● Это — авторская русская версия текста.
Авторську версію українською можна прочитати тут.
Tulkojums latviski pieejams šeit.
У меня на прошлом месте работы в Риге была коллега Валерия, на должности помощника бухгалтера. Сама она из Луганской области, где до февраля 2022 года занимала пост старшего экономиста на крупном предприятии на тогда еще неоккупированной территории. В апреле этого же года перебралась в Латвию и после получения статуса защиты ей повезло устроиться почти по специальности. Поначалу ей было сложно постичь премудрости и особенности местной бухгалтерии, но ее руководитель, рижанка Татьяна, очень ей помогала.
Но раз в три-четыре дня Валерию как подменяли. Она приходила на работу расстроенная, с красными заплаканными глазами. Я вначале не понимал, в чем причина, пока Татьяна мне по секрету не рассказала: значит,
Валерии опять позвонила мама, пенсионерка из Луганска, и вновь наговорила.
Позднее я стал невольным свидетелем такого разговора. Звонок Валерии раздался в рабочее время. Она вышла и вернулась в слезах. Я спросил, что случилось. «Мама сказала, что, если я не приеду назад, то отдаст мою квартиру российским солдатам и что ей такая дочь-предательница не нужна. И у меня никто ничего не спрашивает, нечего мне раздумывать, она уже все решила».
У многих украинских беженцев, кто уехал с временно оккупированных территорий, схожая ситуация. На них оказывается постоянное психологическое и эмоциональное давление со стороны тех, кто там остался. Вариации есть, но они повторяются и их не так уж много: «уничижение» — здесь ты была начальницей, уважаемым специалистом, а в Латвии — уборщица, горничная, посудомойка. Потом «сладкий пряник»: а у нас высокие зарплаты в рублях, коммуналка и еда дешевые, а вот у вас все плохо и дорого, нам рассказали по телевизору. Реже звучат идеологические штампы про скрепы, ценности, ужасы ЛГБТ на Западе и, конечно, фашистов и бандеровцев.
И, разумеется, угрозы: не вернешься — и у тебя все отнимут, а мы тебя предупреждали и так тебе и надо.
И уже отбирают — это реальность. Так называемые «новые власти» изначально собирались изымать жилье у людей, но только у тех, кто уехал с 2014 года и не собирается возвращаться домой. На каком основании вообще оккупанты решают, что у кого забирать? По праву силы и беспредела? Но, как выяснили журналисты «Новой газеты. Европа» 77,5% вынужденно «бесхозной» недвижимости находится на недавно оккупированных территориях и его тоже активно «перераспределяют». Счет идет на тысячи домов и квартир, находящихся у людей в собственности многие годы. Очень по-советски получается у якобы «православного» общества: «Не желай до́ма ближнего твоего; … ничего, что у ближнего твоего».
Я рассказывал недавно об Ирине, которая оказалась в подобном положении. Сейчас снова связался с ней: «Поедешь дом спасать?». «Нет, не поеду. С дочкой ехать боюсь, она обязательно наговорит родственникам все, что думает о “русском мире” и нас просто обратно не выпустят. А оставить здесь пятнадцатилетнюю девочку одну тоже не могу. Пытаюсь что-то придумать, как-то переписать на кого-то собственность. Почему я должна им отдавать свое!?»
Беженцы с оккупированных территорий Украины составляют около 15% от общей численности. Всем непросто, а им особенно: разрушены дома, погибли близкие, возвращаться не к кому и некуда. Поэтому
эти украинцы прилагают наибольшие усилия для адаптации в новых местах проживания, будь то другие регионы Украины или другие страны, где они нашли убежище.
«Мне с каждым разом становится все тяжелее разговаривать с папой и мамой, которые остались в Донецке. Я уехала с мужем и сыном сразу после 2014 года, сначала в Днепр, потом сюда, в Латвию. И вроде бы мы договорились с ними не затрагивать политические темы. Ну, не могут они удержаться, не могут и не хотят принять наш выбор», — делится Марина. Ее тоже все время пытаются в чем-то переубедить, объясниться и обязательно услышать, как ей с семьей сложно жить в Риге. А ей живется, в общем, даже хорошо, спокойно: муж работает, сын учится, она домохозяйка.
Как мне рассказывала другая украинка:
«Я ведь не требую от родителей и старшего брата, которые остались на оккупированных территория, чтобы они были там героями или уезжали, пусть живут как могут, как им позволяет совесть. Но не лезьте ко мне со своими лозунгами и поучениями».
В конце разговора она попросила не называть в статье ее настоящее имя и где работает: «У меня отец в Луганске трудится электриком, его недавно вызвали к руководству предприятия, сказали, что они знают, в какой стране я и моя дочь, и что за мной внимательно следят в соцсетях и, чтобы я перестала в них активничать с моей проукраинской позицией. А иначе у него будут неприятности.»
Но, может, все проще на самом деле? Психологи это состояние называют когнитивный диссонанс, когда
рушится выстроенный внутренний гармоничный мир, а ты пытаешься его спасти любой ценой.
Значит, в их мире на оккупированных территориях что-то не так, не стыкуется показушная пропагандистская бравада с истинными внутренними переживаниями. И нет никакой искренности в беспокойстве о дочерях, сестрах или внуках, а есть самооправдание собственных поступков, поиск психологического комфорта и страх, что вытолкнут из понятного и удобного мирка. Потому что не за ними правда.
