Версию технического сбоя такие наблюдатели отметают с порога, предполагая, что такого не могло быть, потому что не могло быть никогда. Равно как и версию о том, что так и было задумано — не телевизионщиками, обеспечивавшими выход этого шоу в эфир, а теми, кто все организовал и поставил от имени главного персонажа. Ведь в созданной этим персонажем системе такого тоже не может быть ни при каких обстоятельствах. Почему шоу? Да потому, что никак иначе «Прямую линию» назвать нельзя. Это именно шоу, представление. Даже если по ходу дела кому-то и удается решить какие-то важные для него или группы людей вопросы, цели и задачи тут изначально ставились совершенно иные.
И справедливости ради надо отметить, что патент на изобретение такой формы общения национального лидера с подведомственной ему нацией принадлежит совсем не Путину или кому-либо из его окружения.
В двадцатом веке подобным приемом пользовались многие, претендовавшие на право именоваться такими лидерами. Форма была, правда, несколько иной. Гитлер, Муссолини, Фидель Кастро могли часами выступать перед огромными аудиториями, причем говорили без заранее подготовленного и отпечатанного на бумаге текста, тем более, без телесуфлера, как бы от души, что, собственно, и обеспечивало им доверие слушателей. Однако недаром всех этих людей, кого при жизни, кого — после смерти, называли диктаторами.
Владимир Путин — человек демократических, в общем-то, убеждений (Оливер Стоун не даст соврать),
разве только считает, что Россия пока не доросла до демократии западного типа. Но именно поэтому он решил пойти другим путем — и монологу предпочел диалог.
Очень скоро, чуть ли не уже на самой первой «Прямой линии», выяснилось, что никакого диалога не получается. Общение с народом превратилось в сеанс приема царем челобитных: жалоб на нерадивость местных и региональных властей и так далее, вплоть до наивных просьб установить в таком-то городе новогоднюю елку. Уже тогда стало понятно, что лучше никаких линий не проводить вообще, чем из года в год позорится на весь мир. Ведь если президенту страны приходится решать проблемы муниципального масштаба, это о чем-то да говорит. Прежде всего, о том, что старательно создаваемая в течение целого ряда лет «вертикаль власти» оказалась совершенно неработоспособной. Но Владимир Путин любит ритуалы. Недаром при нем Россия из года в год все пышнее и пышнее празднует 9 мая.
Отказаться от ритуала, к тому же созданного им самим, было бы, с его точки зрения, неправильно.
Вся беда оказалась в том, что на кризис жанра постепенно наложился и кризис исполнителя главной роли. Тут дело даже не в курьезной путанице с годами жизни поэта позапрошлого века. Нетрудно было заметить, на этот раз ни участники представления, ни зрители не только не получили ответа на самый главный, естественным образом возникавший вопрос — будет ли персонаж-исполнитель снова баллотироваться на президентский пост. Не получили они и того, что можно было бы назвать повесткой дня предстоящей в самом ближайшем будущем предвыборной кампании.
Какой-то главной темы или набора тем, определяющих, пусть даже только с точки зрения самого Путина, жизнь страны в последующие шесть лет.
Даже если президент хотел соблюсти формальности и не начинать свою кампанию раньше установленного законом срока, столь же естественно было хотя бы обозначить проблемы, которые, пусть, опять же, только с его личной точки зрения, необходимо решать уже сейчас, до выборов. В конце концов, выборы — выборами, но жизнь-то идет и сама по себе. Складывалось впечатление, что ему действительно было нечего сказать, то есть, абсолютно нечего, потому в тот день мы и не услышали ничего принципиально нового, кроме уже не раз произнесенных заклинаний о происках врагов, кольцом окруживших Россию.
Что же до ехидных вопросов, усталость была просто написана на лице Путина. И казалось, ему очень хотелось ответить на эти вопросы утвердительно.
Вот только опять же, беда в том, что он не мог этого сделать. И не только потому, что такое не в его правилах. Сама созданная им система такого просто не предусматривает.
