Я не танцовщик. По счастью. Спасибо маме, что даже и не думала меня отдать в Рижское хореографическое — предпочла определить меня в музыкальную школу имени Дарзиня в 1981-м. Но я все же попробую оставить свой отзыв на эту постановку, учитывая, что между школой Дарзиня и Рижским хореографическим на улице Калнциема есть коридор, соединяющий две эти школы.
Так что начну с музыки. Здесь звучат два концерта для фортепиано с оркестром Фридерика Шопена. Первый концерт в начале, второй — в конце. Посередине — Клод Дебюсси, «Послеполуденный отдых фавна». И еще нечто, очень короткое, запредельно печальное.
Оба концерта Шопена исполняют по очереди Вероника Зубайрова и Мартиньш Зилбертс. Обычно подобные концерты — отдельный жанр, симфонический. В привычном варианте солисты-пианисты с оркестром — на сцене, но поскольку здесь театр, то сцена занята минимальнейшей сценографией (Михаэль Шпрингер, ФРГ, его же костюмы), иногда спецэффектами и, разумеется, солистами балета и кордебалетом.
Исполнение музыки пианистами и оркестром под управлением главного дирижера ЛНО Мартиньшем Озолиньшем — вполне великолепное.
При этом детали музыкального действа я лично не видел, поскольку сидел в партере (желающие увидеть — покупайте билеты на балконы). Я их старался ощущать, чувствовать, учитывая, что глазами ты должен был еще и успевать видеть происходящее на сцене, а это уже чуть более сложное занятие. В общем, вполне себе такое «биполярное» занятие.
Чувствовать — это, наверное, все же правильно, учитывая, что великий польский танцовщик Вацлав Нижинский (1890-1950), первый гений мужского балета (до него все внимание хореографов было отдано дамам) оставил мемуары под названием «Чувство».
Читать эту автобиографию невозможно. И даже не советую. Ну, если только «для общего образования», что я и сделал, купив эту книгу лет двадцать назад в Санкт-Петербурге в присутствии артиста балета Кирилла Бурлова (жаль, дал почитать потом).
Для меня это не художественный документ, даже не биографический, а скорее всего исторический, который может заинтересовать прежде всего и единственно медиков-психиатров. Учитывая, что великий артист балета, увы, вторую половину своей жизни (ровно тридцать лет) закончил свои дни в лечебнице для душевнобольных и в соответствующих санаториях. То есть жизнь раскололась-развалилась ровно пополам.
Мировая премьера «Нижинского» в исполнении танцевальной труппы Gauthier Dance состоялась в 2016 году в Штутгарте. Затем постановка с успехом гастролировала по миру. В 2017 году Марко Гекке за постановку «Нижинский» получил итальянскую танцевальную премию Danza&Danza.
Художественный руководитель Латвийского Национального балета Айвар Лейманис, пригласивший к нам эту постановку (это перенос хореографии, сценографии, костюмов и режиссуры по свету на нашу сцену), сказал, что
перед тем, как смотреть спектакль, необходимо все же кое-что знать о Нижинском. Это верно. Надо сказать, кое-что знаю. Во всяком случае, видел Домогарова в роли Нижинского на сцене нашей Оперы в 1997-м(там вообще все отчетливо и прямым текстом), Барышникова в этой же роли и на этой же сцене в 2017-м...
А тот, кто не знает, все равно хотя бы слышал имя такое — Вацлав Нижинский. В течение десяти лет он был ведущим солистом и хореографом легендарного Русского балета (Ballets Russes) под руководством продюсера Сергея Дягилева. Это — прекрасный юноша, портрет которого во весь задник сцены встречает собирающегося в зале зрителя в начале спектакля при открытом занавесе. И который при первых тактах музыки Шопена падает на сцену, в абсолютную темноту.
Тут вообще есть странная игра именно что режиссера по свету (Уго Хаберланц). Мне поначалу показалось, что это неправильно — временами освещение очень слабое, и трудно видеть нюансы танца. Но учитывая, что у героя балета, именем которого он назван, было явное помутнение рассудка, попробуйте почувствовать это помутнение — через остатки света и под музыку Шопена, который, как и Нижинский, был поляком, родным.
Здесь десять сцен («Терпсихора», «Дягилев», «Нижинский», «Мать», «Сексуальное пробуждение», «Слава», «Помутнение» и т.д.). Здесь мы видим воспоминания пациента о «Послеполуденном отдыхе фавна», явно «Видение розы» (сверху падают тысячи лепестков розы), «Петрушке» — балеты, поставленные великим Михаилом Фокиным. Есть что-то об Анне Павловой («Шопениана», если не ошибаюсь), которую, как и Вацлава, мы знаем только по фотографиям и воспоминаниям современников, поскольку видео тогда еще не было.
Говорят, в сцене, связанной с Анной, есть что-то и с юмором, но это могут понять только артисты балета.
