Вот и сейчас под его управлением прозвучат две программы в рижской церкви Св. Иоанна — «Молитва Терезы Авильской» 1 февраля и вечер премьер фестиваля «Саксофония» — 28 февраля.
— Вы с самого раннего детства связаны с хоровой музыкой. У вас появлялось когда-нибудь чувство, что она вам до смерти надоела?
— Чтобы до смерти — такого не было, нет. Иногда казалось, что все происходит слишком медленно. Иногда я понимал, что устал от компромиссов, а идеал далек и недостижим. И тогда возникали мысли, что да, может, стоит заняться чем-то иным. Но почему-то именно в такие моменты вдруг появлялись поощрения извне — которые указывали, что все правильно, надо просто перетерпеть и двигаться дальше.
— Идеал чего? Звучания, которого вам хотелось добиться от хора? Репертуарной политики? Человеческих отношений?
— Наверное, всего вместе. Того, что в совокупности создает феномен музыкального исполнения. Там ведь очень много разных элементов, от технических до ментальных, духовных, и вопросы взаимодействия, контакта, коммуникации тоже чрезвычайно важны, потому что
музыка (во всяком случае, для меня) — это метаязык. Мы с ее помощью можем поделиться друг с другом тем глубинным и сущностным, что человеческая речь передать бессильна.
Это целая параллельная вселенная.
— Музыка делает людей лучше?
— Я думаю, что
музыка может сделать людей и хуже. И глупее. Музыка сама по себе не абсолют.
Но она способна отразить очень многое из того, что есть в мире. В мире вещественном, который нас окружает, и в нашем внутреннем мире. В мире индивидуума — и в мире общества в целом.
— Много-много лет назад вы стояли у истоков хора Balsis. С тех пор не возникало желания создать коллектив по собственному вкусу?
— Нет. В каком-то смысле я всегда был в привилегированном положении. Сколько себя помню, у меня была возможность реализовать свои идеи с Хором Латвийского радио. Сейчас и в Эстонии то же самое.
— Зависимость от певцов не тяготит?
— И да, и нет. Тяготит в том отношении, что работать с людьми всегда в каком-то смысле трудно, правда ведь? Тем более если это отношения настолько тесные. Мы же постоянно вместе — репетируем, концертируем, ездим по миру… Мы проводим друг с другом больше времени, чем со своими близкими, со своей семьей. И, конечно, отношения складываются по-разному. С другой стороны, то, чем мы занимаемся — это ансамблевое музицирование, а в нем все исходит как раз из этих отношений, из того, как мы реагируем друг на друга, какими импульсами обмениваемся. И мне как раз очень-очень интересен этот момент. Это же
очень печально и скучно — если дирижер является носителем единственно возможной правды, он все знает, а все остальные должны только его волю исполнять.
Нет. Было много случаев, когда мои отношения с музыкальным произведением менялись благодаря тому, что опытные и знающие певцы предлагали какой-то свой звук, характер, способ построения фразы. Я это очень ценю. В этом есть момент чуда — мир вдруг становится больше и богаче, чем казалось.
— Любой симфонический дирижер говорит о том, как важно держать дистанцию с оркестрантами.
— Это так, к сожалению.
— У вас то же самое?
— Да. Потому что дирижеру то и дело приходится принимать решения, связанные с ролью того или иного музыканта в конкретной ситуации, в конкретном произведении. Кому достанется маленький дуэт, например… И люди, у которых с тобой дружественные отношения, могут так отреагировать… Очень, очень, очень трудно найти баланс между личным и профессиональным. Практически невозможно. С певцами, по-моему, даже сложнее, чем с инструменталистами.
Мы же идентифицируем себя со своим голосом, не замечали? Если тебе что-то не нравится в моем голосе — значит, я тебе не нравлюсь…
Но это не отменяет очень хороших контактов с певцами, очень-очень сердечных, открытых, позитивных, обогащающих, позволяющих общаться на любые темы. Но границы все-таки есть, да.
— Вы когда дирижируете хором — любую партию можете наизусть спеть?
— Наизусть — нет. К сожалению, нет. Это очень вредно для дирижера. (Смеется.) Репертуар настолько широк, что я давно уже отбросил эту идею — что нужно все учить наизусть. Парадоксально, но
чем лучше знаешь музыку, тем больше шансов ошибиться. Серьезно!
