В свое время считалось, что у Александра Вертинского не песни – ариетки, «стихи на оттеняющем фоне мелодии». Премьер театра «Дайлес» —— актер Артур Скрастыньш, играющий роль Солиста, — оголяет их мысль, не отвлекаясь на авторские интонации и особенности произношения. Споет ариетку – и переключится на прозу, на воспоминания, письма, зарисовки, на «страницы минувшего», когда—то озаглавленные Вертинским как «Четверть века без родины»: драматург Юстина Клява связала отрывки в единый сюжет.
На сцене двое: за роялем — композитор и аранжировщик Карлис Лацис. В какой—то момент Пианист подсаживается за столик к Солисту, и ты видишь, что они одинаково одеты: черно—белые, при бабочках, при лакированных туфлях, но не сердцееды. Что означает такая симметрия, додуматься не успеваешь: в спектакле, казалось бы, по—концертному статичном и минималистичном, чего только не происходит, и нужно уследить за всем. Представим, что эта симметрия становится здесь обозначением равновесия, выверенности и благородной сдержанности: проза перемежается стихами (авторы спектакля решили не портить их переводом – оставили такими, как есть), русский язык —— латышским, музыка – звучащим словом, партия Солиста — партией Пианиста.
Герой говорит со своим визави, сидящим за роялем, то и дело досадуя, что тот все равно ничего не понимает. Но рояль подхватывает настроение прозвучавших строк. С простенькими мелодиями латвийский композитор справляется играючи, а дальше уже идет импровизация. Порой Пианист уводит тему так далеко, что исходной точки не увидишь, даже если оглянешься: что там было у Веринского? Лацис рокочет, заглушает слова одной песни, где эмоции важнее слов, сопровождает другую навязчивым стуком и только им —— ощущением беспокойства, тревоги, паники. Хлопает крышкой во время третьей – звук нужный и входит в песню как влитой. Начинает журчать пальцами по оголенным струнам, постукивает по крышке закрытого рояля, по корпусу – звук меняется, руки поднимаются все выше. Пианист понимает не речь – он ловит интонацию.
Но как бы ни исполнялась «невертинская» партия, с Вертинским ничто не спорит и в принципе вряд ли всерьез его поддерживает: ему все внимает, не комментируя – просто сигнализирует: мы слышим, мы верим, мы тут.
Скрастыньш не повторяет манеру Вертинского – находит свою. Это Вертинский, избавленный от грассирования и резких интонационных нажимов: актер заместил их сдержанностью и благородством иного качества. И защитил героя маской, сделав пожизненным Пьеро. Тихий, усталый, неприкаянный, он откровенничает, когда его некому услышать. Лицо актера почти ни разу не потеплело от улыбки: улыбка есть, но —— лишь обозначенная, не открытая, незавершенная. Он живет в минорной тональности – как поет.
Скрастыньш поет и комментирует строку на латышский манер: «Аха, аха». После следующего куплета вступает уже Лацис: «Аха, аха». Потом —— опять Скрастыньш. Кажется, повтори они этот фокус еще раз – будет перебор. «Перебирать» не стали – не повторили.
Скрастыньш поет, переходит на шепот, замолкает, песня словно умирает, сходит на нет —— где—то тихо звучит голос в записи. Единственный раз. Здесь всего чуть—чуть, и это делает «Концерт, которого не было», не только правдивым, но и элегантным. Спектакль – нежный и очень точный —— приближает творчество Вертинского к совершенству. Когда лишнего абсолютно ничего – как в незатейливой мелодии, которая с вами на всю жизнь.
«Как хороши, как свежи будут розы, моей страною брошенные в гроб»: в ответ на последнее слово крышка рояля захлопывается. Мелодия обрывается, свет уходит почти весь, оставляя чуть мутнеющую на черном фоне фигуру героя – а позади, во тьме и тишине, уже побежали строки: «Вернулся на родину, дал около трех тысяч концертов. Его пластинки не были изданы. О концертах не писали рецензий. Два последних года жизни он провел в подмосковной деревушке – в доме дырявой крышей».
Нам объясняют Вертинского. Скрастыньш играет грустного клоуна периода молодости Вертинского: таким, с отстраненной маской на лице, он был в жизни и таким оставался всегда. Ему было нужно, чтобы его не узнавали. Ему не хотелось видеть Анну Павлову, потому что она постарела. Ему было страшно возвращаться в Россию, потому что она изменилась. Ему нельзя было спускаться на землю – там его ждала дырявая крыша.
Театр «Дайлес» приурочил премьеру к своему 95—летию и пока намерен показать «Концерт, которого не было», еще только семь раз – 29 и 30 декабря, 13 января, 7 и 17 февраля, 4 и 17 марта. Часть доходов от концерта будет направлена на то, чтобы дети из малообеспеченных семей могли попасть на детские спектакли, которые появятся в репертуаре «Дайлес» в следующем сезоне.
