Яков Рафальсон: «Я выходил одиннадцатым немцем в массовке»

Обратите внимание: материал опубликован 7 лет назад

Только собралась спросить, а не пора ли великолепному актеру замахнуться на образ шекспировского Лира, как руководство РРТ им. Михаила Чехова объявляет, что в нынешнем сезоне Яков Рафальсон должен сыграть эту роль-мечту. Вот так подарок юбиляру, непревзойденному мастеру комедийного жанра! И, разумеется, — поклонникам его таланта. Ставить шекспировский бестселлер будет известный режиссер Виестур Кайришс, для которого спектакль по трагедии «Король Лир» станет дебютом на этой сцене.

ПЕРСОНА

Яков Абрамович Рафальсон

Ведущий артист Рижского Русского театра имени М.Чехова. Заслуженный артист РСФСР. Лауреат национальной театральной премии «Ночь лицедеев» в номинации «Лучший актер года» за роль Капитана в спектакле «Пляска смерти» (1996) и роль Скапена в спектакле «Плутни Скапена» (2001). В 2003 г. за заслуги перед Отечеством награждён орденом Трёх звёзд.

Родился 5 ноября 1946 г. в г. Макеевке Донецкой области (Украина). Отец артиста в самом начале войны эвакуировался из Риги.

В 1964 году вернулся в Ригу, через два года поступил в Ярославское театральное училище, окончил его в 1970 году. До 1990-х работал в Мичуринском театре, в Воронежском театре им. А.В. Кольцова, Севастопольском театре им. А.В. Луначарского, Томском драматическом театре. Сотрудничал с московскими театрами «Глобус» и «Наш театр». Некоторое время использовал сценический псевдоним Орлов (по фамилии жены).

В 1991 году был зачислен в труппу Рижского театра русской драмы (ныне РРТ им. М. Чехова), где сыграл более 30 ролей. Среди последних работ — Фроим Грач («Одесса, город колдовской…», Феличе «Голодранцы-аристократы»), Оскар Строк («Танго между строк»), князь Вано («Ханума»).

Снимался в фильмах и сериалах «Страшное лето»  (2000), «Непобедимый» (2001), «Хонка» (2006), «Не зная цены» (2006 — 2008), «Пожар» (Ugunsgrēks, с 2006), «Летнее безумие» (2007), «Наследство Рудолфа» (2010), «Наследие» (сериал, 2014), «Марш, марш, старикашки!» (Džimlai Rūdi Rallallā!, 2014) и др.

Семья: Супруга Галина (преподаватель), двое сыновей и двое внуков.

— Яков, у вас просто настоящий юбилеепад. 70 лет со дня рождения, 50 лет творческой деятельности и 25-летие на сцене РРТ. Вы любимец и русской, и латышской публики, лауреат главной латвийской театральной премии, кавалер ордена Трёх звёзд. Почему же ваш юбилейный вечер «Рафальсон — для души, клавиш и оркестра», который пройдет на родной сцене 6 ноября — закрытый?!

— Это гаранты нашего театра сделали мне подарок. Дима Палеес писал сценарий, а режиссером выступил замечательный Валдис Луриньш. Для меня готовится много сюрпризов, но я точно знаю, что смогу со сцены прочитать свои любимые стихи. Что я вообще с удовольствием делаю, мне это очень интересно, ведь тут ты сам выбираешь все, что хочешь. Дай Бог, чтобы и людям было интересно, любителям поэзии. Когда есть желающие послушать (не меня даже, а автора, которого я читаю) — огромная радость.

— Кого же вам особенно хочется почитать?

— Цветаеву. Я поражаюсь тому, что

многие Марину Ивановну Цветаеву почему-то называют поэтессой. Она — поэт! И требовала, чтобы именно так ее и называли.

У нее есть стихотворение «Встреча с Пушкиным». О том, как она встречается в горах с Александром Сергеевичем:

 

…Пушкин! — Ты знал бы по первому взору,
Кто у тебя на пути.
И просиял бы, и под руку в гору
Не предложил мне идти.

Потому что он бы понял — рядом с ним не просто женщина, но поэт, равный с равным. Равного под руку идти не приглашают.

