Людмила Метельская: Оправдание слова, оправдание словом

Обратите внимание: материал опубликован 4 года назад

Пьеса Дункана Макмиллана «Дыхание», более известная как «Легкие», идет во многих театрах мира. Одни ставят ее как рассказ об одиночестве вдвоем, другие — как иллюстрацию будней, которые супруги проводят в пустопорожних разговорах, а сквозь слова, как сквозь пальцы водичка, утекают годы.

ПОСТАНОВКА

Пьесу Elpa английского драматурга и режиссера Дункана Макмиллана на латышский язык перевел Гинт Анджанс. Режиссер — Дмитрий Петренко, композитор — Анна Кирсе, художник по свету — Эдий Фелдманис. В ролях: Иева Сеглиня и Гинт Анджанс (первый состав), Анете Красовска и Карлис Арнольд Авотс (второй состав). В сезоне 2019/2020 гг. постановка номинировалась на приз «Ночи лицедеев» как спектакль большой формы, Иева Сеглиня — как актриса года, Карлис Арнольд Авотс — как молодой актер года, Анна Кирсе — как автор музыкальной партитуры. Премьера состоялась в июле 2020 г.

Рижский вариант получился не о том, что в разговорах мы коротаем жизнь, а о том, что эти самые разговоры ее оформляют и комментируют — имеют право. Слово берет на себя очень многое, почти все, перестает быть словом и становится делом. А слово — оно сродни дыханию.

Будучи режиссером чутким, тонким, внимательным к «маленькому человеку», Дмитрий Петренко подарил нам спектакль — не осуждение, а оправдание обычной земной болтовне. Он потому и берется за бытовые драмы, что умеет поднимать их над бытом и настраивать прозу жизни на поэтический лад. Наши разговоры он расценивает как ключ к взаимопониманию и кратчайший путь к любви. Любовь так дышит: один пускается в откровенности, другой старается понять — вполне возможно, что изо всех сил. Вникает в смысл сказанного или — так тоже можно — просто любуется тем, как произносятся избитые фразы.

Текст льется сплошняком, прикрывая собой временные дыры, а герои не стареют и не рядятся в седые парики. Рывков никому совершать не приходится, у актрисы даже не возникает необходимости воспользоваться накладным животом: о беременности свидетельствуют реплики, о родах — движения. Актеры двигаются как заводные — уходят в самую даль сцены и вновь являются из темноты, но мы понимаем: там что-то произошло. Один убегает, другой остается и продолжает реагировать на то, что доносится из-за кулис: текст живет, дышит, передвигается из точки в точку, руководит действием, и мы это видим, ведь он не прячется ни за что.

Тема дыхания выдержана во всем: в здоровой жизни оно сбиваться не должно, в результате сцены проистекают одна из другой, а зазоры между ними зритель заполняет уже по смыслу:

здесь герои расстались, а здесь встретились снова. Действие катится плавно, без перебивок, но подает смысловые сигналы: родился сын, сын стал взрослым — правда, на сцену так и не вышел. Сын повзрослел, а мама с папой как носились в джинсах, так и носятся, не переодеваясь. Потому что текст объясняет все: режиссер отвел ему ключевую роль и позволил быть максимально самостоятельным. А актерам досталась задача держать темп и быть достоверными в эмоциях. Ни декорации, ни реквизит им плечо не подставили — присутствует лишь некая тумба, которую приходится использовать по разным поводам, в результате человеческие фигурки борются с обстоятельствами практически в пустоте. Огромная сцена «Дайлес» оказалась не обременена ничем, оголенные стены явили нам свою подноготную, но не для того, чтобы обнажить суть театра, наоборот — чтобы стереть приметы игры за ненадобностью: мы не играем, мы живем. В одних и тех же костюмах — с ранней молодости и до смерти, потому что не в тряпочках дело.

Слово «дыхание» привело на сцену тему естественности: «каждый слышит, как он дышит», а дыхание не врет. Справлялись ли актеры с задачей быть естественными настолько, чтобы играть — как дышать? Наверное, не всегда.

А вы попробуйте не пережимать с эмоциями, если герои то и дело принимаются истерить!

Спектакль идет в двух вариантах, с двумя составами исполнителей. Как дышалось на сцене активно занятым в репертуаре Иеве Сеглине и Гинту Анджансу, мы представить себе можем, а вот как историю семейной пары понимают исполнители менее опытные, которым до тридцати еще работать и жить? Анете Красовска в штате театра «Дайлес» играет четвертый сезон, Карлис Арнольд Авотс у нас и вовсе новичок — перешел из Валмиерского драматического театра, и на проблему «возрастной» говорливости оба взглянули озорно, чуть со стороны.

Оказалось, что пьеса демонстрирует плавное течение бытия — как успокаивается человек, которого в молодости волновали все проблемы мира, как он учится не ревновать, существовать благостно и ровно. Герой готовится не проснуться после операции — снимает с себя микрофон, и зритель даже не предчувствует — уже знает: дыхания героя он больше не услышит, а значит — человек выбыл из игры. Героиня на время остается при аппаратуре, ведет беседы с умершим мужем, а после повторяет фокус — уходит, оставив нам на память конструкцию из проводов. Уходит не многозначительной походкой — обычной: за нее все сказала нехитрая операция с микрофоном. Потому что в «Дыхании» дыхание — это жизнь и слово, а если перестает звучать слово (вы сказали — болтовня?) — прекращается жизнь.

Спектакль трогает своей простотой и кажущейся безыскусственностью, но добиться ее — особое искусство:

оно в чувстве меры, в способности обходиться минимумом и, если требует дело, отводить тексту главную роль — чтобы от него не отвлекало ничего. В итоге происходящее трогает до слез — словно на сцене прозвучала пресловутая «щемящая нота», но, кажется, не было даже ее. Щемящая нота родилась из ничего — и из всего сразу. А вы — пусть на время — перестали дышать, как раньше.

Заметили ошибку? Сообщите нам о ней!

Пожалуйста, выделите в тексте соответствующий фрагмент и нажмите Ctrl+Enter.

Пожалуйста, выделите в тексте соответствующий фрагмент и нажмите Сообщить об ошибке.

По теме

Еще видео

Еще

Самое важное