Людмила Метельская: Кармен с нашей судьбой

Спектакль с самого начала намекает на то, что все происходит если не с нами, то по соседству: снятая на видео девушка убегает от судьбы нашими дворами, оглядывается, несется к железнодорожному полотну, к подземному переходу, и где этот переход — мы уже вычислили. Бежит по рижскому захолустью — и приводит к настоящей, живой, оперной Кармен.

В нашей «Кармен» все пульсирует, как кровь в юных жилах: хористы мельтешат, солисты делегируют танцорам право пояснять движениями свои партии — поют и одновременно как бы смотрят «на себя» со стороны.

На себя ли? Когда да, когда нет. Две эти истории — оперная и танцевальная — существуют параллельно. Танцоры не иллюстрируют спетое другими — они предлагают свою версию жизни под ту же музыку, любят с помощью танца, дерутся с помощью танца, помогают тореадору быть тореадором, и кто-то отважный становится для него быком. Главные герои поют — хип-хоповцы «додумывают» текст. Хозе ссорится с Кармен — танцор вынимает нож: наверное, Хозе захотел сделать именно это. Все происходящее обязательно получает эхо и собственную тень — продолжение, интерпретацию, дополнительный смысл. Видеоряд на заднике тоже может не совпадать с жизнью на сцене — будет то отставать, то опережать события, а то и шутя выделит герою альтернативный головной убор.

Пар на сцене может оказаться сразу несколько, и каждая станет проживать собственную любовь. Хористы поют, танцоры танцуют, каждый занят своим делом — привычное для оперы население сцены удваивается, и пусто на ней не бывает, как на городской улице: даже в паузах где-нибудь кто-нибудь да промелькнет. Появляется новый персонаж — на задник подается его портрет: знакомьтесь, нашего полку прибыло. Трудно припомнить оперный спектакль, обеспечивающий такую же плотность «картинки». Здесь всегда есть куда смотреть, даже когда между главными героями назревает кульминация и третьи лишние, казалось бы, не могут не мешать.

Зрелищность происходящего всегда заставляет более требовательно относиться к внешнему виду певцов. С этим у оперы постоянные проблемы: голос есть, да стать не та. Но, растворившись в молодежной толпе, исполнители главных партий рискуют меньше обычного: они часть социума, а толпа однородной не бывает — одни постарше, другие постройнее, одни рождены, чтобы двигаться, другие — чтобы петь.

Кармен была не в ладах с законом, и вот вам, пожалуйста, разборки, убийства — множественные, но какие-то случайные, не по большой злобе. В нашей «Кармен» стреляют, режут, прячут по сумкам запрещенные товары. Насилуют, задирают полицейских, устраивают пожары, заметают следы. И разрисовывают стены умеючи, чтобы в итоге на них возникло слово «Криминал».

Черное, серое, белое, а поскольку в этой истории любовь рифмуется с кровью, красного не избежать. И оно появляется — тихими вспышками, окрашивая трагедию, а не радость: алой розы в декольте у Кармен нет и не будет. Почти полное отсутствие цвета — только контрасты, только свет и тень — позволяет сцене быть предельно многолюдной. Мы видим людей, привыкших жить в толпе, — у бедняков привычка тесниться, жаться друг другу: так надежнее.

Спектакль в чем-то развенчивает мифы, а в чем-то создает свои.

Нам показывают, что Ревность и Любовь не столь опасно-прекрасны, как мы привыкли о них думать.

И что история Кармен может повториться с каждым на каждом шагу. Легенда Мериме перестает быть штучной, красивой, страшной, непостижимой. Чему не устает противоречить музыка, посвященная событиям экстраординарным. Музыка Бизе теперь заполняет не чье-нибудь — наше сегодняшнее существование. Она о нас. Она с нами — в подворотнях, за жалюзи, которыми на ночь закрывают витрины. Но возникает танец, и для прекрасных звуков остается меньше свободного, чистого места, от них отвлекает зрелище.

Легендарная история утратила исключительность и стала нашей — мы исполняем эти арии в своих бетонных многоэтажках. И, как оказалось, уже давно приручили собственную роковую страсть.