Никакого отношения Аполлинер к «Караоке-боксу» не имеет — пьесу «Караоке-бокс» написал Иван Вырыпаев, между ними дистанция в век. Разве что Аполлинер поляк, и жена у Вырыпаева полька.
У моей любимой внутри нет сердца у нее вместо сердца два серых голубя
голуби машут крыльями хотят вырваться наружу но моя любимая их не выпускает
Актеры Максим Бусел и Яна Лисова читают текст, глядя в зал, через зал, поверх зала. Читают как поют. Век назад такое называли мелодекламацией — модный был жанр, между прочим — и слушали по салонам и кабаре. Отними у спектакля семплеры, которые подхватывают голоса актеров и сплетают их в кружево (работа ручная, происходит здесь и сейчас), посади диджея Тома Ауниньша не за звуковой пульт, а за рояль — время обратится вспять. Текст Вырыпаева словно из декадентского серебра отчеканен. Сюжета никакого. Диалогов никаких. Все это не сейчас изобретено, конечно. И больше века назад уже осмеяно.
Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звезды и те, которых нельзя было видеть глазом, — словом, все жизни, все жизни, все жизни, свершив печальный круг, угасли...
Но, в отличие от Треплева, автор «Караоке-бокса» Вырыпаев (актер, драматург, режиссер, худрук) знает театр и снаружи, и изнутри. Его текст — это не проза, присособленная к сцене. Это именно что сценический текст. Контакт с залом надувает его паруса ветром. Слово рождает эмоцию. Эмоция дает энергию спектаклю. Да, порой кажется, что процесс этот выверен математически, как киносценарий. Что пьеса движется толчками с одной болевой точки на другую. Любимая, у которой нет сердца, плачет только когда режет лук. Бог, в которого верит человек, верит только в Бога. Говорить некому и не с кем. Жена, тридцатилетняя молодая женщина, умирает в несколько дней от глупой болезни.
Любовь, смерть, одиночество, Бог. Если зритель за это не зацепится, то непонятно, что вообще может его зацепить.
Сорок пять минут актеры Максим Бусел и Яна Лисова посылают в зал нерифмованные стихи Вырыпаева и впитывают в себя ответную реакцию. Это честный обмен. Все его участники к концу действа наполнены до краев. Такое редко бывает в театре. Такое было, кстати, на втором латвийском Вырыпаеве — спектакле Илзе Олингере «Танец Дели» в Новом Рижском (первым был «Валентинов день», который Илзе поставила в Валмиере, а третий — вот он, и наконец на русском). Но то Олингере, Новый Рижский и его особая, выпестованная за два десятилетия публика. Здесь же — причем по обе стороны рампы — совсем молодые люди.
В какой-то момент ты машешь рукой на то, что тобой манипулируют.
Может, потому, что видишь слезы на глазах у актеров.
И не надо говорить, что не актеры должны плакать, а зрители.
Потому что зрители тоже плачут.
Вот, собственно, и все. Спасибо режиссеру Георгию Суркову. И еще одно спасибо режиссеру Георгию Суркову – за то, что не последовал за авторскими ремарками и не превратил героев в андроидов, которые встретились в некоем футуристическом караоке-баре.
Если же вдруг покажется, что это плевое дело — поставить актеров на пустой сцене Dirty Deal Teatro, снабдив их микрофонами и текстом, попробуйте повторить этот трюк. Но только так, чтобы после спектакля в голове надолго поселились Шостакович с Аполлинером.
Три лилии лилии три на могиле моей без креста
Три лилии чью позолоту холодные ветры сдувают.
