Байба Кокина: больше, чем бенефис. И грустнее

— Сверив даты, я так и не поняла, какой дате посвящен ваш бенефис. Вроде бы юбилеев никаких у вас на горизонте не наблюдается. Тогда что мы отмечаем 5 февраля?

— Мы отмечаем то, что я танцую последний спектакль как ведущая солистка. Думаю, на этом я закончу свою карьеру на сцене — пора, наверное, покорять другие вершины. Я уже сейчас параллельно театру преподаю в балетной школе и ещё учусь в магистратуре, нагрузка очень большая. Хотелось бы, конечно, танцевать ещё и ещё, но как-то получается, что я танцую все меньше, и я решила, что для меня это будет самым верным — уйти.

— То есть это ваше собственное решение, никто вас к нему не подталкивал?

— Нет. Руководитель труппы даже просит остаться до конца сезона. Но если балерина мало танцует, она уже не балерина. И это самое печальное в нашей профессии: то, что балерина может танцевать только 18-20 лет. Балет — дело для очень молодых людей. Нет, я, конечно, тоже молодая (смеется), но считаю, что, если дверь закрыта, то не надо туда очень долго стучаться. Лучше посмотреть, не открыта ли другая.

— Вы вели счет своим ролям, своим балетам?

— Ой, я недавно, кстати, пробовала сосчитать. Но их оказалось очень много, поэтому мне проще сказать, какие партии я не станцевала. Жизель, Китри и Джульетту. В «Ромео и Джульетте» мне дали роль леди Капулетти. Мне был 31 год, это распределение казалось очень странным, но хореограф в высшей степени изящно смог его преподнести, сказал — понимаешь, Джульетте 15, поэтому и мама у нее очень молодая, а еще она самая интеллигентная и самая красивая. Вот такими словами ведущую солистку и убеждают выйти на сцену мамой главной героини… (Смеется.)   Мне очень нравится этот спектакль. В нем можно сыграть всё, что хочешь, и орать в голос, и убить кого-то, и любить до смерти… Мне вообще это дорого в балете. Что жизни ты должен быть человек как человек, а на сцене превращаешься в кого угодно.

— Мы говорили с вашим коллегой Артуром Соколовым перед тем, как он уехал в Японию…

— Он не только коллега, он еще и мой одноклассник! Он умничка!

— … и он сказал, что у него осознанность какая-то стала появляться только после 25 лет, а это было уже не лучшее время для того, чтобы по конкурсам ездить и думать о международной карьере. Оставалось только заниматься самосовершенствованием. Быть может, приди это понимание раньше, многое сложилось бы по-другому, считал он.

— Мне кажется, мужчины, мальчики — они вообще чуть-чуть позже взрослеют, чем девочки. Я сейчас в этом убеждаюсь, глядя на учеников балетной школы. Девочки к тому же гораздо дисциплинированней.

— А дисциплина — это самое важное?

— Одно из самых важных, да. И этому мы тоже учим в школе.

— Вы же не просто учились в балетной школе, вы с раннего возраста жили в интернате, без родителей.  Это был травмирующий опыт?

— Пожалуй. Это сложно — быть одному, делать всё одному… Телефонов мобильных тогда не было, я бегала в телефонную будку звонить родителям в Даугавпилс… Но это было ради цели, и я это понимала. Я знала, что хочу стать балериной, мне это очень нравилось. И, конечно же, родители издалека меня поддерживали. Первый год был самый трудный, потом я уже всё больше и больше втягивалась в профессию… Балет — это, может, и не болезнь, но уж точно определенный образ жизни. Ты к нему привыкаешь.

— Сейчас, когда вашей младшей дочери 10, как вы расцениваете позицию своей мамы, которая вас, 10-летнюю, отпустила в другой город?

— Да, я об этом много думала. (Смеется.) Ну, что сказать? Мама держалась, как мужчина. Хотя ей это непросто давалось. Но, с другой стороны, если видишь, что ребёнок очень самостоятельный и у него мечта — почему нет? Если бы мои девочки захотели поехать учиться, я, наверное, не сопротивлялась бы. Мне и как педагогу очень помогает то, что у меня двое детей. Может быть, я их чересчур балую, но об этом мы узнаем чуть позже.

— Танцуют?

