Илона Биргеле этого не скрывает — и в суматошные дни своего юбилея говорит с Rus.LSM.lv о цирке, который органисты устраивают во время выступлений, ассистентах, без которых не обойтись, зрителях, от которых не скрыться, а также о высоких материях и грубой физической силе, о возрасте, семье, карьере и даже о туфельках из балетных мастерских.
— Когда вам захотелось на органе играть, в каком возрасте?
— Точно не помню, но, по-моему, это в шестом классе музыкальной школы было. Я сама из Латгалии, из Вараклян. Я узнала, что в нашем Доме культуры будут выступать студенты музыкального колледжа из Резекне. И именно с органной музыкой.
Я пошла на этот концерт и поняла — все, я буду органистка.
Хотя в колледж через несколько лет поступила все-таки на фортепиано. Я считала, что не могу поступать на орган, потому что ничего о нем не знаю и не умею на нем играть. Потом уже, на третьем курсе, взяла факультатив. Ну, а в Музыкальной академии мечты начали сбываться.
— Вы помните, как впервые сели за инструмент? Какие были ощущения?
— Наверное, органисты в Европе — в Нидерландах, Германии, Скандинавии — очень сильно удивились бы, если б узнали, что в Латвии начинают учиться с электронных инструментов. В принципе, это нехорошо. Но других возможностей у нас просто не было! В первый раз я встретилась с настоящим органом уже в студенческие годы, когда меня пригласили сыграть в Англиканской церкви в Риге. Это было целое приключение! Потому что электронный орган — на нем играть очень легко, а там,
в церкви, на клавиши нажимать трудно, педальных нот не хватает, не понимаешь, откуда звук идет…
У меня был шок… Но любовь к органу не погасла. Наоборот. Мне еще сильней захотелось познакомиться с ним, изучить… и победить. Укротить. Добиться того, что я смогу спокойно им управлять.
— Орган, наверное, очень мужской инструмент. Под крупную руку, под большую ногу, и вообще игра, говорят, требует физических усилий. Нет?
— Разумеется, требует. Но органы настолько разные, что иногда сила совсем не помогает — а помогает, наоборот, чувствительность. Потому что бывают инструменты, на которые только посмотришь, он уже звучит. (Смеется.) Как, например, орган в Угале, самый старый в Латвии. А в Домском соборе или в соборе Святой Троицы в Лиепае — ну, там без силы не обойдешься.
Но силу тоже надо использовать с умом.
Нельзя просто по клавишам долбить,
извините за выражение. Звук будет некачественный, неприятный. Как ты тон возьмешь, как ты его отпустишь — это очень важно. Орган, он ведь как целый оркестр, там и флейты, и гобои, и трубы, а вот «громко» и «тихо», как на фортепиано, нет — есть регистры, и мы с их помощью можем как бы инструментовать произведение. Это целая математика. Конечно, со временем это уже интуитивно и естественно происходит, как бы само собой. Но вот первые шаги — они довольно сложные. Как моя учительница говорила, Лигита Снейбе (а ей говорил ее профессор Ханc-Ола Эрикссон, у которого я тоже училась): инструмент — лучший учитель для органиста. Я с этим полностью согласна. Чем больше в твоей жизни было разных инструментов, тем выше твое мастерство.
Сейчас, конечно, с этим никаких проблем уже нет, я могу, в принципе, сыграть на любом инструменте, хотя, если б я поехала в Италию и села за старинный орган, где педальная клавиатура расположена совсем по-другому… Или если бы мне достался английский инструмент, у которого ножная педаль радиальная — расходится на две стороны, как лучи солнышка… Тогда да, тогда понадобилось бы немножко времени для репетиции.
— Органистам всегда нужен помощник, ассистент, чтобы регистры переключать? И вообще — вся эта математика и механика сильно отвлекает от художественных задач?
— Поначалу очень отвлекает. А как же. Это большое искусство — научиться, чтобы не отвлекало. Чтобы обо всем этом как будто забывать. И все равно: несмотря на то, что я вся в музыке, когда играю, я постоянно слежу за тем, что делает мой ассистент. Да, есть возможность справиться в одиночку — но это если произведения позволяют. Или если орган современный, как в концертном зале Вентспилса. Там можно весь ход выступления по шагам запрограммировать и дальше кнопкой, рукой или ногой, как тебе удобнее, там оба варианта есть, регистры переключать. В Домском соборе так не получится.
Когда орган большой и механический, а произведения сложные, тогда, конечно, нужен ассистент или даже два ассистента.
— Вы, органисты, друг другу с этим помогаете?
