Предупреждение. Это не рецензия. Автор почти уверен, что его — ее, ну то есть мое — мнение не совпадет с мнением редакции и большинства театралов. Оно личное, и вообще это блог.
Задача пишущего про премьеру какая? Провести инвентаризацию спектакля по всем пунктам. Или усиленно похвалить все лучшее, что в спектакле имеется, а на остальное по возможности закрыть глаза, как завещал великий У.Х.Оден.
Оба этих [не пригодившихся мне] варианта хороши и безопасны, особенно когда спектакль делают люди, которым ты за свои прежние радости в театре по гроб жизни должен быть благодарен.
Про гроб, может, и перебор. Надгробиями навеяло. Надгробия расположились сейчас в фойе Национального театра как часть выставки Кристиана Бректе. Под одним, как свидетельствуют надписи, успокоилась Драма, под другим лежит Дайле.
(Погибать, так с музыкой. Давайте уж я буду тем человеком, который озвучит простенькую мысль: с драмой новый спектакль и впрямь обошёлся не лучшим образом, но вот хоронить Дайле не стоит, все в порядке с художествами и в Национальном, и в театре Дайлес).
(Почему, почему и в грандиозном "Ротко" театра Дайлес - Художественного театра! - самое слабое место как раз-таки драма?)
Еще на выставке впечатлили плакаты. На первом из куриных косточек - моя первоначальная версия насчёт колючек терновника с треском провалилась - выложено Ad Astrum, "к звёздам". Буквы перевёрнутым крестом указывают на звезду внизу. Дьявольскую такую, падшую, пятиконечную, опрокинутую.
На втором плакате старинным шрифтом начертано "Национальный художественный театр" и нарисовано две версии старинного, известного со времён позднего палеолита, знака. Сколько живу в Латвии, столько тренирую себя при виде этого знака не вздрагивать, не получается. И, наверное, не только у меня, раз художник использует этот знак в одном ряду с надгробиями и татуированным резиновым членом.
Тут у пишущего про спектакль тоже имеются два [не пригодившихся мне] варианта. Возомнить себя куратором и придумать, каким образом связаны между собой выставка Бректе, разбитое авто перед входом в театр, лазерно-музыкальное шоу в антракте и сам спектакль, собственно.
Или просто снять на телефон красивую лазерную рябь на потолке Белого зала и выложить в соцсети с хэштэгом #ricardsnekāpersonīga, в одно слово, как в начале спектакля, разрешая пользоваться камерой, просит зрителей исполнитель главной роли Артур Крузкопс.
Угу, он постоянно к публике обращается. То от своего имени, то от имени своего героя Ричарда. Который занимается искусством, переживает разрыв с женой и говорит, говорит, говорит.
Остальные персонажи сюжетными линиями обделены, двухмерны, декоративны и иллюзорны - не люди, а представления Ричарда о них. Особенно достается Лауре Силине в роли Кристине, жены героя.
Большую часть времени на сцене она вынуждена биться в истерике, рыдать, скандалить и орать в голос, но при этом оставаться очень привлекательной. Задача, на мой взгляд, нечеловеческая. Живым женщинам такое не по силам, только сконструированным.
Находиться три часа рядом с чужой истерикой физически тяжело. Агрессивный звук выматывает. Стробящий свет постоянно дает тебе в глаз. Хочется личного пространства, четвертой стены - ладно бы она была в спектакле разрушена на манер Берлинской, но нет, мерцает, исчезает и возникает вновь. Герой разговаривает с другими персонажами – и тут же, отвернувшись, кидает реплики в зал, выходит к краю рампы с монологом, провоцирует на ответные реплики зрителей... Двое из них даже начинают отвечать, на сцену поднимаются, в спектакле активно участвуют. Окей, мы знаем, что они подсадные, как в цирке. Мы их в лицо знаем и по именам, Дайга Кажоциня, Янис Аманис. Это прием такой, знаем мы. И зачем он нужен, тоже понятно.
А для объема.
Для масштабирования.
Что только не задействовано, лишь бы из личного выйти в поколенческое, нарастить тексту мускулы, превратить литературное в театральное.
Броская сценография Рейниса Суханова. Две эффектные партитуры, музыкальная от Эдгара Макенса и световая от Оскара Паулиньша. Стендап. Пародия на телешоу. Капустник. Психодрама.
Пьеса Артура Дициса сопротивляется.
Быть может, ей вовсе не нужны укрупняющие постановочные решения и большой зал. Они ее многого лишают. Например, гармонии и хоть какой-либо чувственности – при том, что все персонажи пьесы связаны между собой самыми разными телесными отношениями.
Слова все подминают под себя. Их много. Три часа слов, в которые облачены копания Ричарда в себе прошлом и себе сегодняшнем, его попытки озвучить, если не осмыслить, огромный пласт тем - от трудностей взросления до продажности искусства, от соцсетей до секса, от новостей подлинных до новостей фейковых, от любви, гетеро- и гомосексуальности до семейной пытки под названием "вместе невозможно, врозь нельзя", до семейного насилия даже.
Три часа слов, от которых дети Ричарда и Кристине прячутся в противогазы.
Три часа слов, слов, слов, которые виснут на спектакле железными цепями, не дают ему приподняться над землей, не то что взлететь.
Прервать поток беспрестанного громкого говорения режиссер может только антрактом с выставкой. И ещё песнями Юриса Симановича - музыкальными паузами поперек действия, во время которых, правда, слова возникают на экране. Песни очень красивые. Запоминаются лучше картинок. Чтобы вслушаться, надо остановиться и перестать кричать, как бы говорит нам режиссер.
Хоть и противоречит этим собственному спектаклю.