Я собрал приличную библиотеку, там очень известные авторы. Из поэзии — Цветаева, Мандельштам, Маяковский… А проза — Бабель. И, как ни парадоксально, — но Александр Иванович Герцен, один из моих самых любимых писателей. Когда еще в Ярославле ко мне приходили студенты, я им читал

«Письма с того берега», цикл статей 1848 года. Герцен посвятил его своему четырнадцатилетнему сыну. И уровень этого разговора с подростком такой, что думаешь, Господи, какие там наши диссиденты!

Блистательно.

Правда, ушло то время, когда чтецы собирали огромные залы, огромные. Слава Богу, хоть вообще поэзией снова стали интересоваться. Знаете, меня раньше часто спрашивали, что такое интеллигент. Вспоминаю строчки Бориса Слуцкого:

 

Интеллигент, в сем слове колокольцы
Опять звенят. Какие бубенцы!
И снова нам и хочется и колется
Интеллигентствовать, как деды и отцы»...

А как понять, что такое интеллигент? Это, конечно же, не высшее образование — дай Бог, среднее соображение. И все-таки понятие совести, мне казалось, здесь обязательно. И вдруг читаю блистательные воспоминания Надежды Яковлевны Мандельштам. Оказывается, они с Осипом Мандельштамом считали, что интеллигент — это, прежде всего, интерес к поэзии. Уже в этом заложено всё-вё-всё!

— Вы называете себя трудоголиком. А в родном РРТ последняя на данный момент ваша актерская премьера, изумительный князь Вано Пантиашвили в «Хануме», поставленной Аллой Сигаловой, случилась уже два года назад?!

— Когда у меня в театре случается пауза, это не значит, что я не работаю. Рад, что смог сделать программу Цветаевой. Сейчас мы с двумя актрисами, Аидой Озолиней и Гунтой Виркавой, играем на латышском спектакль «Позови, и я приду» по пьесе Галина (у нас в РД он шел когда-то с оригинальным названием «Сирена и Виктория»). Выпустили в прошлом сезоне, теперь восстанавливаем. Это наш самостоятельный проект.

Я десять лет назад был занят в Лиепайском театре в постановках Роландаса Аткочюнаса. Причем, и на русском и на латышском шел спектакль «За закрытыми дверями» по пьесе Жан Поля Сартра, — на мой взгляд, блистательная режиссерская работа! Затем играл Чехова в его же «CV (Дядя Ваня)» — по мотивам. Был еще спектакль «Тиритомба, или Золотая рыбка» на латышском в независимом театре ТТ. В Национальном продолжаю выходить в Laulats un brīvs Дарио Фо.

— Так вы прилично освоили латышский?

— Я ужасно бездарен в языках! Мой отец родился в довоенной Латвии. Окончил здесь ремесленное училище, был замечательным слесарем-инструментальщиком и, не имея высшего образования, знал шесть языков — английский, немецкий, иврит, идиш, польский и латышский. А мы сейчас, вшивые интеллигенты, слава Богу, если знаем один, да и то делаем на нем ошибки и неправильно говорим!

— А как у отца обстояло с музыкой?

— Слух, в отличие от меня, у него был идеальный. И

когда я только начинал учить латышский, отец говорил, что слышать не может, как я это произношу.

— И вот однажды вы дебютировали в Латвийской Национальной опере?

— Там следующая предыстория. Было очень смешно, когда Раймонд Паулс впервые пригласил меня петь, в спектакле «Соло для актрисы», зная, что у меня нет ни голоса, ни слуха. Я ему возражаю — мол, то, что я делаю, вокалом назвать нельзя, а он: «А от тебя вокала и не требуется».

Потом, на собственном бенефисе к 60-летию, разговариваю с другом, актером из Томска. Он спрашивает, чем сейчас занимаюсь, я сообщаю, что пою. «Как, ни голоса, ни слуха?!». — «Не знаю, но собираю полные залы, битком народу…». — «Что ты говоришь?!». — «Да. Правда, у меня Паулс за роялем сидит».

Так вот, мы с Маэстро репетируем, и вдруг мне сообщают, что меня какой-то мужчина ждет у входа. Оказывается, это из Национальной оперы, они ставят оперетту «Летучая мышь» и хотели бы, чтобы я был там занят.

Вот так я стал тюремщиком.

А уже в 2000-х мне как-то звонил Артур Маскатс. Не соглашусь ли я читать пушкинскую «Метель», под оркестр, с известным питерским дирижером Михаилом Татарниковым, в Большом зале ЛНО? И мы сделали очень интересную музыкально-литературную композицию. Но это уже давно.