Ты просто забываешь перелистывать партитуру, когда она отскакивает у тебя от зубов. Ты же на 98 процентов ее вызубрил! И вдруг через 15 минут наступает та единственная каденция, та единственная модуляция, которой ты должен продирижировать по нотам… а ты не можешь найти это место. Увы, и такое бывает.
— Вы уже пятый сезон руководите Камерным хором Эстонской филармонии. Как ваша семья отнеслась к этой перемене в жизни?
— Знаете, технически говоря, я дома провожу примерно столько же времени, что и раньше. Я просто делаю намного меньше проектов в других странах.
— Ваша 1/16 часть эстонской крови дает себя знать?
— О…
Я вообще не знаю, как это сказывается на мне, что это значит — быть латышом или эстонцем по крови…
Но то, что эстонская культура мне искренне нравится — это правда. Какие-то эстетические понятия мне очень близки и понятны без всякого перевода. И отношения между людьми.
— Что вы делаете в Таллине, когда у вас есть время ничего не делать?
— Вообще говоря, такое очень редко случается, к сожалению. Потому что
быть руководителем такого коллектива — все равно что служить садовником в огромном имении.
У тебя есть помощники, но все равно ты должен лично присматривать за каждым цветочком. Они нуждаются во внимании, и если не получают его, то через неделю-две начинают чахнуть… То же самое с большими музыкальными проектами. Они требуют очень тонкой и кропотливой работы, они завязаны на множестве людей, с которыми надо общаться лично, причем не только по телефону или по почте — ничто не заменит живого разговора. Поэтому мой день с утра до вечера забит репетициями, встречами, концертами и спектаклями — и не только своими, разумеется. Я стараюсь следить за всем новым, что в Таллине появляется. Мне это и по работе нужно, и чисто по-человечески интересно.
— Вы живете на две страны, исполняете музыку самых разных композиторов, получаете призы в Латвии и Великобритании, преподаете в Йеле, работаете с западными и восточными музыкантами, даете мне интервью на русском языке… Так ли велики различия между людьми и государственными системами, как любят говорить политики? Или правы те, для кого границы — условность?
— Ну, я, будучи либералом (смеется)… хотя скорее либералом в классическом смысле, без современных коннотаций,
очень ценю идею объединенной Европы и такой в хорошем смысле космополитизм. Мне кажется, это единственное направление, в котором человечество может развиваться и которое вообще гарантирует нам какое-то будущее.
Я очень люблю латышскую культуру, я ею дышу, я на ней вырос, для меня это больше, чем кровные узы (Бог знает, чего там только нет, в крови; в конце концов, все наши корни — из Африки), — и тем не менее… Помните этот советский лозунг — «Искусство должно быть национальным по форме и универсальным по содержанию»? Звучит банально, но смысл-то верный.
Ты должен осознавать, кто ты есть, что из себя представляешь, каким ты видишь мир. Это не так просто, особенно сейчас, с этими игрушками — телефонами, планшетами и так далее.
Мы проводим вне нашего внутренного пространства больше времени, чем когда бы то ни было в истории. И это один из вызовов нашей цивилизации.
Я не критикую новые технологии, нет. Бороться с общим потоком эволюции, в который мы вовлечены, совершенно бессмысленно, управлять им мы тоже не в силах. Остается только учиться плыть в нем. Скажем, мне действительно важно, что наши дети могут учиться в любой стране и брать от мира все то ценное, что только существует. Такого никогда прежде не было, и мы это как-то еще не осознаем до конца. Просто не умеем. Нам в принципе свойственно замечать в первую очередь дурное. Это тоже объяснимо.
Мы, люди, как порода развивались в условиях жесткой конкуренции, мы просто вынуждены были постоянно фокусироваться на негативе и агрессии — в противном случае нас стерли бы с лица земли, съели, и дело с концом. Но сейчас эта привычка стала серьезной угрозой для самого человечества. Она работает против нас. Она может нас даже уничтожить.
Знаете, я только что слышал прекрасное высказывание психолога, большого специалиста в области эволюционной биологии. Он сказал то, что всем, по сути, известно: каждый человек, буквально каждый, богатый и бедный, алкоголик и президент, — каждый являет собой историю успеха. Беспрерывного и безошибочного успеха, длящегося три с половиной миллиардов лет. Как это не ценить?!
Чем больше я живу, тем отчетливей понимаю, какой это прекрасный и невозможный подарок — жить.
* Маша Насардинова является редактором издания Pastaiga.ru. Этот материал подготовлен специально для Rus.Lsm.lv.