Роман любит симметрию. Обнаружив ее где бы то ни было, переносит в работы внимательно и с благодарностью, словно видит в ней подтверждение того, что писать именно это и именно с этого ракурса стоило: пространство позировало, пространство просилось на холст. Роман уважительно относится к тому, что ему «показывают» — всматривается в сыроватый зимний воздух, словно ловит момент, когда он будет готов сконцентрироваться, загустеть, явить объект из молочной дымки. В его работы плавно переходит наша зима, мглистая и мягкая, всегда готовая к оттепели.
Наше неясное небо, никогда не контрастирующее с тем, что на земле: зыбкий, пульсирующий лад, почти слияние «земного» и «небесного», обеспеченное самым началом сумерек, когда приходится смотреть на часы, чтобы определить, действительно смеркается — или просто погода такая?
Снег у Романа чудесный — цветной, но не искристый, не праздничный, не яркий, залюбоваться которым нужно уметь. Передать его именно в таком, будничном состоянии — задача благородная. У Романа снег неинтересным не бывает — не «начальный», не фоновый, не чистый, серовато-молочный, он заслуживает внимания сам по себе. Заставляет вглядываться и идти дальше в надежде, что снег этот, как время, как всегда неопределенная погода, вот-вот возьмет себя в руки, сконцентрируется, уплотнится и явит новый объект.
Тема вглядывания, подготовки глаза к находке, тема странствия близка Роману. По сути, дорога для него — это поиск, предполагающий состояние путешественника, постоянную готовность воспринимать. Причем то, что наконец будет увидено, у художника вновь не будет контрастировать ни с чем — словно явится изнутри настроения, в которое уже погрузился взгляд. Найденное может быть едва различимо, явиться и почти растаять на наших глазах. Что явилось и что вот-вот растает, художник порой даже не готов конкретизировать: это некие объекты, порой перемещенные. Камешек лежал здесь. Художник подошел — увидел позади него проталину: значит, камень лежал и там, и здесь, значит, глаз не зря нацеливался на некое жизненное чудо. Это могут быть «Следы на снегу», «Вещи на льду» — непонятно какие, просто помогающие вглядеться в пространство и сделать его нескучным. На черном фоне, чуть подернутом светом, может загустевать этот самый свет — становиться объемной скомканной бумажкой. Полежит-полежит, а выключат освещение — исчезнет, и все вновь обретет чистоту.
Мотив движения и мотив единовременности — как с камушком, который то ли там, то ли здесь — Роман разрабатывает достаточно давно. Он любит давать парные работы, которые развивают мысль.
Диалог полотна с полотном может звучать как перекличка и состоять на службе милой сердцу Романа симметрии: все в порядке, все стабильно, уравновешено и продержится еще долго. А может иметь усложненный подтекст.
Человек несет пакет — и вот тот же человек в том же пейзаже ставит пакет на землю. Чуть сдвинувшись во времени друг по отношению к другу, две работы пленяют наше внимание тем, что их различает. Единичное полотно могло бы быть о чем угодно — хотя бы просто о тихом вечере и о том, как его оживил человек. А диптих — он уже об усталости, безысходности, старости, бедности, безропотности, одиночестве, тихой тоске. Время входит внутрь диптихов и триптихов Романа (думаю, он против двух этих слов — слишком не так звучат), чтобы длить тему и, застыв на месте, наблюдать за тем, чем обернется для нас ее развитие.
Молодой успешный художник Роман Коровин — режиссер, фотограф, выпускник отделения графики Латвийской Академии художеств, из тех, в ком искусствовед Виктор Мизиано видел умение «нащупывать в структуре мира противоречия и зазоры», на сей раз предстал человеком трепетным, очарованным.
Он ни на чем не настаивает и обозначает названия полотен тонким карандашиком на стене. Он умеет шутить — шутит трогательно и от любимых рефренов не отходит. Крепит крошечную работу прямо над выключателем галереи — пишет, как всегда, не совсем белым по не совсем белому: «Оставаться чистым».
Оставаться чистым — пытаться вглядеться в то, чего почти нет. Допустить: возможно, все тебе лишь показалось... По сути, ты, может быть, не увидел ничего. Просто тебя, как легкой кисточкой, тронули готовностью заметить чудо.
