— Что нужно в первую очередь сказать о Тбилисском государственном академическом русском театре имени Грибоедова? Что это старейший русский театр за пределами России? Или что это чисто грузинский театр, играющий на русском языке?
— Можно сказать и то, и это. (Смеется.) Какой это театр? — это, конечно же, грузинский театр по своей эстетике, по своей гражданской позиции. Просто мы говорим на русском языке и играем для русскоязычных зрителей. Подчеркиваю: для русскоязычных зрителей, а не для этнических русских, потому что этнических русских у нас очень мало, меньше процента. Но Тбилиси, как, наверное, все столицы мира, город интернациональный, и на русском говорят многие — азербайджанцы, армяне, дипломатический корпус, сейчас добавились беженцы из Украины и из России… Вот они и есть наши зрители. И, конечно же, этнические грузины, которые сами ходят к нам и приводят своих детей.
Наш театр, при всей огромнейшей вражде — вражде, я подчеркиваю — к России, сохраняет и охраняет русский язык.
Да, мы можем с утра до ночи охаивать Российскую империю, но мне кажется, что говорить что-то плохое о великой русской культуре — ну, это просто кощунство. Мы должны всегда разделять Пушкина и Путина.
— Вы руководите Театром Грибоедова больше двадцати лет…
— Да, хотя приходил я на очень короткий срок. И, конечно, не думал, что пройдет почти четверть века, а я все еще буду в этом театре. (Смеется.) Я сразу предупредил, что хочу основать собственную труппу — а пока я буду ее делать, то как бы помогу Театру Грибоедова. Я и вправду через полтора года открыл свой Свободный театр, но из Театра Грибоедова уйти уже не смог. И актеры не отпускают, и правительство.
— За четверть века очень многое в мире изменилось, причем кардинально — я имею в виду политику, отношения между странами. Это сказывается на жизни театра?
— И очень сильно. Потому что театр в своей основе, в своей сути — трибуна. Возьмем социально-политический театр: это место, где мы должны слышать правду и только правду. А как говорить правду, когда политика все время меняется и государство имеет все средства для того, чтобы наказать театр? Между политиками, политиканами и театром постоянно происходит какая-то борьба. Но в итоге театр всегда побеждает. Потому что политики и политиканы уходят, а он остается.
— Каково вам работать одновременно на двух языках?
— Сложно. (Смеется.) Тем более что у меня отношения с языками очень странные. Стоит мне какое-то время не говорить на грузинском, я забываю грузинский язык. Стоит какое-то время не говорить на русском, я начинаю забывать русский. Потом, правда, очень быстро восстанавливаю. Но дело не в этом. Дело в том, что у каждого театра должно быть свое предназначение. У Театра Грибоедова свое предназначение, а у Свободного театра — свое. Я понимаю, что люди ходят на спектакли русского театра в первую очередь для того, чтобы слышать русскую речь и прикоснуться к русской классике. Да-да, давайте будем до конца откровенными. Поэтому основной наш репертуар — русская классика. И я всегда говорю: знаете, я не буду здесь ставить Теннесси Уильямса.
Почему я должен ставить Теннесси Уильямса в русском театре Грузии?! Мы должны ставить русских авторов и, может быть, грузинских,
чтобы приезжие русскоязычные знали бы и грузинскую литературу. То есть у этого театра миссия такая образовательная. Что касается Свободного театра — это театр остросоциальный, политический. Мы эту нишу заняли 23 года назад и до сих пор держим.
Так что эти два театра концептуально разделены. Только не надо думать, что в одном музей, а в другом эксперимент. Я вообще не люблю слово «эксперимент» по отношению к театру, любая постановка априори эксперимент, и если ты в своей работе не экспериментируешь, то грош тебе цена.
— В Театре Грибоедова идет и ваша документальная пьеса «А.Л.Ж.И.Р».
— Знаете, как началась эта история? Мы гастролировали в Астане, и нам предложили поехать на экскурсию в музей А.Л.Ж.И.Ра (А.Л.Ж.И.Р., Акмолинский лагерь жен изменников Родины — крупнейший из четырех женских лагерей в системе ГУЛАГа, — М.Н.) Я не очень-то туда хотел, мне вообще непросто видеть такие места. Я позвонил в Тбилиси жене и сказал: мои сейчас поедут в А.Л.Ж.И.Р., а я в гостинице останусь. Она ответила: там моя бабушка была, в А.Л.Ж.И.Ре. И я поехал. И нашел на Стене плача, среди тысяч фамилий, бабушку моей жены. И эта тема — она во мне засела. Когда мы вернулись домой, я стал читать об этом лагере очень много, расспрашивать оставшихся в живых. Но они отмалчивались. Они уходили от разговора, они отнекивались — «Я не хочу ничего вспоминать». Бабушка моей жены в том числе. Понимаете?! Там был такой ужас, что они не хотели ничего рассказывать. И я представил этих девочек молоденьких, жен «изменников родины», им ведь сколько лет было, когда их забрали?17, 18, 20, 23, 30?