— Латышская публика уже больше восьми лет знает вас и по телесериалу «Пожар» (Ugunsgrēks)?

— И он, между прочим, продолжается, после нашего с вами интервью еду прямо на съемки.

Понимаете, любое дело можно делать хорошо или плохо, есть честный путь и нечестный путь.

Для меня команда, которую собрала режиссер Инта Городецкая — это огромная радость встречи с профессионалами. Было у меня и кино. Снялся у Стрейча в «Наследстве Рудольфа» по Блауманису, в комедии «Марш, марш, старикашки!» Путниньша и Цимерманиса…

А театр есть театр. И

более зависимой профессии, чем актерская, не знаю,

поэтому могу сказать только о том, у кого и с кем я бы хотел работать. Последними радостями пока оказались два проекта, от которых я получил колоссальное удовольствие, — это спектакль Евгения Арье «Якиш и Пупче» и «Ханума» Аллы Сигаловой. К сожалению, ушел из жизни режиссер Рома Козак. Я был в восторге и от работы с Леонидом Белявским.

У таких режиссеров я бы с радостью вышел играть и Могильщика в «Гамлете»!

— Какая же именно режиссура вас устраивает и какая — нет?

— Есть тот человеческий порядочный уровень общения, где нельзя переходить ватерлинию. Хотя вполне можно сорваться (и Рома Козак мог сорваться, и Белявский!). Но

в серьезных спектаклях я абсолютно не приемлю симуляцию темы. Понимаете, для меня самое важное, — что бы ты ни играл, это должно быть правдой. При всей условности, должно быть абсолютное, безусловное проживание.

Мне так казалось, всегда! Не переношу, когда что-то «изображают»! Вообще,

сцена — место, где нужно НЕ играть.

В жизни мы играем сто ролей, не потому что мы такие лицемеры, нет, — это условие жизни. Дома мы одни, на работе, в обществе — другие. Но на сцене, при том, что я выхожу и в том спектакле, и в другом, и в третьем, нужна абсолютная правда мотивировок. Знаете, один мой друг блистательно определил,

что такое вдохновение. Это отточенное мастерство, помноженное на отчаяние души.

Если что-то из этой формулы не отсутствует, ничего не произойдет. Ни в комедии, ни в трагедии.

Вообще, актерский аппарат должен быть подготовлен так, чтобы не «изображать».

В зрительном зале сегодня сидят, в основном, образованные люди. И, если произносишь чужой текст и за ним не стоит никаких твоих знаний, никакой твоей судьбы — уже не интересно. Или

вот комедия. Это для зрителя она комедия, а для исполнителя ничего комического там нет. Для него это трагические ситуации.

Взять спектакль Козака «Ужин дураков», который мы очень долго играли.

Для моего героя вопрос жизни и смерти — а зрительный зал смеется.

Но когда нет чего-то щемящего, тогда это уже что-то другое. Тогда это «Комеди клаб»!

— Есть это «щемящее» сегодня в постановках РРТ?

— К сожалению, не замечаю. А хотелось бы. Лучший театр, который я знаю, — это БДТ времен самого Георгия Товстоногова. Я согласен, что

в театре должен быть абсолютизм главного режиссера, но абсолютизм просвещенный.

Если же абсолютизм — это просто иерархическая лестница… У Товстоногова этот абсолютизм он был подкреплен чем-то другим. Смотрите, Юрский говорит, что ему пришлось уйти из театра, — но КАК он говорит о Товстоногове!!!

Если говорить об актерах.

Я часто смотрю записи со Смоктуновским. Это какой-то Космос. Научиться такому нельзя,

это барометр правды, выше которого не знаю. Против всех законов, против системы Станиславского. Что это?! Понять нельзя.

— Несколько лет назад, рассуждая о театре и о жизни, вы заявили, что мы живем во времена притворяшек. Эти времена продолжаются?

— Когда я окончил в Ярославле театральное, нам говорили: вы сейчас никакие не артисты, дай Бог, чтобы лет через десять кто-то из вас состоялся. Когда я работал в Воронеже, у нас в спектакле «Зори здесь тихие» было пять девчонок-зенитчиц и старшина Васков. А вокруг немцы ходили, шестнадцать человек. Так я даже не в первой десятке ходил, а был одиннадцатым немцем!

