Подгадывать рецензии под даты, пожалуй, плохой вкус. Но в моем списке этот дебютный роман русскоязычной татарской писательницы значился давно – с тех пор, как она получила за него первую премию российской «Большой книги» три года назад. Прочитан недавно, впечатления совсем свежи. А сегодня — 25 марта — захотелось о нем подумать еще раз. Роман тягостный, тягучий и, да, несколько пугающий своей неоднозначностью.
Тридцатые годы двадцатого века. Невыносимо тяжелая жизнь молодой татарской женщины Зулейхи в когда-то зажиточном доме жестокого мужа и его матери — слепой Упырихи.
Гузель Яхина пишет дни и ночи Зулейхи такими резкими и густыми мазками, что ее героиня обречена утонуть, задохнуться, непременно сгинуть под наносимыми, будто побои, слоями темных, замешанных на крови красок.
К своим неполным тридцати годам потерявшая одну за другой трех едва родившихся дочек, бесконечно насилуемая мужем, проклинаемая свекровью и не замечаемая собой, великодушная Зулейха не знает другой жизни, но, тщедушная, не знает и смерти. Задабривает духов кладбища, где похоронены ее девочки; приходит в отчаяние каждый раз, когда Упыриха пересказывает ей свои вещие, дышащие опасностью сны. И подчиняется, подчиняется, подчиняется. Мужу, свекрови, дому, лесу, духам, домовым, снам, мифам, богам.
Неизбежное раскулачивание. Убийство мужа большевиком Игнатовым, ссылка на Ангару. Долгие, обесчеловечивающие месяцы дороги в Сибирь в товарном вагоне, под конвоем все того же Игнатова, в окружении — вперемешку — бандитов, воров, таких же раскулаченных крестьян, петербуржских аристократов и почти святого профессора из Казани. Первого, кто замечает, что Зулейха… беременна. Сотни погибших от голода, десятки сбежавших и сгинувших. В изнуряющих условиях перевозки (ну не переезда же!) и сплава ссыльных растет в Зулейхе новая жизнь. И Зулейха открывает глаза.
«Женская проза». Ярлык, приставший к роману Гузель Яхиной тут же. Этикетка, которая в случае этого литературного дебюта мне не кажется обидной, но видится откровенно не важной.
Написано женщиной? Да, мастерски, проникновенно, сильно. Мифология женщины? Да, превращающая рисковавший стать плоским сюжет в многослойный, сгущенный. История женщины? Да, в несвойственной советскому и в равной степени российскому роману феминистской традиции.
Гузель Яхина периодически отбивается от обвинений в том, что написала чуть ли не «роман освобождения женщин Востока». Слишком сильным током, видимо, бьет фактура, чтобы не спросить писателя: неужели не было более щадящего исторического материала для продвижения феминистских идей?
Это история моей семьи, моей бабушки, обезоруживающе напоминает автор. Очень личная история, которая рассказана вот так. И не иначе.
Спустившись в следующий круг несомненного ада, Зулейха лишь тогда открывает глаза.
И, кажется, впервые видит себя.