— С шести лет обе степ бьют. Сейчас младшая продолжает этим заниматься, а старшая решила, что хочет в [танцевальную школу Агриса Данилевича] Dzirnas, ей хип-хоп и фристайл очень нравятся. И она уже сама придумывает танцы, импровизирует — у меня такого таланта никогда не было, откуда у неё это, я не знаю — может, все мое нерастраченное ей досталось. Танцуют, да, но в балетную школу, скорей всего, не пойдут. Хотя у младшей в запасе год, сейчас в 11 лет в первый класс принимают. Она ещё думает.

— И как вы на это смотрите? Не отговариваете?

— Нет, свое мнение не навязываю, но рассказываю, что предстоит, что будет очень хорошо, а что — очень сложно. Знаете, мне категорически не нравится, когда родители очень хотят, чтобы ребёнок танцевал. Ни к чему хорошему это не приводит. Ребенок сам должен хотеть. Это сильно влияет на отношение к делу, на то, как он работает. Поэтому я на дочек стараюсь не давить. Пускай они сами ошибаются. Хотя трудно, конечно, в стороне оставаться. Все трудно — и разглядеть в ребенке талант, и время найти, чтобы его раскрыть, и плечо подставить в нужный момент… Я же помню, как в первый год в балетной школе столкнулась с проблемами, сказала — всё, хватит. И поехала домой. Тогда родители меня переубедили, даже как бы заставили: «Попробуй еще раз. Хотя бы чуть-чуть. Если совсем уж не понравится — вернешься».  Ну и прошло это «чуть-чуть». Всё, я никуда не поеду, буду учиться дальше.

— Всему ли можно научиться в вашей профессии? Я не о природных данных — понятно, что без них даже не поступить.

— Работоспособность должна быть. Желание самореализоваться. Эти вещи тебе никто привьет, если сам не захочешь. Ну невозможно это. Я могу тысячу раз повторять на уроке — «Пожалуйста, вытяни коленочку, подтянись хоть немножечко!», но какой в этом смысл, если ученику не интересно? Он должен сам гореть этим. Я иногда своим девочкам в школе говорю: мне не сложно для вас тут цирк устраивать, прыгать, пример подавать, постоянно вас мотивировать и все такое прочее. Но я же не выйду вместо вас на сцену! Надо хотеть, работать, идти вперёд, не останавливаясь — мне кажется, именно это и есть самое главное в нашей профессии.

— Всегда интересно было, откуда первый толчок берется. Вот девочка из Даугавпилса, которая, может, и балета-то ни разу не видела. Что ею движет вообще?   

— Мне самой это очень интересно. Родители меня, конечно, записывали во всякие ансамбли, я и пела, и танцевала, и в музыкальную школу ходила, и художественную — что я только не делала! Кажется, все на свете перепробовала. Но никакого примера перед глазами у меня не было. И балета я действительно не видела, мы в Ригу не ездили. А танцевать хотелось ужасно! Слава богу, моя учительница Росита Титкова сказала — слушайте, что-то с девочкой происходит, надо, наверное, ее в столицу везти. Родители о таком даже не думали, они в принципе не знали, что существует специальная школа, где учат балету, что можно сказать 10-летнему ребенку — «В путь, дорогая!»

— И что включается в ребенке дальше? Азарт конкуренции? Желание быть лучше остальных? Или необыкновенной красоты картинка перед глазами — сцена, свет прожекторов, и в центре — женщина на пуантах, в белой пачке?

— Я не смогу ответить за всех, я это анализировала, но так и не сумела понять. Конкуренция? Вряд ли. Нас в классе было 12 девочек — и я ни на кого в зале внимания не обращала, когда мы занимались. Не видела просто. Ни с кем себя не себя сравнивала. Не сказать, что у меня с самого начала было полное понимание, что нужно работать, что нужна дисциплина… Делала то, что должно. Вот и все, что я помню. А мотивировало то, что мне давали что-то станцевать. Ты танцуешь, ты получаешь аплодисменты — что может быть лучше?.. Я уже в детстве рисовала маленькие билетики для своих родственников, выдавала им, говорила — «Всё, садитесь, я танцую!» (Смеется.) Вот это мне было важно, а всё остальное — нет.

