ПРОЕКТ
Проект #LV99плюс, начатый осенью 2017 года в честь столетия Латвии, близится к финишу. Мы прожили с виртуальными персонажами этого исторического сериала более двух лет — с осени 1917 до ранней зимы 1919-го. Однако просто оставить наших героев на пороге 1920 года мы не можем — и потому коротко рассказываем о том, что же с ними было дальше.
Три поражения, однако же, не отбили у него вкуса к политике. Николай много печатался в рижской «Сегодня», опубликовал несколько статей в парижской «Русской мысли» и даже в нью-йоркском «Новом русском слове». Впрочем, в заграничных изданиях его уважительность к «лимитрофам» ко двору не пришлась, так что и длительного сотрудничества не вышло. Став автором еще и в Rigasche Rundschau, Николай близко познакомился, а потом и, с удовольствием обнаружив существенную схожесть взглядов, крепко сдружился с Паулем Шиманом.
Педагогические свои занятия Николай также никоим образом не оставлял: преподавал русские язык и литературу в немецких школах и немецкие — в русских. Однако самым сложным его приключением стало приглашение в еврейскую гимназию — преподавать и русский, и немецкий в выпускных классах.
Летом 1938 года Николай с супругой Эмилией отправились в европейский вояж, который еще много лет назад запланировали предпринять «перед уходом на покой». Как оказалось, одно дело — читать между строк в местных газетах о событиях в Германии и Италии, другое — самому дышать воздухом этих стран. Обе они, горячо любимые Николаем за возвышенность и богатство культуры, ныне были словно поражены мозговой инфекцией, вызвавшей массовое умопомешательство, причем самого буйного и агрессивного толка. Духота, помпезно воцарившаяся с лета 1934 года дома, в Латвии, не шла ни в какое сравнение с ядом ненависти, всецело заместившим в воздухе Европы великие идеи Возрождения и Реформации. Вернулся Николай в совершеннейшем упадке духа и чернейшей меланхолии.
Осенью 1939 года семья Балашовых едва не распалась: Эмилия, перепуганная началом войны, вздорными, как казалось, сплетнями по поводу неминуемого будто бы прихода красных в Латвию и общим неприязненным по отношению к немцам тоном местных газет, стала уговаривать Николая отправиться Nach Vaterland. В их возрасте, увещевала она, политикой ведь можно и не заниматься, а жизнь в Рейхе, безусловно, гораздо сытнее и спокойнее, чем в Латвии, окажется. Николай отказался наотрез, предложив Эмилии решить за себя самой. Балашовы остались. Через неполный год пришли Советы. Николая за неблагонадежность выгнали на мизерную пенсию, а денежные накопления семьи совершенно обесценились вследствие обмена латов на рубли.
За Эмилией пришли 11 июня 1941 года. Николая не тронули, и он без промедления принялся хлопотать об освобождении жены. В органах новой власти у Николая оказалось несколько знакомых, в их числе и два бывших ученика, троечник-зубрила с царских еще времен, второй же — некогда подававший очень большие надежды юноша из той самой еврейской школы. Несколько дней оба были чрезвычайно заняты, и времени для Николая никак найти не могли — но, даже поняв, почему, Николай не оставлял своих попыток. Восемнадцатого июня Николая уведомили, что Эмилия умерла от сердечного приступа — и даже разрешили похоронить жену дома, в Елгаве.
Смерть Эмилии столь потрясла Николая, что он не заметил ни начала войны, ни того, что 29 июня в городе сменилась власть. В реальность его вернули поджог городской синагоги 1 июля и встреча в тот же день еще с одним своим бывшим учеником. Герр Шульц, родовитый немец из местных, отбыл Nach Vaterland одним из первых, а теперь вернулся в больших чинах в каком-то секретном германском военном ведомстве. Шульц предложил Николаю должность переводчика, паек и довольствие. Николай отказался.
Когда в самом начала августа елгавских евреев стали подвергать «особому обращению», Николай от ужаса слёг с настоящей горячкой. Проболел до конца сентября и, едва встав на ноги, вернулся в школу — и дальше жил почти одной лишь работой, и отчасти еще благодаря возобновившейся дружбе с Паулем Шиманом. Впрочем, прежней душевной откровенности в ней уже не было: так, герр Шиман никогда не приглашал Николая к себе на рижскую квартиру и о теперешней жизни своей рассказывал весьма сдержанно — словно скрывал что-то. Позднее дружба эта вновь прервалась и на сей раз необратимо: давняя болезнь свела Шимана в могилу в июне 1944 года.
В конце июля 1944 года соседи-латыши, спасавшиеся от страшного пожара, вызванного советской бомбардировкой, взяли вновь тяжело заболевшего Николая с собой. Они доставили его из Елгавы в Лиепаю, а позднее, осенью, сумели разместить и на судне, морем вывезшем их всех в Германию.
В середине октября 1944 года Николай вновь оказался под воздушной бомбардировкой, на этот раз в Кельне. Он никак не мог взять в толк, какой смысл англичанам несколько дней подряд терзать уже почти совершенно разрушенный город. Кажущаяся бессмысленность повторного — нет, многократного! — уничтожения уже однажды уничтоженного стала для него высшим символом и этой войны, и всех войн вместе взятых. Там же, под бомбежкой, Николай потерял последнюю тетрадь своего дневника, и потому о дальнейшей его жизни мы знаем крайне мало.
Достоверно известно лишь, что Николай Балашов скончался 11 августа 1946 года в американской зоне оккупации, в больнице при лагере дипистов в Эсслингене.
