Я прочитала пьесу Габриадзе «Какая грусть! Конец аллеи», по которой сделана постановка. Вагончиком прицепились остальные тексты Габриадзе, его интервью, тексты о Габриадзе, интервью о нем, стихотворение Фета «Какая грусть!», и так вплоть до статьи в Википедии о Кутаиси, откуда родом Габриадзе и все эти его волшебные истории из «Не горюй!», «Мимино», короткометражек о трех веселых мастерах; история, которую играют в Валмиере, тоже кутаисского происхождения.
После Википедии вариантов не осталось. Надо делиться. Надо писать. Тем более что в августе «Серебряный свет» привезут на гастроли в Ригу, и на один из двух спектаклей еще есть билеты (это ненадолго, но все же).
Про Кутаиси, чтобы потом уже не возвращаться: первое письменное упоминание датировано III веком до нашей эры, спасибо Аполлонию Родосскому и его труду «Аргонавтика»; самой известной жительницей Кутаиси была царевна Медея – а чемпионка мира по шахматам Майя Чибурданидзе и народная артистика СССР Верико Анджапаридзе прославились несколько позже. Из кутаисских мужчин, помимо папы Медеи, который чуть не угробил Ясона со всеми аргонавтами, отметим кинорежиссера Тенгиза Абуладзе. Также вынесем благодарность композитору Мелитону Баланчивадзе и партийному деятелю Шалве Окуджаве за их великих сыновей, Джорджа и Булата.
А еще в Кутаиси учился гимназист Владимир Маяковский. И Леся Украинка именно здесь сочинила легендарную «Лесную песню». Это, так сказать, мой личный выбор хайлайтов.
Теперь Резо Габриадзе. Национальное достояние Грузии. Писатель, сценарист, режиссер, скульптор и, кажется, гений.
«Мой сын учился в театральном институте, и ему задали тему: «Начало авангардного театра в Грузии». Я никогда этим не занимался (времени, к сожалению, не было), и, когда сын попросил меня помочь, я вспомнил Диомидэ.
Кличка у него была... нет, не кличка, а, можно сказать, псевдоним «Гацелэ», по-грузински это означает «тяни». Чаще всего его видели за базаром. Это был деревенский мужик, запущенный, беспризорный, без паспорта и, может быть, его даже не звали Диомидэ. Летом он спал под мостом, откуда, наверное, в конце концов, на исходе его дней, и унесла его весной река, как и многих других.
Борода — как у Ассаргаддона, трапецией, в мелких кудряшках, мощный, развитый лоб... Видите, я тяну, мне неудобно рассказывать... ну, ладно, авангард все-таки, самый ранний. Так вот, у него был старый железный поднос, весь выщербленный, на нем еще угадывались цветы и по краешку птички и груши. Может, он нашел его на помойке, может, подарили, может, утащил... И вот, когда за базаром собиралось человек десять, поднос становился сценой, и он начинал спектакль. Шаровары из рогожи играли роль занавеса. Он их спускал вниз и доставал оттуда то самое, чем мы, мужчины, отличаемся от великих балерин. И все это он клал на поднос и показывал публике. За этим следовали аплодисменты, восторги, крики «бис», но он прекращал спектакль, труппу отпускал обратно в штаны и обходил публику с подносом. Звенела мелочь... Я сейчас вижу на Западе много авангардистских спектаклей, но настолько тот, наш, был авангарднее, веселее и, если угодно, естественнее!»
Не поверите — это просто выдержка из интервью. Про Кутаиси. Про жизнь. И про театр, конечно.
Можете вообразить, какую Габриадзе написал комедию про Кутаиси, про жизнь и про актрису, которая после 17 лет лагерей возвращается... так и просится сказать – домой, но куда там. На кладбище. Разговаривать с призраками мужа и его соседей по могилам. Подсматривать за дочерью, которая стала настолько взрослой, что уже собирается замуж.
Возвращается умирать.
То, что эта актриса, Мери, непоправимо мертва, как Джонни Депп у Джармуша, ясно с самого начала. Бывают времена, когда надо умереть, чтобы ожить. Не дай Бог родиться в такие времена.
Умер Саша, муж Мери. (Имант Страдс уютен в этой роли невероятно. Старается, как Саша, быть в тени, но так и хочется на него смотреть.) Умер концертмейстер Давид (Мартиньш Мейерс): налил в хрустальный бокал шампанского, добавил туда стрихнина и желтую розу, выпил. Лучше сразу на кладбище, чем ждать, когда за тобой придут. А третий здесь вообще лишний. Могила фальшивая. Отоларинголог Яша (Кришьянис Салминьш) ушел от жены, она его и «похоронила» -- воздвигла мраморный монумент своей любви. Исключительно для того, чтобы лечь потом рядом.
Тело Яшино на другом кладбище, новом, а душа, выгрызающая себя за роковую ошибку, ждет старую жену здесь, на старом. И мучается от беспрестанного щебета Давида, который влюблен в жизнь.
Обхохочешься.
Впрочем, у Чехова «Чайка» — тоже комедия. И когда Мери — Даце Эверса, звезда Валмиерского театра, латвийского театра, чего уж, всхлипывает — «Я чайка», по-птичьи всхлипывает, не по-женски («Серебряный свет» — спектакль не сентиментальный ни разу), так и кажется, что все друг другу подмигивают. Антон Чехов, Резо Габриадзе, Михаил Груздов. Нина Заречная, Мери Мдивани, Даце Эверса.
Ладно, комедия так комедия. За комедию у Груздова отвечают два расчудесных могильщика, Коля и Вася (Карлис Фрейманис и Карлис Нейманис), которых ждешь, как клоунов в цирке, если с клоунами повезло, и экстравагантная дама с красным носом Марлена (Лелде Калея), которая отдувается за всю власть -- приказы раздает, за Мери гоняется, в два счета соображает, как уберечь кладбищенский мрамор от разграбления: увезти и назначить городскими скульптурами. Так Давид становится Чайковским...
Власть у Габриадзе смешна. Никто не произносит гневных тирад в адрес усатого человека и тех, кто пришел после него. Это у другого кутаисца, Абуладзе, дочь репрессированных родителей разрывает могилу диктатора. У Габриадзе дочь Саши и Мери любит, любима и вместе с хорошим парнем Филиппом едет в Тбилиси учиться. Другое дело, что они тоже, кажется, не вполне живые.
Абуладзе в «Покаянии» требует суда памяти. Габриадзе с Груздовым в «Серебряном свете» просят лишь о том, чтобы люди заботились о душе – и до смерти, и после.
Оба понимают, что к этой просьбе вряд ли кто-то отнесется всерьез. Поэтому Габриадзе делает своих персонажей немного кукольными и шьет действие толстыми белыми нитками, а Груздов прячет швы за бронебойной силы дуэтом Эверсы и Страдса, за каскадом гэгов, мерцающими серебром декорациями Мартиньша Вилкарсиса, прелестной музыкой Артура Маскатса. Ну то есть занимается обычной режиссерской работой: рассказывает историю, придумывает мизансцены, собирает из миллиона составляющих мозаику спектакля. Откуда возникает чувство, что это был не спектакль, а молитва, я не знаю. И как об этом писать – тоже.
Серебро Господа моего...
Серебро Господа...
Разве я знаю слова, чтобы сказать о тебе?
Серебро Господа моего...
Серебро Господа...
Выше слов, выше звезд,
Вровень с нашей тоской.