— Обязательно. Это залог успеха — если рядом с тобой профессионал, который знает эти партитуры, знает этот орган. Тогда все будет хорошо. Был фантастический ассистент, который, к сожалению, ушел на небеса уже, Арнолд Димантс, мы все его любили, потому что он мог ассистировать буквально с закрытыми глазами. Да что там, он мог находиться с обеих сторон одновременно! Потому что регистры — они же с обеих сторон!
— Вам нравится или не нравится, что во время концерта вас, такую красивую, чаще всего не видно? Или все-таки обидно немножко?
— Когда-то очень нравилось. Да и до сих пор, откровенно говоря, нравится. Потому что смотреть на органиста не так уж и приятно. Он ногами и руками орудует, ассистент бегает туда-сюда… Для человека, который ни разу с таким не сталкивался, это, наверное, настоящий цирк… Тут уже не до музыки с ее глубиной, с ее посланием… Но насчет «не видно»… В наше время практически на всех органных фестивалях есть экран, так что музыканта видно во всех подробностях. Или вот в рижской церкви святого Павла, где сейчас очень часто концерты проходят: я
там только что Баха играла, и вокруг меня было семь камер. Семь! На ноги, руки, пальцы…
(Смеется.) Ну да, это огромная ответственность. А что поделаешь? XXI век. От зрителей не скрыться.
— У вас туфли особенные есть, для игры?
— Конечно! Для органистки туфли — самое главное. (Смеется.) У меня есть несколько пар, их для меня специально шьют. Пятка обязательно закрытая, каблук не слишком высокий и такой ширины, чтобы между педалями не застревал, не проваливался… Нос не должен быть чересчур узким… Подошва кожаная, довольно мягкая, чтобы чувствовать педаль… В общем, нюансов не меньше, чем в балетной обуви. К балетным обувщикам мы, кстати, чаще всего и обращаемся.
— Сколько вообще в стране органов? Неужели действительно триста?
— Даже больше. Триста — это только исторические инструменты, те, что были построены тут, в Латвии, и в расчете на конкретное место. Этот список не включает органы, которые были привезены нам в подарок…
— Как это?
— Предположим, в какой-то нашей церкви вообще нет инструмента, а где-нибудь в Германии, Англии или Швеции церковь закрывается, и инструмент там больше не нужен. Тогда его дарят, чтобы он и дальше использовался для литургии. Это довольно распространенная практика. У нас даже орган из Санкт-Петербурга живет. Ну, это давняя история. Он, по-моему, сначала предназначался для Резекне, но туда привезли еще один инструмент, побольше, и этот, питерский, долго-долго стоял в каком-то сарае… И буквально несколько лет назад его построили в Лудзе.
А еще в список не вошли те инструменты, которые к моменту составления были неисправными и не звучали. Сейчас некоторые из них уже отреставрированы. А некоторые, наоборот, вышли из строя, и починить их уже невозможно. То есть ситуация постоянно меняется.
— Сколько в Латвии органистов? А мастеров, которые органы чинят и создают?
— Органных мастеров, к сожалению, у нас очень-очень мало и совсем не хватает. Я могу их по пальцам сосчитать: Микус Дзенитис, Виестур Илсумс, Янис Калниньш, Алвис Мелбардис… Органисты Янис Пельше и Роберт Хансонс занимаются немножко реставрацией… Как когда-то мой профессор Таливалдис Декснис, который, к сожалению, уже не с нами…
Инструментов так много, что мастера просто на части разрываются.
Органисты… Ну, их, конечно, не так много, как пианистов, но на Латвию хватает. Точную цифру мне назвать трудно. Не все мои коллеги на виду. Есть те, кто постоянно концертируют — такие, как Айгар Рейнис, Кристине Адамайте, Илзе Рейне, Йоланта Баринска, Лариса Царькова, Диана Яунземе-Портная, наши профессора Вита Калнциема, Лариса Булава, Айвар Калейс, но есть и те, кто нашел себя в литургии и играют только в своих храмах.
— А как органисты относятся друг к другу? Есть цеховое братство?
— Знаете, мы, органисты, вообще-то индивидуалисты. Не сказать, что мы много вместе тусуемся. Это не оркестр, где коллеги ежедневно собираются и музицируют. Хотя у нас есть Органная гильдия, которой руководит Вита Калнциема, есть добрые традиции — например, концерты-марафоны в Домском соборе, когда мы все встречаемся, болтаем… но обычно органист сидит в своей церкви один-одинешенек и занимается.