А те, кто хорошо знают артистов балета, могут догадаться. Я артистов балета знаю очень хорошо. К несчастью. Хуже этой профессии — только донбасский шахтер. Железная дисциплина и боль физическая и моральная — это все оставляется обычно за кулисами. А зритель видит только сцену — красоту невозможную и улыбочки артистов. Так вот, Марко Гекке предлагает зрителям увидеть в своей постановке именно закулисье жизни.
Несколько смущает партия Сергея Дягилева. Во-первых, в жизни это был одутловатый, толстый джентльмен со своими, извините, «тараканами в голове». А во время премьеры его танцевал высокий и прекрасный Антон Фрейманс. При этом в сценах с Нижинским (его танцевал Айден Вильям Конефри) Дягилев предстает еще и в образе ваяющего из тела и души Нижинского свой образ Галатеи — ваял резко и грубо. В общем-то привилегия балетмейстера, каковым Дягилев вроде не был. Но театр — это же все относительно, не совсем жизнь. А именно Дягилев и был главным человеком в жизни Вацлава, а вовсе не балетмейстер Фокин.
Тут периодически со сцены раздается крик Нижинского и Дягилева. Временами душераздирающий. В общем, в балете это... нормально. Как сказал мне перед премьерой Антон Фрейманс, «для того, чтобы собрать труппу, надо быть... Саддамом Хуссейном, наверное». Да-да, именно так.
Кстати, вот вам эксклюзивный момент. Я был знаком с выдающимся солистом Латвийского балета Арвидом Озолиньшем. Он умер в 1996-м в возрасте 88 лет. И в тридцатые годы он успел поработать в Париже с Михаилом Фокиным, объездил весь мир, даже в Южной Африке бывал. После оккупации Латвии Советским Союзом в 1940-м так и не выехал ни разу за рубеж. А в тридцатые чуть ли не всех встречал — от Карсавиной до Лифаря, с ними даже танцевал.
Сидя осенью 1994-го у него дома в Засулауксе, я слышал рассказ Арвида о том, как преподавала Бронислава Нижинская (младшая сестра Вацлава). «Она просто кидала дубовую палку в репетиционном зале — и того, кто не успевал подпрыгнуть, палка больно била по ногам». Так было тогда. Сейчас, насколько я знаю, местами бывает и сейчас. Потому что это — балет (ага, волшебное воздушное искусство!).
У нас в «Нижинском» прыгают хорошо. Хотя дело тут вовсе не в прыжках.
Здесь, кстати, очень много рук. Постоянно. Тут такая же роль отводится верхним конечностям, как и нижним (в классике вообще-то главное — ноги, а руки пусть плавно движутся, да?). Здесь руки выполняют роль языка, как будто для глухонемых. Движения отточенные, резкие, как, в общем-то, и сам немецкий язык (напоминаю, хореограф — немец). При этом ритм очень быстрый, так что не обижайтесь, что спектакль идет без антракта час и 23 минуты. Здесь все равно очень много текста.
Кстати, текст иногда и прочитывается героем балета. И есть исполнитель роли «Текста» (Герман Шевченко). Это помимо исполнительницы роли Матери (Элза Леймане), а уж с матерью у несчастного Вацлава было очень многое связано. Еще больше у него было связано с богиней танца Терпсихорой (Юлия Брауэре). Ну, разумеется, врач (Марис Сприньгис). И друг Исаев (Фабио Сонцони). И еще «Что-то» (Юстина Теличена).
Премьера сейчас состоялась 14 апреля. Ну так совпало, что в финале выйдет на сцену исполнитель роли Нижинского, кратко скажет: «Апрель. Лондон. 1950-й». Время, дата и место смерти. Поклонится залу, и опять всё уйдет в темноту. Аплодисменты!
Резюме: балет мне понравился, потому что короткий и заставляет быстро все улавливать глазами, ушами, душой. Ну, не до такой степени, чтобы вот встать и кричать «Браво!»
Половина зала встала. Я сидел рядом с Байбой Индриксоне, мамой нашего главного балетмейстера и бабушкой исполнительницы роли Матери. Ей на днях исполнилось 90 лет. Она сидела как каменная. А я встал и ушел в гардероб. Первым.
У нас в Опере от гардероба до выхода полторы минуты пешком, не считая, пока тебе дадут пальто и пока ты не застегнешься на все пуговицы. У зеркала, разумеется. Выходя из театра, я слышал нечто, переходящее в бурные продолжительные аплодисменты...
У меня потрясения и восторга не было. Да и вообще, у половины из нас нервов уже почти нет — времена-то какие, а? Почувствуйте теперь себя артистом балета, который вот в таком состоянии всю жизнь. И попробуйте при этом не сойти с ума.
Кстати, особо отмечу, что фотография к данной публикации — от Олександры Злюницыной, официального фотографа Украинской Национальной оперы. Тоже закулисный нюанс. Вы отлично понимаете, почему она сейчас в Риге.