Я не о том, что раньше, мол, все было лучше, но о пути. Прежде чем получить определенную роль и сделать ее, нужно пройти огромный путь.

Сегодня молодой актер получает роль — и чуть ли не назавтра она готова! Понимаете? Но с того, что ты свою часть текста прочел, роль только начинается, а у многих этим уже и заканчивается.

Вот в чем дело.

— А если ты такой супер-профессионал и супер-талант?

— Может быть. Но даже Смоктуновский каждый раз переживал и сомневался ужасно, выходя на площадку. Это он-то! И прекрасно помню потрясающую маленькую роль Николая Гиценко в «Семнадцать мгновений весны» — немецкого генерала в поезде, беседующего с Тихоновым-Штирлицем. А там меньше пяти минут! Есть миф, что Гриценко ничего даже не читал, но я не могу этому поверить. Или как у Лорки написано, что один поет с бесом, а другой просто поет. Это не значит, что поющий «без беса» не берет нужные ноты, но глаз не отвести невозможно именно от первого.

— Что бы вы пожелали — и себе лично, и всей труппе Рижского русского театра в данный момент?

— Конечно, интересных пьес и профессиональных режиссеров. Я благодарен судьбе за то, что приглашали в этот театр тех, кого я уже вам назвал. Были времена, когда у нас долго не было главного режиссера. Но если бы не наш директор Эдуард Цеховал, я бы никогда не встретился ни с Романом Козаком, ни с Геной Тростянецким, ни с Михаилом Борисовым. Ни с Паоло Ланди. А в России я видел блистательные постановки Ланди. И на премьере его спектакля «В ожидании Годо» в Саратовском ТЮЗе мы с Игорем Чернявским просто ладони отбили. Это было явление! Прошло столько времени, но помню!

А актер — довольно трагическая профессия.

Никто из нас не видел на сцене Михоэлса, и понять, что это было за явление, все равно нельзя.

Только читаем. А вот мне однажды повезло. Мне было 18 лет, когда в Национальном театре, 31 декабря (уже учился в Ярославле, но приезжал в Ригу), я смотрел концерт Марселя Марсо. Закончился его спектакль где-то в десять вечера, примерно полчаса зрители аплодировали! И самое главное. Стоит перед глазами, то, что я тогда видел, но его не снимали! Потому что Марсо некиногеничный, на пленке исчезает его магия. А он так хотел сниматься…

— Чем душа ваша сегодня питается, жизнь-то сложная, нервная, опустошает?

— Наполняет только чтение.

Читаю то, что в советские времена читалось под подушкой.

Современных авторов практически не знаю. Не потому что я сноб, но есть культура, созданная в 20-30-е годы, и оставшаяся. У меня слишком мало времени осталось, чтобы самому отбирать, выбираю то, что вошло в копилку человечества и [про что] мне уже сказали — вот это необходимо! Когда у Бабеля однажды спросили, сколько нужно книг прочесть, он ответил, что за всю жизнь — настоящих 50. А как узнать? — Ну, для этого надо прочесть тысяч 50 и выбрать те самые 50. Поэтому

если встречаю у Цветаевой какую-то фамилию, ищу этого автора. Цветаевой я доверяю.

Но вот роман Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик» я все же прочел.

— Вспомним, кстати, историю о том, как при вашем поступлении в Ярославское театральное педагог Виктор Александрович Давыдов заявил: «В наше театральное училище принимают только по знакомству»… И после паузы продолжил: «Тех, кто знаком с Пушкиным, с Лермонтовым, с Тургеневым...»?

— А, да, это замечательно! Когда он прямым текстом объявил насчет приема по знакомству, у нас, конечно, был шок. Но знакомство оказалось совсем другого рода. (Смеется.)

Мне неудобно говорить, но сейчас молодая актерская среда настолько безграмотна!

Мне с педагогом повезло, Элеонорой Николаевной Волгиной. Она была чтец, заслуженная артистка России. Когда я поступил в Ярославль, сказала: «Придешь ко мне». И все четыре года каждый день я был у нее. А читал я тогда не пойми что, настолько был безграмотным. Проходит месяц, и упаси Бог, если она поймет, что я чего-то не прочел. В итоге

на четвертом курсе я уже сам преподавал своим однокурсникам и делал для них чтецкие программы, как режиссер!