— Почему большинство наших органистов родом из Латгалии? Потому что там люди чаще в храмы ходят, для них естественно слышать орган, находиться с ним в одном пространстве?
— Да, в Латгалии люди более верующие, там сильны католические традиции. Но тут еще одна очень важная вещь. В Латгалии была прекрасная учительница Бернадета Эверсе. Для нас это было огромное везение. Через ее руки прошло множество латгальских органистов, она была первым педагогом Иветы Апкалны, например.
— В каком году вы затеяли свой потрясающий проект по возрождению латвийских органов?
— Восемь лет назад. Меня уже давно интересовали не только большие инструменты и не только те, что в Риге, но и те, что в маленьких деревушках находятся. Когда я начала проводить экскурсии по Латвии, я поняла, насколько мы богаты прекрасными органами. Мне хочется, чтоб и другие люди узнали об этих инструментах, услышали, как они звучит. Например, сейчас вот уже третий концерт у меня был в Вийциемсе, в дуэте с электрогитарой, с Армандом Алкснисом.
Орган там, можно сказать, из пепла возродился — ровно год назад снова обрел голос.
Он даже в литургии пока что редко используется. Ну вот на Пасху звучал. Такое тайное сокровище. А место ведь красоты необыкновенной, рай просто, церковь совершенно чудесная, деревянная… и этот орган… Его в 1878 году мастер Радзиньш из Бауски построил, мы практически ничего не знаем об этом человеке, и это единственный инструмент того времени, который сохранился до наших дней…
— Про экскурсии хочется подробней. С чего все началось? Кто-то за рукав дернул и сказал — «Илона, давай»?
— (Смеется.) Именно так и было. За рукав дернули. Когда-то давным-давно я работала в рижской 45-й школе, фортепиано преподавала. Для нас, учителей, обычно в октябре экскурсии устраивали. Поехали мы в Курземе, зашли в Сабиле в церковь, директор говорит — сыграй что-нибудь, пожалуйста. Я сыграла. И мой коллега Роберт Кипурс, учитель истории, сказал — слушай, Илона, я вожу экскурсии «Сакральное наследие Латвии», не хочешь ко мне присоединиться, немножко помузицировать для путешественников? Я отвечаю — ну давай, попробую. И попробовала, и поняла, что людям это очень нравится — посещать церкви по всей стране, слушать органы и рассказы о них! Сейчас я несколько раз в году езжу по Курземе, Латгалии, Видземе, Селии с экскурсиями-концертами.
— Говорят, вас целая толпа поклонников в этих поездках сопровождает.
— (Хохочет.) Да! Люди в очередь записываются еще до того, как турагентство объявляет даты. И сразу все билеты раскупают.
— Я знаю, что у вас не только в Латвии, но и за границей концертов полно, но совершенно не представляю себе, как совмещаются гастрольная деятельность, фестивали, экскурсии и четверо детей.
— Да, жизнь у меня интересная. (Смеется.) Надо все очень тщательно планировать, чтобы всюду успеть. Когда дети были маленькие, мы вместе ездили на концерты — муж ходил со всей этой армией вокруг церкви, пока я занималась, и у меня всегда было как минимум пятеро слушателей. (Смеется.)
Мои дети учатся музыке, но все-таки выбирают свой путь.
Старшая, Елизавета, закончила Музыкальную школу Язепа Мединьша по классу хорового дирижирования и Вторую гимназию, хочет заниматься культурным менеджментом. Сын Павилс — который, кстати, работает у меня как ассистент, для него это не проблема, потому что он отлично читает партитуры — только что поступил в Третью гимназию. Он очень хороший скрипач, но ему все-таки больше нравятся математика и экономика. Второй сын, Марк, — баскетболист. А младший, Лукас, играет на трубе, ему еще год учиться в музыкальной школе.
— Они сами попросились в музыкалку или это было ваше волевое решение?
— Я предложила, они согласились. Во всяком случае, не протестовали. Но, знаете, дети ведь все видят. И то, сколько часов я сижу за инструментом, и то, как порой нелегко приходится. Им известно, сколько черной работы надо проделать музыканту, чтобы стать концертирующим солистом.
— Говорят, всякому возрасту соответствует своя музыка…
— Я с этим согласна. Мы об этом с Кристине Адамайте говорили недавно — что, к примеру, [музыку великого французского органиста и композитора Сезара] Франка только после 40 лет начинаешь понимать. Конечно, есть прекрасные произведения, которые играют в молодости буквально все, они включены в учебную программу. Но и их с годами воспринимаешь совсем по-другому…
По счастью, органисты не стареют.