— Но начинать вам пришлось с кордебалета — это политика [главного балетмейстера ЛНОБ] Айвара Лейманиса, у него все так начинают.

— Это абсолютно правильная политика!

— Почему? Ведь всегда ясно, кто предназначен для сольных партий. И в ситуации очень короткой сценической жизни, а ведь даже 20 лет — это очень короткая жизнь, отдавать сезон, а то и два-три, кордебалету — разве это справедливо?

— Да. В 16 лет, за три года до выпуска, дети приходят на практику. Я сейчас как раз эту практику в балетной школе веду, отсылаю учеников в театр, они там репетируют и выходят на сцену. И за эти три года все становится ясно. Если у тебя и впрямь есть потенциал, долго тебя в кордебалете не продержат, рано или поздно выдвинут. Но тут ещё один аспект. В театре есть примы, которым по 25, 30, 35 лет, и они все отличные, они должны танцевать. Хотя руководству, может, и хотелось бы кого-то из новеньких побыстрее на партии поставить. То есть управлять этим процессом очень сложно.

Мне-то повезло, я уже в первом сезоне танцевала «Щелкунчика», а во втором мне «Корсара» дали. Не знаю, почему!

— Действительно.

— Ну да, я хотела танцевать все. А кто не хочет?.. Но у меня не было амбициозных целей, скажу вам откровенно. Я заканчивала школу и не была уверена, возьмут меня в театр или нет. Не шучу. Тогда был уровень очень высокий, очень. Я приходила на спектакли, смотрела на балерин и думала — боже, как такое вообще возможно. Но меня взяли. И следующие десять лет для меня ничего, кроме балета, не существовало. Не поверите: мне могли из дома звонить, а я трубку не беру, типа не вижу, типа не слышу. У меня есть балет! А потом вдруг щелкнуло — тиньк! Байба, очнись!

— Это когда вы уже прима-балериной стали?

— А я стала прима-балериной? (Смеется.) Вроде меня так никто не называл.

— Хорошо, ведущей солисткой, как на сайте театра написано.

— О, я сейчас расскажу.  Когда я очнулась, мы с партнёром решили, что хотим семью. Я всегда знала, что у меня будет семья. А тут вдруг поняла, что хочу ребёнка. Точка. Все достало, карьера достала, хочу ребенка. И я забеременела. Конечно, стресс был, потому что ты не представляешь, какой будешь после родов, разнесёт тебя или высушит. Разные истории бывают. Но я все равно была на седьмом небе. Я ходила наконец в театр, в кино, куда я только не ходила. Гуляла! Природу видела! Это было очень красивое время…

После рождения ребенка я вернулась на работу и обнаружила, что переместилась с ведущих партий на вторые. А через неделю оказалось, что я опять беременна! Вот ведь судьба!

Я опять ушла в декрет и опять вернулась, когда младшей дочке исполнилось шесть месяцев. И тут началось такое… словами не описать. Я перетанцевала всю самую что ни на есть классическую классику. Мне дали «Баядерку», «Спящую красавицу», «Лебединое озеро», «Раймонду», «У голубого Дуная»… Я вообще сейчас не представляю, как со всем этим справлялась, если честно, потому что три года подряд не высыпалась. Ну а как? Ребенок маленький, ты его кормишь до полутора лет, по ночам встаешь… Зато на работу я приходила, как на праздник. Дома столько обязательств, столько всего нужно переделать, с коляской погулять, отвезти, привезти… А на работе у меня были законные три-четыре часа на себя, и я использовала их по максимуму. Я не могла себе позволить расслабиться. Времени на это не было. Сконцентрировалась, выложилась, побежала домой опять.

— Вы смотрите записи своих спектаклей?

— Да. Вы хотите спросить, нравятся ли они мне?

— Нет, хотя и это интересно. Я хочу спросить, почувствовали ли вы разницу между собой до детей и после?  В пластике, в энергетике? Потому что иногда — и довольно часто — женщина, став матерью, начинает излучать со сцены свет.

— Конечно, я сама себя со стороны не видела и даже удивилась, когда ко мне один наш концертмейстер подошел и сказал: «Байба, ты изменилась». «В смысле?! Хуже стала, что ли?» Нет, говорит, наоборот, похорошела, и характер у тебя получше стал… Понятно, что эго, которое у нас всех есть, после рождения ребенка ты должен проглотить и забыть. Это сейчас я учусь больше себя любить, находить для себя чуть-чуть больше времени. А когда детки были маленькие, все только вокруг них и вертелось.

