Серо, мокро, холодно, лужи; видишь все это в первых кадрах «Я здесь» и вздыхаешь: так же свинцово и неуютно начинался еще один новенький латвийский фильм, Pelnu sanatorija («Запорошенные пеплом» в русском переводе), и надо отдать должное его авторам — атмосферу безысходности они образцово выдержали до самого конца, еще и усилили в финале.
Мечта мизантропа. Остальным пришлось бы приложить массу усилий, чтобы заставить себя смотреть еще одну картину made in Latvia.
Если бы не знала про Берлинале — не пошла бы, нет. И если бы сюжет пересказали заранее — тоже не пошла бы, наверное. Истории о горестной нашей Латгалии, опустевшей, депрессивной и прекрасной, исправно поставляет даже Facebook. Все они несчастливы примерно одинаково. Эта, киношная, не исключение. Нищий хутор, старые яблони, барбос на цепи, немного пьющая, немного злая бабка, при ней внук и внучка, от их матери, уехавшей в Англию, ни слуху ни духу, бабка помирает, дети остаются сами по себе. Нужно десятилетиями снимать оголтелую социалку, чтобы потом, перекрестившись, элегантно вырулить из такого вот в «Билли Эллиота» или «Мужской стриптиз».
Но у Вимбы это первый полный метр. И молодой режиссер очень серьезен. Тень иронии скользнет по экрану лишь однажды — когда
юная героиня будет защищать свой сад от продажи, как Раневская у Чехова и даже отчаянней. Бабка сад все равно продаст. А девочка ее под яблоньками и закопает. Тайно. Чтобы пенсия не пропала.
Чтобы с братом в детский дом не попасть. (Этот сюжетный ход всем хорош, кроме сходства с российской лентой 2007 года «Кука». По странному стечению обстоятельств, «Куку» тоже делал дебютант большого экрана, экс-клипмейкер Ярослав Чеважевский. Сценарий писал сам. И Вимба сам писал.)
Действие будет развиваться линейно, следовать за временами года — без намека на спешку, но и без любования долгими планами: где надо, обрубили кусок жизни и к другому приставили, оставили между частями воздуха, и все срослось, как на дворняге.
Потуг на эпос или хотя бы роман решительно не наблюдается. Если уж выбирать литературную аналогию, то это, скорей всего, повесть. В ней полно недосказанностей и свободы допущений.
В ней представлены характеры настолько узнаваемые, что режиссер позволяет себе ничего не разжевывать: зритель и так поймет, сам встроит в цепь недостающие звенья.
Что поразительно —
сидя в зале, из всех возможных вариантов развития событий выбираешь худшие.
Девочка (ну как — девочка? Школу заканчивает, 18-19, стало быть) встречается с другом, парнишкой с соседнего хутора: напьются небось, обкурятся, дело кончится койкой. Мальчик с компанией таких же малолетних обалдуев нечаянно поджигает лесопилку: караул, или сам сгорит, или под суд пойдет. Голодные дети таскают чужую рыбу из сетей, и тут на них набрасывается — о ужас! — рыбак. Нога распорота, температура, денег на телефонной карточке нет, мопед не заводится, ночь, никого вокруг: гангрена, никак не меньше! И, конечно, заброшенной девочке не выиграть олимпиаду по английскому, не получить приз от авиакомпании, не полететь в Лондон на поиски блудной мамаши, и вообще — к чему приведет дурацкий роман с молодым практикантом-учителем из столицы, кроме как к беременности и аборту?
Зритель замирает в ужасе перед каждым капканом, который расставляет то ли перед ним — режиссер, то ли перед героями — жизнь. Все вместе проходят по самому краю, на цыпочках. Уже почти привыкают к этому существованию на грани. Почти расслабляются. Девочка уже идет по Лондону к маме.
А мать говорит с ней на лестничной площадке. Не впуская в квартиру, не прикасаясь, не обнимая, не целуя. С новым ребенком на руках. Две минуты, три?
Денег дает на обратную дорогу. И поскольку у нее лицо Резии Калныни, не предполагающее простых решений, всем придется придумывать, что же там с ней такое случилось. Почему все так. Ну не монстр же.
И все равно — удар под дых.
Девочка благополучно вернется в Латгалию, на разграбленный уже окончательно хутор. Привезет брату в детский дом ярко-красные фирменные кроссовки. И все у них будет... ээээ... хорошо?
Да. Потому что они не пропадут. Хуже, чем было, не бывает. А еще потому, что
режиссер их безумно любит и бережет, и артисты, и оператор исландский Ториссон, и композитор Эшенвалдс, и художник Журовскис, все-все-все.
Редко бывает в кино, особенно северном, чтобы вот так любили.
Удивительный фильм. Умный, красивый, без соплей, без чернухи.
С замечательными актерскими работами, от детских (главную героиню, к слову, играет внучка великого нашего Васкса, Элина) до самых взрослых (два камео совершенно восхитительны: Рута Биргере в роли бабушки и Индра Брике в роли директора школы). Как там в Берлине у ленты дела сложатся, Бог весть, но место в классике латвийского кино «Я здесь» займет наверняка.