И даже наш педагог по мастерству попросил меня сделать программу с его сыном, который к нам поступал. Просто они знали Элеонору Николаевну, моего педагога. Мне вот что рассказывали. Волгина с Юрским дружили, и Юрский попросил ее выступить на его концерте в Библиотеке им. Ленина, в Москве. Почитать Цветаеву. Она вышла на сцену — и в этот вечер Юрский уже не читал. Вот ее уровень!

А вы же знаете, что в пьесах много монологов, где нужны чтецкие навыки. Не можешь выстроить монолог — тебя не слушают. Да и паузу держу не я, паузу зритель держит. А мое дело — слышать, когда эта пауза должна быть. Сегодня эта пауза будет такая, потому что такой зритель. Завтра это будет другая пауза. Понимаете,

я же не больной человек, находясь на сцене, я все равно как бы вижу себя со стороны.

И когда говорят, что не могут после спектакля вернуться в себя — ну, это уже сумасшедший дом.

— Вы называете себя человеком аполитичным, однако, вспоминаете, как в Ярославле в советские времена знакомили студентов с подпольной литературой?

— Это у меня в Риге был друг, через которого я все это и получал, приезжая домой. И американские издания Даниэля и Синявского. И изданные в 1918 году «Несвоевременные мысли» Горького, где он разбивал большевиков и Ленина в пух и прах. Я эту книгу переснял, потому что не мог ее себе позволить, у меня таких денег не было... Практически все читал под подушкой. А началось все, когда поступил в театральное и познакомился с Элеонорой Николаевной Волгиной. Там я уже знал, что читать. Авторханов, «Технология власти»…

Я ненавидел советскую власть и никогда не был в партии. Политикой не занимался и не занимаюсь. Но когда дело касается совести, я говорю.

— B 80-е вы, тогда еще как Яков Абрамович Орлов, стали объектом особого интереса со стороны КГБ?

— Ну, у меня два с половиной года обысков было. Я уже много раз рассказывал об этом.

Огромная радость, что сейчас можешь говорить то, что думаешь! А «где не погибло слово, там и дело еще не погибло».

Герценовская фраза гениальная... И еще: «Повиноваться противно своему убеждению, когда есть возможность не повиноваться, — безнравственно».

— Яков, вы получили роль Лира в спектакле, который будет ставить в РРТ Виестур Кайришс. Раньше вы с этим режиссером не работали?

— Нет, не работал. Всегда говорят — чем удивлять будем?! Хотелось бы неожиданное решение найти. Но я видел куски «Лира» с Михоэлсом, они есть на YouTube. Дай Бог, чтобы и мы сделали честно, по-настоящему. В этой пьесе что меня волнует особенно… Ведь

предательство невозможно, когда это люди не близкие! Нечего предавать. Предательство всегда связано с ближайшим,

близким. И еще: как перевернуть сознание, ужаснуться, тому, как же ты был неправ к тому человеку, который оказался преданным (т.е. верным)!

Какие все же в русском языке удивительные смысловые трансформации — «преданный» и «предательство»! От преданности — к предательству.

В жизни каждого есть вещи, о которых можно пожалеть, и, наверное, они касаются именно этого. А что еще может быть?!

Когда судили и выгоняли из Союза писателей Пастернака, некоторые настоящие прозаики и поэты голосовали против Пастернака. И среди них Борис Слуцкий. Как же он потом себя чувствовал? Но это — было! Более того, если такая ошибка произошла в юности — это одно, но когда перед тем, как тебе уйти из жизни… К сожалении, такие пьесы, как «Король Лир», будут всегда актуальны.

— Как-то мы с вами углубились в философию, может, завершим на менее серьезной ноте? Вы, Яков, слывете неиссякаемым кладезем и непревзойденным рассказчиком анекдотов. Ваш любимый — на сегодня?

— Еврей спрашивает у Бога: «Господи, скажи, пожалуйста, мы избранный народ?». Бог отвечает: «Хаим, конечно, избранный». — «У меня к Тебе только один вопрос — когда уже нас переизберут?»

Заметили ошибку? Сообщите нам о ней!

Пожалуйста, выделите в тексте соответствующий фрагмент и нажмите Ctrl+Enter.

Пожалуйста, выделите в тексте соответствующий фрагмент и нажмите Сообщить об ошибке.

По теме

Еще видео

Еще

Самое важное