную репатриацию во всей ее полноте, ширине и глубине — нет немцев, нет и немецкого языка».
Но немцы все-таки были — те, кто не уехал ни в 1939-м, ни во вторую волну репатриации балтийских немцев, уже советскую, в 1941-м.
Осталась в Лиепае семья Ирины Тире. Известной художнице, фотографу, маме певца Родриго (Иго) Фоминса тогда было два года. Самый «древний» из известных предков Ирины — Готлиб Вильгельм Гоурбанд — родился в конце XVIII века, был первым дипломированным врачом в Либау (Лиепае, Либаве) и главным врачом города в течение 50 лет. Его портрет висит на видном месте в Лиепайском музее.
Среди предков Ирины — не только немцы и не только балтийские. Ее бабушка Элизабет-Маргарет-Алвина родом из Берлина, приехала в Либаву в 1902 году и два года спустя вторым браком вышла замуж за дедушку Ирины, врача Г. Мэя. Репатриация в 1939-м семью не затронула — хотя позднее не по своей воле в Германии она оказалась все равно:
— Мой дедушка Генрих еще во времена Российской империи, следя за политическими новостями, пришел к выводу, что Германия становится все агрессивней. И решил, что не хочет быть немцем. Поэтому вместе со своим братом Вильгельмом попросил разрешения у лютеранской церкви перейти в православную веру. С того момента вся семья начинает в документах указывать себя как русских. А моя берлинская бабушка Элизабет, у которой был чудесный голос, полюбила петь в православной церкви на Бариню. Там и мамина свадьба была, и крещены мы все были в этой православной церкви. По отцовской линии у меня латышская, русская, немецкая кровь и не только.
Репатриации балтийских немцев нас не коснулись. Но потом началась война. Когда здесь уже был Курляндский котел и постоянные налеты, мы все время бегали в бомбоубежище. Папа мой был в гражданской обороне, и
я сидела в бомбоубежище и шепотом просила, чтобы наш дом устоял, и папа скорей пришел.
Мы — родители и трое детей — эвакуировались в Германию, год там пробыли, в 1944-45-м, под самым Берлином. Я помню зарево, когда взяли Берлин, мы были в 12 километрах от него.
Оказались в советской зоне оккупации. В нашем маленьком городке появились советские солдаты и плакаты «Родина зовет». Нас погрузили в теплушки и повезли обратно. Очень долго стояли на границе в Бресте… Там решалась наша судьба — ведь многих беженцев из Германии прямиком отправляли в лагеря. Мой годовалый братик чудом выжил... Многие дети там умирали. И не только дети.
Благодаря энергичности отца Ирины и счастливому стечению обстоятельств семья Тире не попала в лагеря. Вернулись домой, в Лиепаю. Но в их квартире, как и почти во всем доме, уже были новые жильцы.
— Папа пошел в нашу бывшую квартиру, там уже русская семья жила, просил, чтобы что-нибудь из детской одежды отдали. Хотя бы для годовалого братика. Объяснил всё подробно — в каком шкафу, на какой полке... Он ведь часть мебели в нашей квартире своими руками сделал... Я никогда не говорю, что русские плохие... Но эта женщина вынесла только горшочек братика и его стульчик, который папа сделал. И ни одной рубашечки даже... — у Ирины даже сейчас начинает слегка дрожать голос. — Нас тогда приютил коллега дедушки, доктор Николай Зандберг.
Пока семья Ирины была в Германии, нацисты выслали в Лутрини, под Салдус, ее пожилую бабушку и тетю, медсестру хирургического отделения больницы. Бабушка была немкой, тетя — немкой по крови, но русской по документам. Причины не ясны: может, квартира большая приглянулась…
Ирина помнит рассказы родителей о жизни до войны — мол, по соседству дружно жили люди разных национальностей.
В семье Ирины говорили на русском, латышском, немецком — по настроению переключаясь с одного языка на другой. Но
после войны мама даже с бабушкой старалась на немецком говорить шепотом.
А в магазинах тетки-продавщицы хамски требовали говорить только на русском, а не на латышском…
Очень личный постскриптум
Несколько родственников автора Rus.Lsm.lv погибли потому, что не поверили рассказам о зверствах нацистов. Сестра бабушки по отцовской линии жила в Риге. Эвакуироваться отказалась — мол, это всё пропаганда, мы же с немцами рядом жили, они на такое не способны. Погибла во время массовых еврейских расстрелов в Румбуле. Ее 4-летнего сына живым бросили в яму.
Двоюродный дед по материнской линии жил в Резекне. Во время Первой мировой войны оказался в германском плену и тоже категорически не верил в то, что нацисты убивают евреев. Говорил, что знает немцев как порядочных и культурных людей, и волноваться не о чем. Вместе со своей семьей погиб в Резекне в 1941-м.
- Rus.Lsm.lv выражает огромную благодарность сотрудникам Лиепайского музея за неоценимую помощь и поддержку во время работы над этим материалом, и, конечно, за предоставленные исторические фотографии и уникальные дневниковые записи Яниса Судмалиса.