Я несколько лет назад слушала, как играет профессор Даниэль Рот, французский органист, феноменальная личность, уникальная, легендарная… И то, как он музицировал в свои почти 80 — для меня нечто непостижимое.
— А ваш возраст вам нравится?
— Очень. И чем старше я становлюсь, тем больше нравится. Когда мне было 20 лет, казалось: господи, 45 — это же глубокая старость, конец жизни. Но теперь я думаю, что по-настоящему начинаешь жить только после сорока. Вот честно-честно! Мне сейчас живется гораздо легче, потому что я многие вещи куда отчетливей осознаю, и не только в музыке. Моими лучшими учителями оказались моя семья и мои дети.
— О чем вы думаете вечером после больших концертов? После вашего недавнего юбилейного в Домском соборе — о чем?
— После юбилейного — только о [композиторе] Петерисе Васксе. (Смеется.) Я ни о чем другом больше думать не могла, потому что на следующий день у меня был концерт музыки Васкса в Айзпуте, и я до половины второго ночи играла сидела в своей комнатке в Доме Рижского латышского общества и занималась. В свой день рождения. Но и когда у меня нет концерта на следующий день, со мной невозможно разговаривать сразу после выступления, муж это давно знает. Я еще вся в музыке. Мне надо несколько часов, чтобы адаптироваться к нормальной жизни.
— Как долго вы можете прожить без музыки?
— В этом году аж десять дней без музыки было. Я немножко отдохнула с семьей в Тенерифе.
Ну, была, конечно, идея, что я найду хоть какой-нибудь синтезатор и поиграю. Но дети на меня так косо посмотрели,
что я поняла, что это не очень хорошая идея. (Смеется.) Но десять дней — это очень-очень много. Дома, в Риге, такое просто невозможно.
— А если бы на свете не существовало музыки, чем бы вы занимались?
— Не представляю. Я уже в три года знала, что буду музыкальной руководительницей в детском саду — мне казалось, что это самое грандиозное, что может быть в музыке. У меня в свидетельстве об окончании детского сада так и написано: будущий музыкант.
— Это потому, что папа и дедушка были музыкантами?
— Да. Мой папа был очень хороший дирижер и педагог, я в Вараклянах пела в его ансамбле, дедушка прекрасно играл на скрипке. Я помню, как он берег свой инструмент, следил, чтоб никто к нему не прикасался, пылинки с него сдувал… К сожалению, они оба рано ушли из моей жизни, и мне их очень-очень не хватает сейчас, особенно в какие-то важные моменты перед концертами. Я всегда думаю, что они откуда-то с небес смотрят, как я играю. Иногда хочется, чтобы они были рядом, чтобы попросить совета…
Но, может быть, я бы стала поэтессой. Мне в детстве очень нравилось писать стихи. И рассказы. Они у меня до сих пор где-то дома валяются.
— А если бы вы как органистка выбирали себе страну?..
— Я не знаю, где была бы сейчас, если бы у меня не было бы семьи. Семью я обрела довольно рано, и, конечно, это придерживало меня в Латвии. Поэтому
моя карьера началась, когда мне было за тридцать. Далеко за тридцать, скажем так.
Мне нравились многие европейские страны, в которых я побывала, — да что там, они все мне нравились, а в Швейцарию я просто влюбилась, там было так красиво, такие инструменты замечательные...
Концертов за границей у меня раньше было очень-очень много, повсюду, даже в Израиле, даже в Казахстане… Ковид немножко остановил это все, а после ковида я стала столько работать в Латвии, что времени на зарубежные гастроли не всегда хватает…
— Раз в году вы даете концерт под открытым небом в Вецаки, и он совсем уже скоро, в эту субботу…
— Для меня это большое событие, я его очень жду. Потому что именно в этом месте — на берегу моря в Вецаки — я себя чувствую, как в церкви. Невозможно словами передать, что внутри меня происходит, когда я играю на крыше спасательной станции в Вецаки и перед глазами эта картина: закат, солнце прячется в море под плеск волн… Такое ощущение, что природа полностью сливается с музыкой... В этом году мы в дуэте со скрипачом Раймондом Озолсом будем выступать. Будет знаменитая «Медитация» Массне и «Медитация свету» Екаба Янчевскиса, будет «Меланхолический вальс» Дарзиньша и «Лунный свет» Дебюсси. И, конечно же, будет Бах… Возможно, поиграем что-то из Паулса... Я прямо предвкушаю, как эта программа прозвучит у моря… Как-то получилось, что в этом году у нас обоих юбилеи, у Раймонда Озолса тоже. Отпразднуем еще раз…