— А вообще, много танец говорит о человеке? Когда вы смотрите на танцующего незнакомого человека, вы можете определить, что за характер у него? Говорят же, что язык тела — самый правдивый.

— Ну мы же на сцене, мы актеры… Хотя, мне кажется, душу всё равно видно. Видно, хороший человек или плохой. Как мой педагог Модрис Церс говорил: «Включи стерву! Фуэте крутят только стервы!»  Я спрашиваю — почему?! «Потому что тут характер нужен!» Ох, как же я его обожала. Хоть он меня и ругал, и посылал сосисками торговать на рынке…  Сколько я крутила эти фуэте каждый божий день… Не давались они мне...

— А помните, был фильм «Фуэте», и когда главная героиня выходила на сцену в черном па-де-де из «Лебединого», весь театр толпился за кулисами и смотрел, выкрутит она 32 фуэте или завалит... Настоящий триллер.

— За кулисами целая жизнь, на самом деле. Это так хорошо, когда там за тебя волнуются, подбадривают — «Давай-давай, ещё чуть-чуть!» Это так классно! Всем и каждому, кто мне так говорил, я благодарна. 

— Но ведь очень конкурентная среда по своей сути. Это на отношениях внутри труппы сказывается?

— Конечно, все мы конкуренты. А как же. Но до такого маразма, как битое стекло в пуантах, никто давно уже не опускается. Разве что в гримерках сплетничают иногда — «Ой, боже, ты видела, как ужасно он это сделал? Наверное, плохо чувствовал себя сегодня…» (Смеется.)

— А вы на сцене ошибались когда-нибудь? Текст забывали?

— В самых худших снах! (Смеется.) Да, конечно, есть у нас такие партитуры танцевальные, что попробуй запомни. Вот, например, Милана Комарова: изумительный хореограф, но движений у нее напридумано — миллион в секунду! Туда-сюда, туда-сюда! Я на репетициях, бывало, просто в ступор впадала. Тёмная картинка перед глазами, ничего не вижу, не помню, что дальше. Ну, тут уже надо паузу взять, водичку попить… тогда все приходит в норму. Очень не хотелось, чтобы такое на сцене случалось. Но, слава Богу, и не случалось никогда.

— А какие еще кошмары балеринам снятся?

— Например, что ты опоздал на свой спектакль. Или что какие-то элементы сорвал. Жизнь, конечно, учит тому, что и наяву такое может произойти. Но я знаю, как этого избежать. Работать в репетиционном зале. На собственном опыте убедилась. Я очень часто репетировала сама, без педагога, и научилась вкладывать это себе в голову: всё будет хорошо, Байба, потому что ты над этом как следует потрудилась! И вот с такой уверенностью шла и танцевала.

— Вернемся к записям, которые вы смотрите…

--…после спектакля, когда спать не хочется. Но это технические записи, снятые общим планом, издалека. Может быть, это даже к лучшему, потому что ты не видишь мелкие погрешности, а видишь картину целиком.

— И она прекрасна.

— А как же! (Смеется.) У нас ведь самая красивая профессия. И было бы неплохо, если бы она была не только престижной, но и достойно оплачивалась. Наверное, это звучит эгоистично… Но, в конце концов, нас же очень мало. Человек 60 на всю страну. Мне кажется, артистов балета нужно поддерживать, чтобы они не искали по две-три работы на стороне, а вели нормальную жизнь, жизнь, в которой и семья очень важна, и потраченное на себя время.  Нельзя превращать балет в чисто физический труд. Мы же искусством занимаемся. И я своим ученикам сейчас говорю: перестаньте вы сидеть в театре весь день! Поработали хорошо — молодцы! Пошли вон! Гуляйте, смотрите картины в музеях, идите в кино, съешьте что-нибудь в красивом ресторане! Эмоции, эмоции нужно получать, собирать, коллекционировать. Потому что на сцене мы только и знаем, что их отдаем, отдаем, отдаем. Они быстро кончаются, если их не восполнить.