Аида Гулбе встречает журналистов LTV7 на пороге своей светлой квартиры. Вещей из прошлого в ней сохранилось мало. Разве что — несколько фотографий. В июне 1941-го ее семью отправили в Сибирь. В Латвии осталась только маленькая сестричка:
«Моя сестра лежала в коляске, и чекисты сказали — если мама возьмет ее, она умрет по дороге. И мама оставила ее в коляске и под подушку [положила] золотые часы — единственную ценность».
Аиде было 2 года. Из ранних воспоминаний детства осталась комната, переполненная людьми, и дети, толкавшиеся голышом на печке:
«Мама пришла с работы и раз за зиму дала мне сапоги и одежду выйти. Я тогда впервые увидела, как светятся глаза волков».
Все время хотелось есть, вспоминает Аида. В ход шла крапива и другие травы.
«Я помню, какая в Сибири огромная земляника. [Помню] запахи весны. Голод. Кушать хочется. Я приехала в Латвию и все не верила, как это — когда весной есть что кушать…»
А однажды случилось чудо — из Латвии пришла посылка: «Там была книга с птицами и Африкой. Я до сих пор помню несколько слов из этой книги».
С тех пор зима уже не казалась такой скучной. По этой книге Аида училась читать. После войны у детей появилась возможность вернуться в Латвию. Без родителей. Там Аиду ждала бабушка и тетя. И тут советский полковник, покупавший у ее бабушки молочные продукты, дал семье надежду. Полковник обещал вернуть из Сибири маму.
«Привезу детям маму из России, [говорил]. Бабушка продала корову, собрала деньги. Полковник послал адъютанта за мамой. И [тот] привез маму. Радость большая!»
Вот только длилась она недолго. Жена адъютанта написала донос —
репрессировали и полковника, и адъютанта. А маму Аиды осудили на 25 лет
и отправили обратно в Красноярск. Увидела она свою маму лишь спустя много лет — в 61-м на собственной свадьбе. Биография дочери врага народа чуть было не поставила крест на мечте Аиды — стать учительницей. Но крустпилсские учителя помогли исправить документы. Аида преподавала математику и в обычной школе, а в Даугавпилсской колонии.
А перед уходом на пенсию Аида преподавала латышский в русской гимназии.
«Политрепресированные никогда не будут говорить плохо о русских — мы столько пережили, что никогда не будем желать другому того, что сами пережили», — говорит она.