Наш «А.Л.Ж.И.Р» получился реквиемом. Нам было важно сказать миру и зрителям, что это не должно повториться. А оно может повториться.
Каждый день история может повернуться вспять. Сейчас это особенно заметно.
Поэтому я рад, что такой спектакль у нас есть и что публика на него ходит. Мы поклонились этим спектаклем перед юными грузинками, которые прошли через ад и сумели выстоять.
— В Грузии театр, его люди, национальная премия «Дуружи» являются предметом общественного обсуждения?
— Нет, у нас вообще очень ироничное отношение ко всем премиям, призам, званиям... У вас ведь тоже званий уже нет?
— У нас как в Великобритании: вместо званий ордена дают.
— У нас и орденов нет. Я рад, что способствовал такому отношению еще лет двадцать лет тому назад, когда объявил, что не буду участвовать ни в одном конкурсе. Потом многие последовали за мной, и сейчас
все эти наши театральные премии, в принципе, превратились в посмешище, потому что лучшие режиссеры Грузии просто в них не участвуют.
— Признаться, я-то думаю, что премии всем нужны — и профессионалам, потому что для них важно, что их работы замечены, и зрителям, которым даже номинации дают ориентиры. Спектаклей-то много, на все не пойдешь.
— Позвольте все-таки с вами не согласиться. Да, для каких-то слоев общества это, конечно, важно. И это работает. Однозначно. Но я припоминаю одну историю. О том, как большого грузинского актера — на самом деле большого, великого Акакия Хораву — представили английскому коллеге: народный артист Советского Союза, лауреат пяти сталинских премий, четырежды депутат Верховного Совета СССР, директор Театрального института имени Руставели, художественный руководитель Театра имени Руставели… и еще долго, долго перечисляли… а тот англичанин ему протянул руку и сказал: «Чарли». Даже фамилию не назвал. У Чаплина, как мы знаем, был только один «Оскар», и тот за заслуги… Нет, я не думаю, что звания играют какую-то роль. Я знаю очень многих потрясающих актеров, которые не имели никаких званий, и их обожала публика. И я знаю актеров, которые имели очень много званий, и никто их не любил и не почитал.
— Давайте дальше сравнивать. У нас спектакли на русском языке сопровождаются субтитрами на латышском. А у вас есть субтитры на грузинском?
— У нас нету. К счастью.
— Почему «к счастью»? Не хотите, чтобы кто-то смотрел наверх, а не на сцену?
— Да. У меня богатый опыт с субтитрами, и мне они никогда не нравились. Читаешь, мешает… Лучше тогда уж в наушниках слышать голос диктора. Нет, у нас в театре нет этой практики, хотя многие предлагали, многие навязывали. Но я пока противлюсь этому. Мне кажется, что театральная магия — она не только в словах. Я недавно смотрел в Венгрии потрясающий спектакль [художественного руководителя Венгерского национального театра и Международного театрального фестиваля имени Имре Мадача] Аттилы Виднянского по абсолютно незнакомой мне пьесе, не понимал ни единого слова, но понимал все, что происходит. Это и есть театральная магия. Не зная текста, какие-то нюансы я, конечно, упущу, но все равно становлюсь участником ритуала. Спектакль — это ведь ритуал.
— У нас время от времени набираются специальные актерские курсы для Рижского русского театра имени Михаила Чехова. А у вас?
— Мы уже четыре раза набирали такие курсы.
— Вы их сами учили?
— Я руководитель курса, но у меня есть и ассистенты, которые преподают. Но вот в последний раз было очень мало заявлений, а те абитуриенты, что пришли — ну, не понравились. И мы решили подождать. Думаю, что в следующем году предпримем еще одну попытку.
— У нас в театрах появились украинские артисты и те, кто покинул Россию.
— У нас в стране таких много, но я пока ни одного не принял. Не потому, что они беженцы или плохие профессионалы. Наоборот, очень много интересных, есть даже медийные лица — не хочу называть фамилии, но вы их знаете. Но я им всем говорю одно: ребята, я хочу знать, на какой срок вы здесь находитесь.
У меня театр — не проходной двор, сегодня вы пришли, я должен потратить на вас свое время, свою энергию, а завтра вы уедете, и что мне тогда делать?
Поэтому давайте начнем с документов. Если вы становитесь гражданами этой страны или получаете вид на жительство хотя бы на год, тогда еще можно о чем-то думать. А «давайте мы к вам поступим работать и посмотрим, что будет через два месяца» — я не хочу.
— У нас перед каждым спектаклем Рижского русского театра имени Михаила Чехова звучит обращение директора, касающееся войны с Украиной. А у вас?
— У нас этого нету, но на театре висит украинский флаг и при входе в театр висит такое же объявление, я думаю, что все читают. Мы много раз декларировали свою солидарность с Украиной.
— У нас настоящий театральный бум, никогда еще в залах не было столько публики. А в Грузии?
— Тоже бум. Я этому очень радовался, а потом узнал, что бум сейчас по всему миру, не только у нас и у вас. Мне то же самое говорят мои венгерские коллеги. Это все, я думаю, из-за пандемии — столько времени люди просидели взаперти, а потом рванулись на спектакли и концерты.
— У нас театры, работающие вне столиц, часто ездят в Ригу на гастроли, и народ с удовольствием ходит. А у вас?
— У нас то же самое. Более того, у нас сейчас государство помогает региональным театрам приезжать в столицу, тбилисские театры даже обязаны безвозмездно давать им залы. В Грузии вообще очень любят театр. Это театральная страна. Так что да, приезжают, и мы ходим на их спектакли.
— Только в Тбилиси 27 театров, сказали вы в одном интервью. Конкурируют ли они между собой? Есть ли обмен режиссерами и актерами? Или у каждого театра свой штат, свои законы, свой зритель?
— Есть такое разделение, конечно, но то же самое, думаю, происходит везде, и у вас тоже.
У каждого театра есть свой зритель. Театр тем и прекрасен.
Когда я говорю, что Свободный театр по посещаемости занимает первое место — это как раз благодаря тому зрителю, который пришел 23 года тому назад и до сих пор продолжает ходить, и вместе с ним теперь ходят его дети и даже внуки. Да, есть такое разделение. Что касается конкуренции — конкуренция есть, конечно, и она должна быть. Мы боремся за зрителя. И обмен тоже есть — у нас в спектаклях играют актеры из других театров, мы сотрудничаем, это абсолютно нормальное явление. Думаю, как и у вас.
— Да, хотя не частое. Но у нас, кстати, штатные режиссеры театров имеют право ставить не везде, а там, где не возникает конфликт интересов.
— Это зависит от дирекций и людей. Конечно, у нас тоже есть полусумасшедшие, которые могут заключить такие договоры. Но в основном мы довольно просто к этому относимся. Договариваемся. Мои актеры тоже играют других в театрах — ну и пусть. Приоритет при составлении репертуара за нами, а в свободное время делай все, что хочешь.
— Вы сейчас в Ригу и Даугавпилс «Не горюй!» привезете. Наверное, опасное дело и сложное — переносить материал культового фильма на сцену?
— Конечно. Хотя — как посмотреть, как сделать. Я ведь и не собирался переносить кино в театр буквально. Наш спектакль пропитан благодарностью и любовью к трем великим грузинам, Георгию Данелия, Гие Канчели и Резо Габриадзе, там есть отсылки и к другим их картинам, это настоящая данелиада, каждая фраза публике знакома, зрительские ассоциации накладываются на наши собственные, смешиваются, это так интересно…
— И много музыки — раз вы упомянули Канчели?
— Очень много. Мы вообще певчая нация, а уж когда наши актеры поют… У нас аншлаги на «Не горюй!» всегда. Зрители замечательно принимают.
— Канчели довольно часто в Риге бывал. Ему здесь нравилось.
— Я тоже
Ригу обожаю, Рига для меня город любви, потому что я свою жену встретил в Риге.
Мы когда гастролировали здесь с Театром Руставели, моя будущая супруга вместе со своей подругой тоже в Риге была, она приехала посмотреть город, отдохнуть. Мы познакомились и с тех пор вместе. Поэтому я и Ригу полюбил на всю оставшуюся жизнь. Мы очень дружны с Адольфом Шапиро еще со времен его ТЮЗа. И с Алвисом Херманисом мы хорошо знакомы.
— И последний вопрос: чем театр Грузии отличается от всех других театров? Я понимаю, что нельзя вешать ярлыки, укладывать все в схему, что все режиссеры разные, но вдруг все же найдутся какие-то главные, ключевые слова?
— Театральность. Это первое слово, которое приходит в голову. Потому что грузинский народ сам очень театральный, а
любой театр мира выходит из своего народа, его фольклора, его традиций. Наша традиция — карнавальность… и в то же время грусть.
Как музыка Гии Канчели: она и веселая, и грустная, и трагичная, и смешная. Мне кажется, в этом контрасте и эстетика, и язык грузинского театра.
